ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Мы не грабители…
— В родном краю, — важно заключил Паризьен. Все захохотали и выпили по стакану доброго вина, принесенного Паризьеном.
— Так здесь есть деревни в окрестности? — осведомился Петрус.
— Несколько разбросано там и сям.
— Закупая эти припасы, которые решительно превосходны, вы, вероятно, и порасспросили кое о чем?
— О многом, ведь для того-то мы и отправились!
— Правда, приятель, ну так что ж?
— Да то, сержант Петрус, — ответил Оборотень, — что полное затишье, говорят, ничего не видно, все тихо в горах, нигде не показывалось ни единого пруссака с рыжими усами, просто можно бы вообразить, что их не существует на лице земли.
— О, о! Это чертовски странно, — заметил Петрус, качая головой, — такая тишина не успокаивает меня нисколько, она неестественна.
— Не правда ли? — сказал Мишель. — Я вполне разделяю ваше мнение, любезный Петрус: такое затишье на поверхности изобличает скрытую под ним измену.
— Так и я понимаю это.
— Я тоже.
— И вы не открыли ничего, ни малейшего признака, хоть бы самого ничтожного, вы, Жак Остер, такой дока разгадывать хитрые уловки наших врагов? — спросил Петрус.
— Ровно ничего. Это усиливает мое беспокойство. Очевидно, что-то есть, но что? При всем старании я не могу не только понять это, но и приблизительно угадать. Одно, несомненно — все делается мастером своего дела с необычайным искусством и ловкостью. Я готов голову прозакладывать, что тут кроются штуки Поблеско.
— Признаться, мы сыграли с ним кровавую шутку, немудрено, если ему смертельно хочется отплатить нам тою же монетою.
— Надо держать ухо востро, стыдно бы потерпеть крушение в гавани, — сказал Мишель задумчиво. — Дня в два, самое большее, мы будем ограждены от всякой опасности; долг велит нам принять усиленные меры осторожности. Я убежден, что между нами закрались шпионы, которые извещают неприятеля о всех наших движениях.
— Это должно быть, — ответил Петрус, — но как прикажете открыть шпионов-то?
— Откроем с помощью Божией. Главное, не дремать и зорко смотреть за всем вокруг; слово, движение могут разоблачить нам истину.
— К несчастью, наша позиция на левом фланге колонны, которой мы служим разведчиками, невыгодна для того, чтобы действовать как следует; мы не можем подходить достаточно близко и знать все, что там происходит.
— Сегодня вечером, когда мы остановимся на ночь, я распоряжусь, — сказал Мишель, — нельзя долее слепо идти вперед. Тем хуже для тех, кто обидится, общая безопасность требует, чтоб немедленно приняты были решительные меры.
Говоря, таким образом, он переглянулся с Оборотнем.
— Позволите вы мне сделать замечание, командир? — спросил Оборотень.
— Говорите, друг мой, вашими замечаниями я всегда дорожу.
— Вы, вероятно, рассчитываете остановиться на ночь в Севене?
— Разумеется, положение этой деревни представляет большое удобство для обороны, там мы будем в полной безопасности и легко можем отбиваться, охраняя женщин и детей, стариков и раненых, которые с нами. Впрочем, мы останемся там несколько часов всего.
Оборотень покачал головой.
— Кто знает? — возразил он.
— Как кто знает? — вскричал Мишель. — Мы выступим завтра с рассветом, это верно. В особенности теперь нам останавливаться нельзя, идти надо, во что бы ни стало.
— Так-то так, командир. А касательно Севена я должен сознаться, несмотря на его сильную позицию, или, лучше сказать, из-за нее именно, селение это мне подозрительно.
— Объяснитесь лучше, приятель.
— Вы позволяете?
— Прошу, положение наше так опасно, что я не могу пренебрегать никакими сведениями, даже и пустыми, а то, что сообщите вы, уж наверно не лишено значения.
— Положительного я ничего сказать вам не могу о Севене, командир, хотя давно и хорошо знаю его; со времени войны я не был там. Я просто хочу представить на ваше обсуждение общие данные, которые считаю важными и, надеюсь, приняты будут вами в соображение.
— Говорите, друг мой, я слушаю вас с величайшим вниманием.
— Что я скажу вам, командир, быть может, ничего, а может быть, и много. Впрочем, судите сами.
— Именно, говорите.
— Итак, командир, я доложу вам, что жители Севена неотесанные горцы, честные, преданные Франции, которую боготворят, но грубые, вспыльчивые, дерзкие, по большей части контрабандисты и браконьеры, ига никакого не терпят и вечно в ссоре с местными властями; но они привязаны к своей бедной земле до того, что не могут терять из виду колокольню родной деревни даже на неделю. Ведь это смешно, командир, почва-то не производит ничего путного, а между тем я верно вам докладываю. Не было такого, чтоб когда-либо уроженец Севена переселился в другой край. Вы понимаете меня, командир?
— Да, да, продолжайте.
— Намедни я отправился по вашему приказанию в Кольмар, ведь вы изволите помнить?
— Отлично помню.
— Каково было мое изумление, когда первый мне встретился на улице, едва я сошел с тележки, не кто иной, как Даниэль Рааб, старик лет семидесяти, уроженец Севена, который часто похвалялся при мне, что никогда не выходил из родимых гор и не имеет понятия, что такое город. Вы понимаете, что я был поражен, увидав Даниэля Рааба на улице Кольмара.
— Оторопел вконец, знаем это! — вставил Паризьен, выпустив громадный клуб табачного дыма.
— Действительно, это должно было показаться вам странно, — согласился Мишель.
— Да так, что в первую минуту я не хотел верить и шел дальше в убеждении, что ошибаюсь, но старик, добрый и давнишний друг мой, также узнал меня, окликнул и спросил, отчего я не заговариваю с ним. Я ответил ему откровенно. Он нахмурил брови, стиснул мне руку и увел к себе: он жил в нескольких шагах от места, где попался мне. Там, облокотившись на стол, с трубкой в зубах и с кружкой пива между нами, он рассказал мне голосом, дрожащим от волнения, отчего оставил Севен и жил в Кольмаре. Я передам вкратце сущность его рассказа. Когда после битвы при Рейсгофене пруссаки обложили Страсбург, жители Севена, по роду их занятий — контрабандой, как вам известно, — лучше кого-либо знали настоящее положение вещей. Они собрались на площади все, даже больные приплелись, едва волоча ноги, и там, среди слез и рыданий решено было единодушно, что мужчины, которые в состоянии владеть оружием, примкнут к французскому войску, а женщины, дети и старики будут искать убежища в Везуле, или в Бельфоре, или где бы ни представился им безопасный приют — словом, что деревню надо оставить. На другой день, на заре, решение это было исполнено после заупокойной обедни, отслуженной в церкви старым деревенским священником; все жители поставили себе за честь отслушать ее, и затем выселение началось. Вечером того дня не оставалось ни живой души во всей деревне — жители удалились, унося с собой скудные свои пожитки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141