– с улыбкой спросила какая-то дама в капоре.
– Да вот галстучек ему подарил, а он человек молодой, неосторожный…
– А покажите-ка ваш знаменитый галстук… Ничего, милый… У вас есть вкус, Шванин…
– Ну, еще бы… Четыре магазина… Три часа… Все приказчики…
Галстук я подарил швейцару. О Шванине почти забыл.
* * *
Встретил его только вчера. Шел по улице и думал, что в такую ночь ужасно тяжело быть одному. Бродить по улицам надоело, а дома была скука, темные обои и два книжных шкафа с намозолившими глаза корешками переплетов.
– Алексей Сергеич! Вы? Куда это?
Я оглянулся и увидел Шванина.
– Здравствуйте. Так брожу. Хмуро что-то на душе…
– Ай, бездомник, бездомник. В такую ночь домой бежать надо, к близким… Ночь-то какая…
– Да у меня никого нет. Дома тоскливо, одиноко… Приду – сейчас же спать лягу…
– Спать? Вы? Сегодня? Да я сейчас не знаю, что сделаю, если вы не пойдете ко мне…
– Ну, что вы, право…
– Он еще думает, как бы обидеть человека… Да допущу ли я, чтобы человек один ходил здесь, когда… Извозчик, Спасская… Тридцать копеек…
Дома шванинская доброта, как вода у мельницы, пробила все плотины человеческой холодности и хлынула наружу неудержимым потоком.
– Ну, съешьте вот этот кусочек, – с дрожью в голосе говорил он, выковыривая какой-то ломтик ветчины, – ну, ради вашей молодости… Ну, я прошу…
Я ел во имя моей молодости, ради счастья шванинских детей, за грядущее счастье родины, пил кислый портвейн и затхлую мадеру за здоровье восемнадцати отсутствующих и незнакомых мне сослуживцев Шванина.
Только когда последний кусочек кулича беспомощно задержался в моей руке, не имея возможности протолкнуться через чем-то набитый рот, Шванин закидал меня сочувственными, соболезнующими вопросами.
– Скверная, говорите, комната? Холодная?
– Вода замерзает. Думаю сменить.
– И скучно одному?
– Бывает. Редко, а все-таки бывает…
– Как жалко… Такой молодой, и уже… И скверно возвращаться одному?
– Да, неважно… Ну-с я пошел… Очень вам благода…
– Что? Уходить? И вы думаете, что в такую ночь я…
Через полчаса бесплодной борьбы с неиссякаемой добротой отзывчивого человека мне пришлось остаться ночевать у Шванина. Ночью он четыре раза осторожно заглядывал в отведенную мне комнату и шепотом справлялся:
– Спите?
– Нет, а что? В чем дело?
– Может, попить хотите, – так вот тут, на столике… Может, вам свет мешает?..
– Не беспокойтесь, очень хорошо…
– Я все-таки прицеплю еще газетку к занавеске… Глаза молодые – они ночью темноту любят…
Когда я вернулся домой и стал переодеваться, в кармане пиджака что-то зашуршало. Я вскрыл конверт и изумленно вынул оттуда деньги.
«Не сердитесь, милый Алексей Сергеевич, – написал Шванин в маленькой сложенной записочке, – я сам был молод и знаю, что такое без денег праздник проводить. У меня эта четвертная, можно сказать, лишняя, а когда у вас будет, отдадите».
Я сконфуженно улыбнулся и переложил четвертную к пачке других бумажек, праздно лежавших у меня в бумажнике.
* * *
Доброта Шванина начала сказываться через четыре дня,
– Алло! Слушаю вас… Слушаю…
– Это вы, Алексей Сергеевич?
– Ах, Дмитрий Михайлович! Какими судьбами?
– Вы только не сердитесь, голубчик, но мне прямо даже обидно…
– В чем дело?
– Я даже не поверил сначала… Разве у вас такие скверные обстоятельства?
– У меня? Нет, кажется, ничего…
– Ну, что там скрывать… Только почему вы не обращаетесь ко мне? Через несколько месяцев мы с вами, можно сказать, будем родственниками, я так рад, что я отдаю дочь за такого милого молодого человека, а вы идете сначала к чужим людям…
– Я, право же, ничего не понимаю…
– Мне Шванин звонил, говорил, что дал вам двадцать пять рублей и даже не назначил срока…
– Дмитрий Михайлович, поверьте…
– Да, я сам понимаю, дело молодое… В картишки продулись?
– Поверьте мне…
– Да вы не волнуйтесь… Мне только неприятно, что у меня в доме вы всегда говорите о хороших заработках, о свободных деньгах, а тут на самом деле…
– Я же не просил… Вы понимаете…
– Вы отдайте ему… Одолжите у меня и отдайте…
– Я очень вам благодарен, но мне не нужно ваших денег, кроме того…
– Я вам не навязываю, но мне просто неприятно… Вы извините меня, может быть, это мещанство, но что делать… Неприятно, что жених моей дочери ходит и занимает четвертные у каких-то…
– Я бы просил вас, если это возможно… Алло! Алло… Дмитрий Михайлович… Барышня! Что вы нас разъединяете? Что? Повесил трубку… Ага… Хорошо…
* * *
– Что же, вы подыскиваете комнату себе? Мне, конечно, все равно, если моей квартирой гнушаются, я так, как хозяйка спрашиваю… Билетик надо вывесить…
– С чего вы взяли, Мария Михайловна? Садитесь, пожалуйста…
– Ничего, я постою. Не я взяла, другие берут. Могли бы сами сказать, не через знакомых. Я не кусаюсь.
– Я же ничего не понимаю…
– Да и понимать тут нечего. Ваш же знакомый, господин Шванин… Прочитайте.
Она передала мне письмо, в котором Шванин образно и настойчиво укорял мою хозяйку в том, что она губит молодой организм своего квартиранта, не отапливая в достаточной мере комнат…
Дочитав, я скорбно посмотрел на хозяйку.
– Тут в соседнем доме комнатка хорошая есть, – уклончиво ответила она на мой взгляд.
– Тут недоразумение какое-то, – робко произнес я, – я ничего не говорил…
– Если у каждого жильца свое недоразумение будет, лучше уж так как-нибудь, – хмуро возразила она, – вы подумайте и скажите насчет билетика, когда вывесить можно. Не из-за удовольствия комнату сдаешь, чтобы потом сплетничали…
– Я просил бы вас…
– Нет уж позвольте мне попросить вас… Мне это не нравится.
* * *
Верочку я встретил во время поисков комнаты. – Ну, как Расланова? – холодно спросила она меня, небрежно подав руку. – Томитесь по ней?
– При чем тут Расланова? – удивленно спросил я.
– Да так… Убитое настроение, муки одиночества, ночевка вне дома…
– Откуда вы знаете?.. Кто вам наболтал?..
– Совершенно незаинтересованный человек… Я слухов не собирала, а просто вчера встретила Шванина, он мне и рассказал… И о ваших жалобах на одиночество, и о вашей тоске и неудовлетворенности… Мне казалось бы, что человек, который собирается начинать жизнь с другим человеком, которого он называл любимым, не должен томиться из-за того, что какая-то артистка…
– И об артистке Шванин рассказал?
– Нет. Об артистке он не рассказал, но это томление, эта тоска, эти ночные кутежи вне дома… Недаром этот ваш знакомый рассказывал, что он целую ночь вас утешал… Сначала утешитель, потом утешительница явится…
– Верочка…
– Вера Дмитриевна.
– Оставьте это. Все вздор.
– Ну, знаете, Алексей Сергеевич, если для вас это – вздор, чего же я могу ожидать дальше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Да вот галстучек ему подарил, а он человек молодой, неосторожный…
– А покажите-ка ваш знаменитый галстук… Ничего, милый… У вас есть вкус, Шванин…
– Ну, еще бы… Четыре магазина… Три часа… Все приказчики…
Галстук я подарил швейцару. О Шванине почти забыл.
* * *
Встретил его только вчера. Шел по улице и думал, что в такую ночь ужасно тяжело быть одному. Бродить по улицам надоело, а дома была скука, темные обои и два книжных шкафа с намозолившими глаза корешками переплетов.
– Алексей Сергеич! Вы? Куда это?
Я оглянулся и увидел Шванина.
– Здравствуйте. Так брожу. Хмуро что-то на душе…
– Ай, бездомник, бездомник. В такую ночь домой бежать надо, к близким… Ночь-то какая…
– Да у меня никого нет. Дома тоскливо, одиноко… Приду – сейчас же спать лягу…
– Спать? Вы? Сегодня? Да я сейчас не знаю, что сделаю, если вы не пойдете ко мне…
– Ну, что вы, право…
– Он еще думает, как бы обидеть человека… Да допущу ли я, чтобы человек один ходил здесь, когда… Извозчик, Спасская… Тридцать копеек…
Дома шванинская доброта, как вода у мельницы, пробила все плотины человеческой холодности и хлынула наружу неудержимым потоком.
– Ну, съешьте вот этот кусочек, – с дрожью в голосе говорил он, выковыривая какой-то ломтик ветчины, – ну, ради вашей молодости… Ну, я прошу…
Я ел во имя моей молодости, ради счастья шванинских детей, за грядущее счастье родины, пил кислый портвейн и затхлую мадеру за здоровье восемнадцати отсутствующих и незнакомых мне сослуживцев Шванина.
Только когда последний кусочек кулича беспомощно задержался в моей руке, не имея возможности протолкнуться через чем-то набитый рот, Шванин закидал меня сочувственными, соболезнующими вопросами.
– Скверная, говорите, комната? Холодная?
– Вода замерзает. Думаю сменить.
– И скучно одному?
– Бывает. Редко, а все-таки бывает…
– Как жалко… Такой молодой, и уже… И скверно возвращаться одному?
– Да, неважно… Ну-с я пошел… Очень вам благода…
– Что? Уходить? И вы думаете, что в такую ночь я…
Через полчаса бесплодной борьбы с неиссякаемой добротой отзывчивого человека мне пришлось остаться ночевать у Шванина. Ночью он четыре раза осторожно заглядывал в отведенную мне комнату и шепотом справлялся:
– Спите?
– Нет, а что? В чем дело?
– Может, попить хотите, – так вот тут, на столике… Может, вам свет мешает?..
– Не беспокойтесь, очень хорошо…
– Я все-таки прицеплю еще газетку к занавеске… Глаза молодые – они ночью темноту любят…
Когда я вернулся домой и стал переодеваться, в кармане пиджака что-то зашуршало. Я вскрыл конверт и изумленно вынул оттуда деньги.
«Не сердитесь, милый Алексей Сергеевич, – написал Шванин в маленькой сложенной записочке, – я сам был молод и знаю, что такое без денег праздник проводить. У меня эта четвертная, можно сказать, лишняя, а когда у вас будет, отдадите».
Я сконфуженно улыбнулся и переложил четвертную к пачке других бумажек, праздно лежавших у меня в бумажнике.
* * *
Доброта Шванина начала сказываться через четыре дня,
– Алло! Слушаю вас… Слушаю…
– Это вы, Алексей Сергеевич?
– Ах, Дмитрий Михайлович! Какими судьбами?
– Вы только не сердитесь, голубчик, но мне прямо даже обидно…
– В чем дело?
– Я даже не поверил сначала… Разве у вас такие скверные обстоятельства?
– У меня? Нет, кажется, ничего…
– Ну, что там скрывать… Только почему вы не обращаетесь ко мне? Через несколько месяцев мы с вами, можно сказать, будем родственниками, я так рад, что я отдаю дочь за такого милого молодого человека, а вы идете сначала к чужим людям…
– Я, право же, ничего не понимаю…
– Мне Шванин звонил, говорил, что дал вам двадцать пять рублей и даже не назначил срока…
– Дмитрий Михайлович, поверьте…
– Да, я сам понимаю, дело молодое… В картишки продулись?
– Поверьте мне…
– Да вы не волнуйтесь… Мне только неприятно, что у меня в доме вы всегда говорите о хороших заработках, о свободных деньгах, а тут на самом деле…
– Я же не просил… Вы понимаете…
– Вы отдайте ему… Одолжите у меня и отдайте…
– Я очень вам благодарен, но мне не нужно ваших денег, кроме того…
– Я вам не навязываю, но мне просто неприятно… Вы извините меня, может быть, это мещанство, но что делать… Неприятно, что жених моей дочери ходит и занимает четвертные у каких-то…
– Я бы просил вас, если это возможно… Алло! Алло… Дмитрий Михайлович… Барышня! Что вы нас разъединяете? Что? Повесил трубку… Ага… Хорошо…
* * *
– Что же, вы подыскиваете комнату себе? Мне, конечно, все равно, если моей квартирой гнушаются, я так, как хозяйка спрашиваю… Билетик надо вывесить…
– С чего вы взяли, Мария Михайловна? Садитесь, пожалуйста…
– Ничего, я постою. Не я взяла, другие берут. Могли бы сами сказать, не через знакомых. Я не кусаюсь.
– Я же ничего не понимаю…
– Да и понимать тут нечего. Ваш же знакомый, господин Шванин… Прочитайте.
Она передала мне письмо, в котором Шванин образно и настойчиво укорял мою хозяйку в том, что она губит молодой организм своего квартиранта, не отапливая в достаточной мере комнат…
Дочитав, я скорбно посмотрел на хозяйку.
– Тут в соседнем доме комнатка хорошая есть, – уклончиво ответила она на мой взгляд.
– Тут недоразумение какое-то, – робко произнес я, – я ничего не говорил…
– Если у каждого жильца свое недоразумение будет, лучше уж так как-нибудь, – хмуро возразила она, – вы подумайте и скажите насчет билетика, когда вывесить можно. Не из-за удовольствия комнату сдаешь, чтобы потом сплетничали…
– Я просил бы вас…
– Нет уж позвольте мне попросить вас… Мне это не нравится.
* * *
Верочку я встретил во время поисков комнаты. – Ну, как Расланова? – холодно спросила она меня, небрежно подав руку. – Томитесь по ней?
– При чем тут Расланова? – удивленно спросил я.
– Да так… Убитое настроение, муки одиночества, ночевка вне дома…
– Откуда вы знаете?.. Кто вам наболтал?..
– Совершенно незаинтересованный человек… Я слухов не собирала, а просто вчера встретила Шванина, он мне и рассказал… И о ваших жалобах на одиночество, и о вашей тоске и неудовлетворенности… Мне казалось бы, что человек, который собирается начинать жизнь с другим человеком, которого он называл любимым, не должен томиться из-за того, что какая-то артистка…
– И об артистке Шванин рассказал?
– Нет. Об артистке он не рассказал, но это томление, эта тоска, эти ночные кутежи вне дома… Недаром этот ваш знакомый рассказывал, что он целую ночь вас утешал… Сначала утешитель, потом утешительница явится…
– Верочка…
– Вера Дмитриевна.
– Оставьте это. Все вздор.
– Ну, знаете, Алексей Сергеевич, если для вас это – вздор, чего же я могу ожидать дальше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81