Тогда ты пробуешь набирать вручную – тыкать пальцами в буковки на экране гораздо спокойнее. Тебе это даже кажется забавным. Буквы смешные. Как черви, бабочки, натры, на-се-ко-мые – ты пишешь длинные слова по слогам, иначе ты не можешь их читать.
А потом тебя выпускают, коротко пояснив, что как только ты выйдешь из палаты, ты увидишь много нового. Слишком много нового, и шока тебе не избежать. И действительно: ты приходишь в бар и застываешь на пороге. Потому что твой мозг в качестве информатория почему-то предпочитает сборник эпоса мемо-блоку, и все твои представления о барах – это ковбойские салуны, придорожные трактиры, захолустные постоялые дворы, и тебя действительно шокирует то, что на входе нет коновязи, не воняет потом и спиртом, пол не заплеван и не залит прочей мерзостью, никто не дерется и не вылетает из окон. Все мирно сидят на стенах, порхают в воздухе и говорят с мебелью. Ты все это знаешь, знаешь принцип работы гравитатора, ты даже можешь собрать его вслепую, вот только почему-то абсолютно забываешь про это. И продолжаешь черпать информацию из сборника эпоса.
А потом, прямо там, в этом баре, тебя подхватывает незнакомая девушка, заводит с тобой разговор, завидуя твоей «интересной» и насыщенной жизни. Она задает вопрос, а почему бы не разузнать, кем ты был тридцать семь лет, почему бы не улететь «к себе» домой и не жить прежней жизнью… А ты никак не можешь понять, как это – отправиться к женщине, которую любил и, наверное, любишь до сих пор, вот только не знаешь за что. Точнее – кого. Потому что ничего не помнишь о ней. Не помнишь первого поцелуя, не помнишь ссор, не помнишь, как вы засыпали в одной постели, как проводили вечера и спорили насчет имен будущих детей. Ты не помнишь ни свадьбы, ни сколько было родственников и друзей. И самих родственников и друзей ты тоже не помнишь, и как друзья стали друзьями, и кто не пришел, и почему… Даже если они будут думать, что ты по-прежнему тот самый, просто потерявший память, все равно вас с ними ничего не связывает, кроме этого перешедшего по наследству тела. Ты криотурист, не более, и не имеешь к его семье никакого отношения.
И последнее, чего ты не понимаешь, – как все это объяснить человеку, который сидит напротив. Человеку, успевшему – просто из-за того, что он был первым, – стать для тебя важным. Единственным. Семья, друзья и родственники в одном милом личике. Потому что, по сути, больше у тебя и впрямь никого нет.
Я замолчал, потом глотнул из бокала, промочил пересохшее горло. Ванда присела на подлокотник моего кресла.
– Единственная причина, по какой я пытаюсь выяснить, кем я был, – чтобы сообщить его семье обо всем, что случилось. Хотя, конечно, все это чушь. Кому от этого станет лучше? Скорее уж нужно брать корабль и отправляться вдогонку за «пиявками». Возможно, они сохранили его сознание и еще можно что-то сделать. Если нет…
Ванда съехала с подлокотника мне на колени. Я почувствовал ее запах – тонкий и свежий, – он вызывал в голове картинки зеленого луга, покрытого только выросшей травой.
– Теперь ты понимаешь?
Она повернулась ко мне и теперь пристально смотрела в глаза, теребя упавший на ее лицо локон. Только сейчас я разглядел крохотную изумрудную змейку у нее на мизинце, живое кольцо. Оно задерживалось на каждом пальце не больше пары секунд, потом переползало на следующий.
Ванда по-прежнему молчала и смотрела куда-то вниз.
– Эй…
Она вдруг обвила мою шею руками и жадно поцеловала. Это было так неожиданно, так… жарко. Я упал в этот поцелуй, что есть сил держался губами за это мгновение, все остальное растаяло, плавало вокруг, пахло ванилью, и мятой, и свежей травой. Я зажмурил глаза, пытаясь ухватиться за хвост этого чувства, не отпускать…
Первый поцелуй длится вечность, кончается внезапно и навсегда… Ванда отстранилась.
– Прости, что-то я… Наверное, слишком… В общем, забыли.
Воспоминание о поцелуе таяло, влага ее губ испарялась с моих… Ванда встала и пересела в свое кресло. Потом протянула мне полный до краев бокал, и я рассеяно взял его. На секунду наши пальцы соприкоснулись, и в голове снова повис туман.
– Слушай, а что это за история со сборником эпоса?
Не знаю, было ли ей действительно интересно, или она просто опасалась очередного прилета ангела. В любом случае, нам и впрямь нужно менять тему разговора.
– В общем, по ошибке мне вместе с мемо-блоком закачали кучу волшебных сказок, древних преданий, героических саг – вообще всего, о чем человечество мечтало и фантазировало за время своего существования.
Она улыбнулась.
– Здорово. Всякие принцессы, драконы, благородные рыцари, да?
– В том числе. Знаешь, это забавно, что древние сказки, которым уже тысяча лет, все еще помнят. Хотя уже забыли и те времена, и ту жизнь… Ты вот знаешь, что такое «веретено»?
– Ну, такая вытянутая штука, на этот лайнер похожа.
– А зачем она нужна была?
– Что-то связанное с одеждой. Нитки на ней делали…
– Делали… Генерировали… Ты знаешь, что такое «прясть»?
– Тим, кончай, ты меня дурой выставляешь.
– Прости…
Я сделал пару глотков и поставил бокал на столик.
– Интересно, что ты вспомнила именно про рыцаря, дракона и принцессу – это ведь всего лишь небольшая часть европейских сказок. А ведь есть еще японские, индейские, русские, китайские, индийские, не говоря уже о большей части европейских, которая никоим образом не затрагивает наш треугольник. Всякие «девочка со спичками» и прочие ужасы. Но о них, в отличие от вышеупомянутой триады, почти никто не слышал.
– Почему?
– По нескольким причинам. Огромная доля этих сказок «объясняла» людям мир вокруг них, природу вещей… Ну например, филиппинский народ табалои считал, что борода у женщины не растет, потому что ее оторвал муж, чтобы, пока женщина кормит ребенка грудью, она не выколола ему глаза…
Ванда прыснула от смеха. Пример я, конечно, выбрал тот еще.
– Понятное дело, что сейчас уже странно читать про твердое небо и дырочки-звезды. Вторая причина исчезновения львиной доли эпоса малых народов в том, что они жили в отрыве от цивилизации – в горах, во льдах, в пустыне или на островах, – и «цивилизованным» людям было сложно понять реалии их жизни, образ мысли, выдвигаемые ценности.
– Тим, а ты студиозам лекции не читаешь на эту тему?
Я смущенно почесал в затылке.
– Нет пока…
– Прости. Так получается рыцарь, спасающий принцессу от злого дракона, – это самое понятное для цивилизованных людей?
– Да. Такие сказки демонстрируют упрощенные максимы. Есть Рыцарь, как воплощение справедливости, силы и ума – таким приятно считать себя, ну или хотя бы себя в будущем. Есть Дракон как воплощение опасности, несправедливости, проблем – в общем, всего отвратительного в мире, включая мигрень и плохую погоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
А потом тебя выпускают, коротко пояснив, что как только ты выйдешь из палаты, ты увидишь много нового. Слишком много нового, и шока тебе не избежать. И действительно: ты приходишь в бар и застываешь на пороге. Потому что твой мозг в качестве информатория почему-то предпочитает сборник эпоса мемо-блоку, и все твои представления о барах – это ковбойские салуны, придорожные трактиры, захолустные постоялые дворы, и тебя действительно шокирует то, что на входе нет коновязи, не воняет потом и спиртом, пол не заплеван и не залит прочей мерзостью, никто не дерется и не вылетает из окон. Все мирно сидят на стенах, порхают в воздухе и говорят с мебелью. Ты все это знаешь, знаешь принцип работы гравитатора, ты даже можешь собрать его вслепую, вот только почему-то абсолютно забываешь про это. И продолжаешь черпать информацию из сборника эпоса.
А потом, прямо там, в этом баре, тебя подхватывает незнакомая девушка, заводит с тобой разговор, завидуя твоей «интересной» и насыщенной жизни. Она задает вопрос, а почему бы не разузнать, кем ты был тридцать семь лет, почему бы не улететь «к себе» домой и не жить прежней жизнью… А ты никак не можешь понять, как это – отправиться к женщине, которую любил и, наверное, любишь до сих пор, вот только не знаешь за что. Точнее – кого. Потому что ничего не помнишь о ней. Не помнишь первого поцелуя, не помнишь ссор, не помнишь, как вы засыпали в одной постели, как проводили вечера и спорили насчет имен будущих детей. Ты не помнишь ни свадьбы, ни сколько было родственников и друзей. И самих родственников и друзей ты тоже не помнишь, и как друзья стали друзьями, и кто не пришел, и почему… Даже если они будут думать, что ты по-прежнему тот самый, просто потерявший память, все равно вас с ними ничего не связывает, кроме этого перешедшего по наследству тела. Ты криотурист, не более, и не имеешь к его семье никакого отношения.
И последнее, чего ты не понимаешь, – как все это объяснить человеку, который сидит напротив. Человеку, успевшему – просто из-за того, что он был первым, – стать для тебя важным. Единственным. Семья, друзья и родственники в одном милом личике. Потому что, по сути, больше у тебя и впрямь никого нет.
Я замолчал, потом глотнул из бокала, промочил пересохшее горло. Ванда присела на подлокотник моего кресла.
– Единственная причина, по какой я пытаюсь выяснить, кем я был, – чтобы сообщить его семье обо всем, что случилось. Хотя, конечно, все это чушь. Кому от этого станет лучше? Скорее уж нужно брать корабль и отправляться вдогонку за «пиявками». Возможно, они сохранили его сознание и еще можно что-то сделать. Если нет…
Ванда съехала с подлокотника мне на колени. Я почувствовал ее запах – тонкий и свежий, – он вызывал в голове картинки зеленого луга, покрытого только выросшей травой.
– Теперь ты понимаешь?
Она повернулась ко мне и теперь пристально смотрела в глаза, теребя упавший на ее лицо локон. Только сейчас я разглядел крохотную изумрудную змейку у нее на мизинце, живое кольцо. Оно задерживалось на каждом пальце не больше пары секунд, потом переползало на следующий.
Ванда по-прежнему молчала и смотрела куда-то вниз.
– Эй…
Она вдруг обвила мою шею руками и жадно поцеловала. Это было так неожиданно, так… жарко. Я упал в этот поцелуй, что есть сил держался губами за это мгновение, все остальное растаяло, плавало вокруг, пахло ванилью, и мятой, и свежей травой. Я зажмурил глаза, пытаясь ухватиться за хвост этого чувства, не отпускать…
Первый поцелуй длится вечность, кончается внезапно и навсегда… Ванда отстранилась.
– Прости, что-то я… Наверное, слишком… В общем, забыли.
Воспоминание о поцелуе таяло, влага ее губ испарялась с моих… Ванда встала и пересела в свое кресло. Потом протянула мне полный до краев бокал, и я рассеяно взял его. На секунду наши пальцы соприкоснулись, и в голове снова повис туман.
– Слушай, а что это за история со сборником эпоса?
Не знаю, было ли ей действительно интересно, или она просто опасалась очередного прилета ангела. В любом случае, нам и впрямь нужно менять тему разговора.
– В общем, по ошибке мне вместе с мемо-блоком закачали кучу волшебных сказок, древних преданий, героических саг – вообще всего, о чем человечество мечтало и фантазировало за время своего существования.
Она улыбнулась.
– Здорово. Всякие принцессы, драконы, благородные рыцари, да?
– В том числе. Знаешь, это забавно, что древние сказки, которым уже тысяча лет, все еще помнят. Хотя уже забыли и те времена, и ту жизнь… Ты вот знаешь, что такое «веретено»?
– Ну, такая вытянутая штука, на этот лайнер похожа.
– А зачем она нужна была?
– Что-то связанное с одеждой. Нитки на ней делали…
– Делали… Генерировали… Ты знаешь, что такое «прясть»?
– Тим, кончай, ты меня дурой выставляешь.
– Прости…
Я сделал пару глотков и поставил бокал на столик.
– Интересно, что ты вспомнила именно про рыцаря, дракона и принцессу – это ведь всего лишь небольшая часть европейских сказок. А ведь есть еще японские, индейские, русские, китайские, индийские, не говоря уже о большей части европейских, которая никоим образом не затрагивает наш треугольник. Всякие «девочка со спичками» и прочие ужасы. Но о них, в отличие от вышеупомянутой триады, почти никто не слышал.
– Почему?
– По нескольким причинам. Огромная доля этих сказок «объясняла» людям мир вокруг них, природу вещей… Ну например, филиппинский народ табалои считал, что борода у женщины не растет, потому что ее оторвал муж, чтобы, пока женщина кормит ребенка грудью, она не выколола ему глаза…
Ванда прыснула от смеха. Пример я, конечно, выбрал тот еще.
– Понятное дело, что сейчас уже странно читать про твердое небо и дырочки-звезды. Вторая причина исчезновения львиной доли эпоса малых народов в том, что они жили в отрыве от цивилизации – в горах, во льдах, в пустыне или на островах, – и «цивилизованным» людям было сложно понять реалии их жизни, образ мысли, выдвигаемые ценности.
– Тим, а ты студиозам лекции не читаешь на эту тему?
Я смущенно почесал в затылке.
– Нет пока…
– Прости. Так получается рыцарь, спасающий принцессу от злого дракона, – это самое понятное для цивилизованных людей?
– Да. Такие сказки демонстрируют упрощенные максимы. Есть Рыцарь, как воплощение справедливости, силы и ума – таким приятно считать себя, ну или хотя бы себя в будущем. Есть Дракон как воплощение опасности, несправедливости, проблем – в общем, всего отвратительного в мире, включая мигрень и плохую погоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103