Дралкин однажды под него попал, под копыто. До войны, три года минуло, а все сказывается, по сей день знает и ждет Дралкин: в нем могут усомниться. Вроде бы на хорошем счету, доверяют, а чуть что – припомнят и на корни укажут. Случай-то неясный, необъясненный, в него даже поверить трудно. Мыслимо ли, взлетая, упустить машину так, чтобы она развернулась на сто восемьдесят градусов, поднялась в противоположном направлении?! Дралкин и помалкивает. Дали Красную Звезду – он доволен.
– Нас в Ростове ждут, нам в Ростове назначено свидание, – улыбнулся штурман.
…«Гусь» в кювете просел, безнадежно завалился. Техники выпрягли лошадь и, опустившись на корточки, дымили самосадом.
«Работнички», – подумал о них Степан досадливо и с превосходством, которые давали ему орден боевого Красного Знамени из рук командарма, безошибочно «взятый» хутор, уверенность перед этапом, страшившим истребителей. Неначатый, «неподнятый» маршрут – в кармане, знал, чувствовал Степан, взлетая над влажным, шелковистым лугом.
Борозды, взрезанные «тридцатьчетверками», выступали на земле как свежие шрамы. «Работнички, до моего прихода провозитесь», – зыркнул он на техников, пускавших дымки вокруг «гуся». «А ведь его отказ взлететь по следу – зрелое решение», – подумал он о Дралкине и с возможной твердостью в голосе произнес:
– Садиться в Р. не будем!..
В кабине «ЯКа», закрывшись колпаком и прослушивая эфир, Горов подстраивался на командную волну. «Договариваться надо на берегу, – думал он. – Буду требовать посадки. Связь, помехи, возможные отклонения – все обсудить…»
Сквозь треск разрядов он расслышал чей-то голос: «Кого потянем?» – «Каких-то лупоглазых». – «Сколько штук?» – «Девять… Или десять. – Ответы давал, как понял Горов, штурман, обремененный заботами. – Пристегнули десятого. – Добавил насмешливо: – По мне, хоть двадцать!» Чем-то расстроен штурман, не в духе. Не получил на праздник, что причиталось: «Одни на гвардию батрачат, а другие поддают с утра до ночи!» Или не обмыл награду, как задумывал: сорок третий год на дворе, награды заведено обмывать. Чтоб не ржавели, чтобы множились, – молодое честолюбие жадное… «Будем садиться?» – спросил командир. В каждом экипаже – свой расклад. На лидере, как видно, тон задает штурман. Второй «боевик» из рук командующего, выдвинут на должность штурмана АЭ… Штурмана «почтили» боевиком, а командира? На разведку-то ходили вместе. Командир, похоже, о себе не очень-то печется: пятьдесят боевых вылетов – все младший лейтенант. Деликатный: «Будем садиться?» – «Нет!» – категорически отвел встречу штурман. Пустопорожние разговоры. Перевод времени в дугу. Он во встрече не нуждается. «Нет!» – сказал, как отрезал. «Этот себя не забудет», – подумал Алексей о штурмане.
– Товарищ командир! – кричал вскочивший на крыло Житников. – За вами капитан приехал на КП!
– Какой капитан?
– Капитан с телеграммой!.. Телеграмма из Москвы, вас ищут!
– Поздно, – сказал Горов, приподнимаясь на сиденье и движением руки отстраняя Житникова, чтобы не мешал: с восточной стороны, как его и предупредили, к аэродрому приближалась «пешка» гвардии младшего лейтенанта, лучшего разведчика части. – Поздно, – повторил Алексей Горов, готовый к другому, главному, что ждало его по завершении перелета над сонными плавнями Кубани, не ведающими, свидетелями каких воздушных сражений им суждено стать. Ни страха, ни сожалений о расставании со столицей. Простился с ней по-сыновьи и от кары избавлялся, от московской телеграммы уходил потому, что прав…
Уходил ли?
Летчики, при виде лидера кинувшиеся по своим местам, ждали сигнала капитана.
Присев на борт, Горов всматривался в «пешку».
Она быстро приближалась, позволяя различать антенные стойки, трубку Пито, потом и светлые пятна лиц, летчика, худенького, в глухом комбинезоне, штурмана с ним рядом, чуть позади, плечистого, в кожанке… В том, как все эти детали быстро прояснялись с одновременной готовностью столь же стремительно исчезнуть, было нечто, заставившее Горова подумать отчужденно: «Надвинулся!..» Надвинулся, навалился на него, собственно, широкогрудый гвардии старший лейтенант. Алексей явственно себе его представил, прежде всего почему-то кожан, правый рукав которого, как у всех штурманов-пикировщиков, заметно потерт на высоте плеча, где выступает и при каждом толчке дает знать о себе магазинная часть бортового пулемета, – в кабине «пешки» не разляжешься. А летчик, щуплый, в заношенном комбинезоне, – «пришел»… Алексей, по наитию отделив летчика от штурмана, на него уповал, на командира, на гвардии младшего лейтенанта Дралкина.
И лидер, склоняясь коротким крылом, приглядывался к «маленьким»; командир экипажа как будто размышлял, взвешивал: не сесть ли ему в Р., не обсудить ли совместно предстоящий маршрут?..
Гранищев оставил КП, где он толкался, набираясь новостей, когда с хутора протелефонировали о взлете «пешки».
Через овражек, на бугре, просыхавшем под ветром и солнцем, он увидел Лену; она торопливо шла к своему, с белым пояском на хвосте, самолету, отстранившись, как бывает перед взлетом, от всех мирских забот. Павел понял, что разговор с ней сейчас невозможен. Опять невозможен.
За время контрнаступления под Сталинградом он повстречал ее только однажды, в Чепурниках. Тогда зимние, залитые солнцем Чепурники – первый перевалочный пункт великой дороги на запад кишели, как муравейник; возле пышущей жаром водомаслогрейки, одной на весь аэродром, не смолкала веселая ругань, летчики, выбравшись из степных, заволжских нор на просторы Придонья, радуясь солнцу и свету, втягивались в ритм солдатского боевого похода.
Лена из Чепурников уходила, Павел туда прилетел.
Она, как обычно, спешила (возле самолета, расправив лямки парашюта и потряхивая ими, ее ожидал механик), а главная новость Лены состояла в том, что Обливская освобождена и опросы местных жителей подтвердили ее правоту. Все, что она доложила и написала в докладной о вылете в паре с Венькой Лубком на Обливскую, правда! «Я никогда в жизни никому не врала, – чеканила Лена. – Ни вот на столько!» Говорить об этом посреди отполированного тяжелыми, тупоносыми волокушами, сверкавшего на солнце аэродрома, откуда то и дело взлетали и куда то и дело садились боевые машины, не нуждавшиеся в истребительном прикрытии, где черные фигурки тепло и удобно одетых людей делали свое дело, не думая об угрозе ежеминутного удара «мессеров», было необыкновенно приятно. И говорить и слушать… Лене, возможно, показалось, что она бахвалится, упивается своей правотой. Потом, она спешила… Она переменила тему. Заговорила о другом: о том, как стирает война возрастные грани между мужчиной и женщиной. Это тоже сильно ее занимало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111