— Как тебя зовут?
— Рита...
— Раздевайся, Рита. Есть хочешь?
— А что у тебя?
— Ну... яйца, колбаса...
— А бананов нет?
— Извини, нет, — буркнул Старый, изумляясь нахалке.
— А водки нет?
— Перебьешься насухую! Вот белье, стели себе на диване. Хочешь есть — приходи на кухню, не хочешь — спать ложись. Все! Нет, еще: руками тут ничего не лапать, поняла! Я вас, шалав малолетних, знаю как облупленных! Утром все проверю — и карманы, и сумочку! Поняла?! Ну, блин, Морзик, подставил...
Насупившись, он затопал на кухню, по пути запер входную дверь, а ключ положил в карман. Она окликнула его.
— Эй! А тебя как зовут?
— Дядя Миша. Чего еще?!
— Телевизор включить можно?
— Включай... только тихо. Час ночи уже.
Обиженный, он переоделся в ванной, чертыхаясь от тесноты и неудобства, и ужинал в одиночестве. Присутствие девочки в комнате ощущалось через стену, озадачивало. Ишь, фонари она любит...
У Тыбиня никогда не было детей. Он чувствовал себя непривычно и странно. Что-то было не так. Сбросив домашнюю расслабленность, оперуполномоченный сдвинул брови и подпер маленькими ручками тяжелый подбородок. Он не боялся кражи: тайничок со всем необходимым был умело оборудован в филенчатой кухонной двери. И все же...
Стало слышно, как в комнате раздалась негромкая музыка — это заработал телевизор.
— Надо же, фифа! — хмыкнул Михаил Иванович, гоня прочь оперскую подозрительность, — Бананы ей подавай!
В близком черном окне он видел свое лицо — старое, тяжелое, властное. Сочетание детского нахальства и непривычного тонкого понимания казалось ему симпатичным, однако... “Наркоманка она, что ли?” — по инерции размышлял он, отдаваясь во власть старых милицейских стереотипов — “Что-то не так с этими бананами...”. Он побрел привычной тропой протокола, как обычно делал, запоминая ориентировки розыска. Имя, фамилия... Пол... Возраст... Возраст?!
Ему отчетливо увиделись ему ее изящные женские кисти с тонкими ухоженными ногтями, сцепленные поверх смешной детской сумки. Довольно усмехаясь, Старый выбрался из-за стола, шумно протопал в комнату и без церемоний включил свет. Гостья уже разделась, улеглась на диване. Она зажмурилась от света, уткнув лицо в одеяло. Поверх постели разметались длинные вьющиеся русые волосы, открывая тонкую гибкую шею с родинкой.
— Тебе сколько лет, подруга? — сурово спросил Старый. — Хватит дурку валять!
Он двумя пальцами потянул за простыню, закрывавшую лицо. Рита, придерживая край длинными ногтями, выглянула из-под одеяла.
— Молодец, дядя Миша! Догадался! Некоторые так и не догадываются!
— Отвечай на вопрос, — сурово сказал Тыбинь.
— Не рычи, не боюсь. А сколько ты мне дашь? Я ведь паспорта с собой не ношу!
— Лет пять я бы тебе вкатил, это точно! Вставай, одевайся.
— Мне двадцать три. Правда, правда. Чего ты психуешь? Обиделся? Я никуда не пойду. Там же холодно! И ты сам меня привел!
— Я привел ребенка!
— А что — дети и взрослые мерзнут по-разному?
Старый чертыхнулся, сел в массивное кресло рядом с кроватью. Теперь он перестал церемониться и чувствовал себя в своей тарелке. “Здравствуй, девочка секонд-хэнд!” — вдруг вспомнились ему слова разухабистой песенки. Рита смотрела на него ласково и насмешливо.
— Тебе стыдно? Ты будешь врать мне, что не знаешься со шлюхами?
— Не буду.
— Молодец. В твоем возрасте и положении это было бы полным кретинизмом.
— Что — это? Не знаться или врать?
— И то и другое.
Тыбинь повернулся к ней. Кресло жалобно скрипнуло. Она улыбнулась и сказала, подтянув коленки к подбородку:
— Так я остаюсь?
— Остаешься, но денег не получишь. И спать будешь не на диване, там мое место. Здесь, в кресле постелю тебе.
— Дядя Миша, ну ты же добрый! Я тут уже так уютно устроилась... А про деньги давай завтра поговорим!
— Не называй меня дядей! Денег не получишь. Черт с тобой, спи на диване.
— И-и-и!!
Она задрыгала ногами, взбивая одеяло, и так пронзительно завизжала, что Тыбинь перепугался не на шутку.
— Тихо! Сдурела! Что соседи скажут!
Он все-таки чувствовал себя в глупом положении и не мог перестать видеть в ней ребенка. Мысль забраться к ней в постель показалась ему извращенной и кощунственной. “Кто ее знает... может, она все-таки несовершеннолетняя?” — рациональным объяснением успокоил он себя. “Еще подставит... позора не оберешься”.
— Паспорт бы не помешал все-таки...
— Ты хочешь убедиться, что мне восемнадцать? Чтобы без опаски меня трахнуть? Какой правильный...
Последние слова она сказала невесело, с иронией.
— Паспорт мой у моего хахаля. Из-за паспорта вся катавасия и тянется...
— Этот старик — твой хахаль?
— Нет, это папанька. А хахаль — Жорка-моряк... ты его с дружками прогнал. Я им деньги должна за проезд... вот и отрабатываю. Не отдам — квартиру папанькину отберут.
— А девочкой зачем наряжаться?
— Это я сама придумала. Клиенты лучше идут. В Гамбурге хорошо клевали немцы.
— Что ты делала в Гамбурге?
— Поехала, дурочка, счастья искать... В танцевальную труппу... ну и все прочее.
Обычно в этом месте следовала жалостливая история, и Старый насторожился. Но Рита не стала ничего рассказывать. Потянувшись и сладко зевнув, она сказала:
— Хорошо, что ты мент. Ты ведь мент, да?
— Почему хорошо?
— Вы, менты, к этому проще относитесь. Знаете жизнь. А то оттопчут тебя — а потом начинают причитать: ах, бедная девочка! Ах, куда мы катимся! Или мыться бежит сразу, смотрит — не заразился ли чем. Смотреть противно... В Европе все привыкли, соплей не распускают, но очень норовят попользоваться на халяву. Чуть зевнула — и смоется, не заплатив. И прижать его нечем. Это у тебя Нотр-Дам? Я там была. Красотища! Специально в Париж ездила на два дня.
Она взяла с журнального столика маленькую латунную копию двухбашенного собора.
— Ты вот так поставь, ладно? Когда настольная лампа светит, он так больше похож на настоящий. Я тоже всю жизнь мечтала посмотреть. Какая там подсветка обалденная! А за мной французы хвостом ходили!..
Так она болтала, а потом Рита незаметно и быстро уснула. В полутьме на белой наволочке резко обозначилось ее усталое лицо, худое, губастое и лопоухое, как мордочка веселой мартышки. Старый еще некоторое время ворочался в кресле со странным ощущением праздника в груди, потом осторожно прилег рядом с ней на диван, поверх одеяла. Несколько раз ему хотелось погладить ее, как ребенка, по русым вьющимся волосам, но она часто и тяжело дышала — и он побоялся разбудить ее.
Глава 3
“ЗДРАВСТВУЙ, ПЛЕМЯ МОЛОДОЕ, НЕЗДОРОВОЕ!”
I
Андрей Лехельт беззаботно миновал проходную “кукушки”, снизу вверх поприветствовав необычно мрачного, нервно покуривающего прапорщика Рубцова, переодетого в форму частного охранника. Вприпрыжку перебежав узкий заснеженный двор, он с любопытством заглянул в широкие ворота гаража.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Рита...
— Раздевайся, Рита. Есть хочешь?
— А что у тебя?
— Ну... яйца, колбаса...
— А бананов нет?
— Извини, нет, — буркнул Старый, изумляясь нахалке.
— А водки нет?
— Перебьешься насухую! Вот белье, стели себе на диване. Хочешь есть — приходи на кухню, не хочешь — спать ложись. Все! Нет, еще: руками тут ничего не лапать, поняла! Я вас, шалав малолетних, знаю как облупленных! Утром все проверю — и карманы, и сумочку! Поняла?! Ну, блин, Морзик, подставил...
Насупившись, он затопал на кухню, по пути запер входную дверь, а ключ положил в карман. Она окликнула его.
— Эй! А тебя как зовут?
— Дядя Миша. Чего еще?!
— Телевизор включить можно?
— Включай... только тихо. Час ночи уже.
Обиженный, он переоделся в ванной, чертыхаясь от тесноты и неудобства, и ужинал в одиночестве. Присутствие девочки в комнате ощущалось через стену, озадачивало. Ишь, фонари она любит...
У Тыбиня никогда не было детей. Он чувствовал себя непривычно и странно. Что-то было не так. Сбросив домашнюю расслабленность, оперуполномоченный сдвинул брови и подпер маленькими ручками тяжелый подбородок. Он не боялся кражи: тайничок со всем необходимым был умело оборудован в филенчатой кухонной двери. И все же...
Стало слышно, как в комнате раздалась негромкая музыка — это заработал телевизор.
— Надо же, фифа! — хмыкнул Михаил Иванович, гоня прочь оперскую подозрительность, — Бананы ей подавай!
В близком черном окне он видел свое лицо — старое, тяжелое, властное. Сочетание детского нахальства и непривычного тонкого понимания казалось ему симпатичным, однако... “Наркоманка она, что ли?” — по инерции размышлял он, отдаваясь во власть старых милицейских стереотипов — “Что-то не так с этими бананами...”. Он побрел привычной тропой протокола, как обычно делал, запоминая ориентировки розыска. Имя, фамилия... Пол... Возраст... Возраст?!
Ему отчетливо увиделись ему ее изящные женские кисти с тонкими ухоженными ногтями, сцепленные поверх смешной детской сумки. Довольно усмехаясь, Старый выбрался из-за стола, шумно протопал в комнату и без церемоний включил свет. Гостья уже разделась, улеглась на диване. Она зажмурилась от света, уткнув лицо в одеяло. Поверх постели разметались длинные вьющиеся русые волосы, открывая тонкую гибкую шею с родинкой.
— Тебе сколько лет, подруга? — сурово спросил Старый. — Хватит дурку валять!
Он двумя пальцами потянул за простыню, закрывавшую лицо. Рита, придерживая край длинными ногтями, выглянула из-под одеяла.
— Молодец, дядя Миша! Догадался! Некоторые так и не догадываются!
— Отвечай на вопрос, — сурово сказал Тыбинь.
— Не рычи, не боюсь. А сколько ты мне дашь? Я ведь паспорта с собой не ношу!
— Лет пять я бы тебе вкатил, это точно! Вставай, одевайся.
— Мне двадцать три. Правда, правда. Чего ты психуешь? Обиделся? Я никуда не пойду. Там же холодно! И ты сам меня привел!
— Я привел ребенка!
— А что — дети и взрослые мерзнут по-разному?
Старый чертыхнулся, сел в массивное кресло рядом с кроватью. Теперь он перестал церемониться и чувствовал себя в своей тарелке. “Здравствуй, девочка секонд-хэнд!” — вдруг вспомнились ему слова разухабистой песенки. Рита смотрела на него ласково и насмешливо.
— Тебе стыдно? Ты будешь врать мне, что не знаешься со шлюхами?
— Не буду.
— Молодец. В твоем возрасте и положении это было бы полным кретинизмом.
— Что — это? Не знаться или врать?
— И то и другое.
Тыбинь повернулся к ней. Кресло жалобно скрипнуло. Она улыбнулась и сказала, подтянув коленки к подбородку:
— Так я остаюсь?
— Остаешься, но денег не получишь. И спать будешь не на диване, там мое место. Здесь, в кресле постелю тебе.
— Дядя Миша, ну ты же добрый! Я тут уже так уютно устроилась... А про деньги давай завтра поговорим!
— Не называй меня дядей! Денег не получишь. Черт с тобой, спи на диване.
— И-и-и!!
Она задрыгала ногами, взбивая одеяло, и так пронзительно завизжала, что Тыбинь перепугался не на шутку.
— Тихо! Сдурела! Что соседи скажут!
Он все-таки чувствовал себя в глупом положении и не мог перестать видеть в ней ребенка. Мысль забраться к ней в постель показалась ему извращенной и кощунственной. “Кто ее знает... может, она все-таки несовершеннолетняя?” — рациональным объяснением успокоил он себя. “Еще подставит... позора не оберешься”.
— Паспорт бы не помешал все-таки...
— Ты хочешь убедиться, что мне восемнадцать? Чтобы без опаски меня трахнуть? Какой правильный...
Последние слова она сказала невесело, с иронией.
— Паспорт мой у моего хахаля. Из-за паспорта вся катавасия и тянется...
— Этот старик — твой хахаль?
— Нет, это папанька. А хахаль — Жорка-моряк... ты его с дружками прогнал. Я им деньги должна за проезд... вот и отрабатываю. Не отдам — квартиру папанькину отберут.
— А девочкой зачем наряжаться?
— Это я сама придумала. Клиенты лучше идут. В Гамбурге хорошо клевали немцы.
— Что ты делала в Гамбурге?
— Поехала, дурочка, счастья искать... В танцевальную труппу... ну и все прочее.
Обычно в этом месте следовала жалостливая история, и Старый насторожился. Но Рита не стала ничего рассказывать. Потянувшись и сладко зевнув, она сказала:
— Хорошо, что ты мент. Ты ведь мент, да?
— Почему хорошо?
— Вы, менты, к этому проще относитесь. Знаете жизнь. А то оттопчут тебя — а потом начинают причитать: ах, бедная девочка! Ах, куда мы катимся! Или мыться бежит сразу, смотрит — не заразился ли чем. Смотреть противно... В Европе все привыкли, соплей не распускают, но очень норовят попользоваться на халяву. Чуть зевнула — и смоется, не заплатив. И прижать его нечем. Это у тебя Нотр-Дам? Я там была. Красотища! Специально в Париж ездила на два дня.
Она взяла с журнального столика маленькую латунную копию двухбашенного собора.
— Ты вот так поставь, ладно? Когда настольная лампа светит, он так больше похож на настоящий. Я тоже всю жизнь мечтала посмотреть. Какая там подсветка обалденная! А за мной французы хвостом ходили!..
Так она болтала, а потом Рита незаметно и быстро уснула. В полутьме на белой наволочке резко обозначилось ее усталое лицо, худое, губастое и лопоухое, как мордочка веселой мартышки. Старый еще некоторое время ворочался в кресле со странным ощущением праздника в груди, потом осторожно прилег рядом с ней на диван, поверх одеяла. Несколько раз ему хотелось погладить ее, как ребенка, по русым вьющимся волосам, но она часто и тяжело дышала — и он побоялся разбудить ее.
Глава 3
“ЗДРАВСТВУЙ, ПЛЕМЯ МОЛОДОЕ, НЕЗДОРОВОЕ!”
I
Андрей Лехельт беззаботно миновал проходную “кукушки”, снизу вверх поприветствовав необычно мрачного, нервно покуривающего прапорщика Рубцова, переодетого в форму частного охранника. Вприпрыжку перебежав узкий заснеженный двор, он с любопытством заглянул в широкие ворота гаража.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59