Мне часто приходилось бывать здесь по делу в это время дня, но раньше я почемуто не замечал этой красоты.
За Полями открывалась Пещера Тысячи Кораблей — полмили выплавленного скального грунта. На самом деле в ней не было тысячи кораблей — и не было со времен Тихо — но их было больше, чем мог охватить взгляд. Ближе к середине восьмого ряда стоял мой «Имманентный». Когда я обсуждал с программистом в оливковой одежде разные мелкие усовершенствования в эвристике и парадоксальной логике моего корабля, кто-то позвал меня по имени. Я посмотрел вдоль ряда блестящих корпусов и в слабом свете фосфоресцирующего лишайника, покрывающего стены Пещеры, увидел высокую фигуру.
— Ну что, Мэллори, — произнес голос, вызвав гулкое эхо, — пришла пора прощаться? — Гремя сапогами по ступенькам настила, человек подошел поближе, и я разглядел его как следует, высокого и мрачного, одетого в черную шерсть. Это был Соли.
Программист, мастер Рафаэль, тихий застенчивый человек с базальтово-черной кожей, поздоровался с ним и поспешил оставить нас.
— Красавец, — сказал Соли, разглядывая узкий нос и скошенные вперед крылья моего корабля. — Ничего не скажешь, красавец — стройный и хорошо сбалансированный. Но душа легкого корабля помещается внутри, не так ли? Главный программист сказал мне, что ты уделял повышенное внимание логике Гилберта — с чего бы это, пилот?
У нас завязался обычный пилотский разговор. Мы обсудили парадоксы гилбертовой логики и выбор, остановленный мной на идеопластах мастера Джафара.
— Он был великий знакопоклонник, — сказал Соли, — но его представление омега-функции Джустерини несколько избыточно, не так ли?
Он предложил несколько подстановок, значительно упрощавших поиск, и я, не в силах скрыть удивление, спросил:
— Почему вы мне помогаете, Главный Пилот?
— Помогать молодым пилотам — мой долг.
— Я думал, вы хотите, чтобы у меня ничего не вышло.
— Откуда ты можешь знать, что у меня на уме? — Он потер виски и заглянул в открытую кабину моего корабля. Мне показалось, что он волнуется и чувствует себя неловко.
— Но ведь вы сами спровоцировали меня дать эту клятву.
— Да неужели?
— А потом освободили меня от нее. Почему?
Он погладил корабль, почти как женщину, и не ответил, а спросил меня сам:
— Так ты действительно отправляешься в Твердь?
— Да, Главный Пилот, — как и обещал.
— Ты делаешь это по доброй воле?
— Да, Главный Пилот.
— Возможно ли это? Ты полагаешь, что способен действовать по собственной воле? Что ты на это способен? Экое самомнение!
Я не понимал, куда он клонит, поэтому привел обычную отговорку:
— Холисты учат, что противоречие между свободной волей и вынужденным действием есть ложная дихотомия.
Он потянул себя за подбородок и сказал:
— Да кто их слушает, этих холистов с их никчемным учением? Вопрос в другом: обрекаешь ты себя на смерть по собственной воле или все это свалят на твоего Главного Пилота?
Разумеется, я винил его — винил с такой яростью, что желчь жгла мне желудок и огнем бежала по венам. Мне очень хотелось высказать ему свои обвинения, но я уставился на его отражение в блестящем боку корабля, на его руку в черной перчатке, лежащую на корпусе, и промолчал.
Он убрал руку, потер нос и сказал:
— Когда твое время придет и перед тобой встанет выбор, обвинить меня или нет, вспомни, пожалуйста, что ты сам себя вовлек в эту западню.
Мускулы у меня напряглись, и я, не задумываясь, стукнул кулаком по блестящей черноте корпуса там, где отражалось его лицо, чуть не раздробив себе костяшки.
— Меня ждет не западня, а успех. — Я процедил это медленно, чтобы не заорать от боли. Я не мог смотреть на него, на его длинный нос и черные, пронизанные рыжиной волосы.
Он наклонил голову и произнес:
— Мы все в конце концов терпим поражение, не так ли? До свидания, пилот, желаю тебе удачи. — Он повернулся и пошел прочь, в глубину Пещеры.
Не так уж много мне осталось рассказать про это злосчастное утро. Мастер Рафаэль вернулся с обычным составом специалистов, кадетов и послушников, участвующих в проводах пилота. Цефик в оранжевой одежде прижал мне большие пальцы к вискам и долго изучал мое лицо, проверяя, не болен ли я. Кадеты-технари подсадили меня в темную кабину, горолог опечатал корабельные часы. И так далее. По прошествии, как мне показалось, нескольких дней (мое чувство времени уже подверглось искажению), я, как выражаются мастер-пилоты, «сопрягся со своим кораблем», то есть вступил в контакт с его сложной нервной системой. Теперь у меня было два мозга — точнее сказать, мой живой биологический мозг соединился с кораблем. Мелкая реальность зрения, слуха и прочих чувственных ощущений уступила место высшей реальности мультиплекса. Я погрузился в холодный океан чистой математики, в царство порядка и смысла, лежащее под хаосом повседневного пространства, и Пещера Тысячи Кораблей перестала существовать.
Мне предстояли еще полные нетерпеливого ожидания минуты, пока корабль поднимали на поверхность, предстояло скучное время прохода сквозь атмосферу и выхода в сгущение над нашей ледяной планетой. Я проложил маршрут, и окно в мультиплекс открылось передо мной. Затем наше солнце, маленькая желтая звезда, исчезло, и я оказался среди безбрежности огней, красоты и ужаса, оставив Невернес и свою юность далеко позади.
4
ЦИФРОВОЙ ШТОРМ
В начале, конечно же, был Бог. А от Бога родилась Старшая Эльдрия, светоносные существа, которые сами были как Бог — за тем исключением, что было время, когда их не существовало, и будет время, когда они перестанут существовать. От Старшей Эльдрии родилась просто Элъдрия, раса, похожая на старую, но уже облеченная плотью. Эльдрия засеяла нашу галактику, как, возможно, и еще многие галактики, своей ДНК. На Старой Земле из этого божественного семени развились примитивные водоросли и бактерии, планктон, разные виды плесени, черви, рыбы и так далее, пока человек-обезьяна не слез с дерева на одном из континентов. От человека-обезьяны произошел пещерный человек, очень похожий на совершенного, однако не имеющий власти прекратить собственное существование.
И наконец, от пещерного человека произошел просто Человек, у которого достало ума и глупости взять себе четырех жен: Бомбу, Вычислительную Машину, Пробирку и Женщину.
Хорти Хостхох, «Реквием по хомо сапиенс».
Невозможно описать то, что не поддается описанию. Слова по определению не могут вызвать то, для чего слов не существует. Сказав это, я попытаюсь объяснить, что случилось со мной после, в моем путешествии по безымянным каналам мультиплекса.
Я шел вдоль сверкающего спирального рукава Стрельца, уверенно пронзая линзу Млечного Пути, хотя порой был вынужден закладывать обратные петли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
За Полями открывалась Пещера Тысячи Кораблей — полмили выплавленного скального грунта. На самом деле в ней не было тысячи кораблей — и не было со времен Тихо — но их было больше, чем мог охватить взгляд. Ближе к середине восьмого ряда стоял мой «Имманентный». Когда я обсуждал с программистом в оливковой одежде разные мелкие усовершенствования в эвристике и парадоксальной логике моего корабля, кто-то позвал меня по имени. Я посмотрел вдоль ряда блестящих корпусов и в слабом свете фосфоресцирующего лишайника, покрывающего стены Пещеры, увидел высокую фигуру.
— Ну что, Мэллори, — произнес голос, вызвав гулкое эхо, — пришла пора прощаться? — Гремя сапогами по ступенькам настила, человек подошел поближе, и я разглядел его как следует, высокого и мрачного, одетого в черную шерсть. Это был Соли.
Программист, мастер Рафаэль, тихий застенчивый человек с базальтово-черной кожей, поздоровался с ним и поспешил оставить нас.
— Красавец, — сказал Соли, разглядывая узкий нос и скошенные вперед крылья моего корабля. — Ничего не скажешь, красавец — стройный и хорошо сбалансированный. Но душа легкого корабля помещается внутри, не так ли? Главный программист сказал мне, что ты уделял повышенное внимание логике Гилберта — с чего бы это, пилот?
У нас завязался обычный пилотский разговор. Мы обсудили парадоксы гилбертовой логики и выбор, остановленный мной на идеопластах мастера Джафара.
— Он был великий знакопоклонник, — сказал Соли, — но его представление омега-функции Джустерини несколько избыточно, не так ли?
Он предложил несколько подстановок, значительно упрощавших поиск, и я, не в силах скрыть удивление, спросил:
— Почему вы мне помогаете, Главный Пилот?
— Помогать молодым пилотам — мой долг.
— Я думал, вы хотите, чтобы у меня ничего не вышло.
— Откуда ты можешь знать, что у меня на уме? — Он потер виски и заглянул в открытую кабину моего корабля. Мне показалось, что он волнуется и чувствует себя неловко.
— Но ведь вы сами спровоцировали меня дать эту клятву.
— Да неужели?
— А потом освободили меня от нее. Почему?
Он погладил корабль, почти как женщину, и не ответил, а спросил меня сам:
— Так ты действительно отправляешься в Твердь?
— Да, Главный Пилот, — как и обещал.
— Ты делаешь это по доброй воле?
— Да, Главный Пилот.
— Возможно ли это? Ты полагаешь, что способен действовать по собственной воле? Что ты на это способен? Экое самомнение!
Я не понимал, куда он клонит, поэтому привел обычную отговорку:
— Холисты учат, что противоречие между свободной волей и вынужденным действием есть ложная дихотомия.
Он потянул себя за подбородок и сказал:
— Да кто их слушает, этих холистов с их никчемным учением? Вопрос в другом: обрекаешь ты себя на смерть по собственной воле или все это свалят на твоего Главного Пилота?
Разумеется, я винил его — винил с такой яростью, что желчь жгла мне желудок и огнем бежала по венам. Мне очень хотелось высказать ему свои обвинения, но я уставился на его отражение в блестящем боку корабля, на его руку в черной перчатке, лежащую на корпусе, и промолчал.
Он убрал руку, потер нос и сказал:
— Когда твое время придет и перед тобой встанет выбор, обвинить меня или нет, вспомни, пожалуйста, что ты сам себя вовлек в эту западню.
Мускулы у меня напряглись, и я, не задумываясь, стукнул кулаком по блестящей черноте корпуса там, где отражалось его лицо, чуть не раздробив себе костяшки.
— Меня ждет не западня, а успех. — Я процедил это медленно, чтобы не заорать от боли. Я не мог смотреть на него, на его длинный нос и черные, пронизанные рыжиной волосы.
Он наклонил голову и произнес:
— Мы все в конце концов терпим поражение, не так ли? До свидания, пилот, желаю тебе удачи. — Он повернулся и пошел прочь, в глубину Пещеры.
Не так уж много мне осталось рассказать про это злосчастное утро. Мастер Рафаэль вернулся с обычным составом специалистов, кадетов и послушников, участвующих в проводах пилота. Цефик в оранжевой одежде прижал мне большие пальцы к вискам и долго изучал мое лицо, проверяя, не болен ли я. Кадеты-технари подсадили меня в темную кабину, горолог опечатал корабельные часы. И так далее. По прошествии, как мне показалось, нескольких дней (мое чувство времени уже подверглось искажению), я, как выражаются мастер-пилоты, «сопрягся со своим кораблем», то есть вступил в контакт с его сложной нервной системой. Теперь у меня было два мозга — точнее сказать, мой живой биологический мозг соединился с кораблем. Мелкая реальность зрения, слуха и прочих чувственных ощущений уступила место высшей реальности мультиплекса. Я погрузился в холодный океан чистой математики, в царство порядка и смысла, лежащее под хаосом повседневного пространства, и Пещера Тысячи Кораблей перестала существовать.
Мне предстояли еще полные нетерпеливого ожидания минуты, пока корабль поднимали на поверхность, предстояло скучное время прохода сквозь атмосферу и выхода в сгущение над нашей ледяной планетой. Я проложил маршрут, и окно в мультиплекс открылось передо мной. Затем наше солнце, маленькая желтая звезда, исчезло, и я оказался среди безбрежности огней, красоты и ужаса, оставив Невернес и свою юность далеко позади.
4
ЦИФРОВОЙ ШТОРМ
В начале, конечно же, был Бог. А от Бога родилась Старшая Эльдрия, светоносные существа, которые сами были как Бог — за тем исключением, что было время, когда их не существовало, и будет время, когда они перестанут существовать. От Старшей Эльдрии родилась просто Элъдрия, раса, похожая на старую, но уже облеченная плотью. Эльдрия засеяла нашу галактику, как, возможно, и еще многие галактики, своей ДНК. На Старой Земле из этого божественного семени развились примитивные водоросли и бактерии, планктон, разные виды плесени, черви, рыбы и так далее, пока человек-обезьяна не слез с дерева на одном из континентов. От человека-обезьяны произошел пещерный человек, очень похожий на совершенного, однако не имеющий власти прекратить собственное существование.
И наконец, от пещерного человека произошел просто Человек, у которого достало ума и глупости взять себе четырех жен: Бомбу, Вычислительную Машину, Пробирку и Женщину.
Хорти Хостхох, «Реквием по хомо сапиенс».
Невозможно описать то, что не поддается описанию. Слова по определению не могут вызвать то, для чего слов не существует. Сказав это, я попытаюсь объяснить, что случилось со мной после, в моем путешествии по безымянным каналам мультиплекса.
Я шел вдоль сверкающего спирального рукава Стрельца, уверенно пронзая линзу Млечного Пути, хотя порой был вынужден закладывать обратные петли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161