Лопухин, Днепров, Воробьёв, Авен.
Этот список я передал Гайдару через Бурбулиса, поскольку считал свою встречу с правительством преждевременной.
Гайдаровская команда восприняла мои предложения о коррективах в составе правительства крайне болезненно. Они были уверены, что их тылы абсолютно защищены, и я думаю, что многие пережили просто шок. Тогда я лично переговорил с Гайдаром и назвал эти четыре фамилии. Гайдар собрал чрезвычайное заседание правительства. Видимо, уже на нем обсуждался вопрос о коллективной отставке, но принимать такое решение гайдаровским министрам в самый острый момент реформ было тяжело. Поэтому они попросили о встрече со мной. Об экстренной встрече.
Я понимал, что морально бью по ним. Но и мне было трудно. Съезд подготовил отрицательную резолюцию по оценке деятельности правительства. Если будет вынесено такое определение, это означает принятие срочных поправок к конституции на этом или на следующем съездах. Это конец реформе, ещё не успевшей начаться. Я старался говорить спокойно, очень спокойно, чтобы мои решения не выглядели как банальный гнев начальника. Но самолюбивые молодые люди восприняли моё спокойствие, как холодность, отстраненность.
И на следующий день Гайдар приехал на съезд, попросил слова и подал коллективное прошение правительства об отставке.
Это был гром среди ясного неба!
Нужно отметить, что это первое серьёзное политическое решение Гайдара было принято абсолютно независимо от Бурбулиса. Такого никто не ожидал. Хотя это настолько логично, просто и нормально, что теперь я даже недоумеваю: почему же депутаты оказались в такой растерянности?
Впрочем, и я не ожидал ничего подобного. Повторяю, это было ни с кем не согласованное решение. И в первый момент это неприятно удивило. Однако вскоре я оценил последствия этого рискованного шага. Заявление Гайдара обозначило очень важную веху: Егор Тимурович интуитивно почувствовал природу съезда как большого политического спектакля, большого цирка, где только такими неожиданными и резкими выпадами можно добиться победы.
А победа была полной. Проект постановления с отрицательной резолюцией не прошёл. Были внесены поправки в конституцию, дававшие президенту дополнительные полномочия. Следующий очередной съезд отнесён на осень. Отставка Гайдара и его министров — не принята.
…Однако, как я уже сказал, внести решительные изменения в работу правительства необходимо было мне самому как его руководителю. Дело было не только в давлении депутатов.
Прошёл месяц после съезда, и я вновь вернулся к этому же вопросу. Собрав кабинет министров, я объявил об отставке Лопухина, министра топлива и энергетики.
Помню два лица: совершенно пунцовое, почти алое — Гайдара, и белое как полотно — Лопухина. На них тяжело было смотреть. Наверное, молодым министрам казалось, что я, как плохой учитель, наказывая их за непослушание, приберёг розги напоследок. Но это было, конечно, не так. В отставке Лопухина был совершенно определённый подтекст. Используя его как таран, Гайдар «жал» на меня, чтобы отпуск цен на энергоносители был одномоментным и без ограничений. Я считал, что мы не можем идти на столь жёсткий вариант.
Будущие историки определят, кто из нас был прав. Но побелевшее лицо Владимира Лопухина я запомнил навсегда.
К какому периоду наших отношений с Руцким относится это его выступление? Видимо, к более позднему. Но этот «свойский» стиль у Александра Владимировича начал вырабатываться давно. Стиль «встреч с народом», «резания правды-матки, какой бы горькой она ни была».
Помню, ко мне прибегает кто-то из помощников и приносит кассету с записью выступления. Никто специально в кармане магнитофон не держал, записано просто «с телевизора», где эти — выражаясь интеллигентно — инвективы транслировались.
… А что вы думаете, так и скажу президенту: давай кошелёк, оставлю ему три тысячи рублей и спрошу: ну как, проживёшь на три тысячи?
В таком духе.
Принципиальное неприятие политики Гайдара я мог понять. Желание заработать очки — тоже. Желание покрасоваться перед аудиторией, чтобы поддержать в себе боевой дух, — да.
Не понимал одного — почему в глаза Руцкой клянётся и божится в вечной преданности? Почему намекает на козни, на закулисную возню, когда все так очевидно? Ведь есть стенограммы, есть записи его выступлений.
Тогда мне казалось это искренней чертой военного, который не разобрался пока ни в политике, ни в экономике. Так бывает.
Я ещё не понимал, что это — предательство.
Вопрос о лоббировании, то есть о давлении на правительство и на меня какими-то группами, не раз ставился в печати.
Меня всегда немножко смешили эти высокоумные статьи.
Я не знаю в деталях, как происходит лоббирование на Западе, скажем, в США. Думаю, там идёт в ход буквально весь арсенал средств, начиная от косвенного подкупа и кончая кампанией в прессе.
Когда у нас говорят: военно-промышленный комплекс, Вольский, директора оборонных заводов, генералы, партаппарат — сразу представляется какой-то тайный заговор, «теневая» дипломатия.
…На самом же деле лоббировать в России довольно легко. Даже против такого несгибаемого премьера, каким был Гайдар.
Дело в том, что сам-то я — человек, десятилетия работавший в советской хозяйственной системе. У неё нет от меня тайн. Я знаю, что такое наша безалаберность, как реально устроена жизнь на крупном и мелком предприятии, я знаю лучшие и худшие качества наших директоров, рабочих, инженеров. Несмотря на то, что по своей профессии я строитель (что, безусловно, наложило какой-то отпечаток), с жизнью тяжёлой и лёгкой промышленности я знаком не понаслышке — в Свердловске приходилось глубоко вникать во всю эту кухню.
И если, скажем, ко мне приходит пожилой человек, производственник, и взволнованным голосом говорит: Борис Николаевич, я сорок лет в «Газпроме», что делает ваш Лопухин, там же то-то происходит, вот цифры, там кошмар, все летит к черту, — сердце моё, разумеется, не выдерживает.
Первая моя попытка «добавить» в правительство для равновесия Скокова или Лобова была гордо отвергнута Гайдаром. Но затем, видя все проблемы и трудности молодого правительства, — а я встречался с министрами на обязательном официальном заседании каждую неделю по четвергам — все-таки вынужден был ввести туда энергичных представителей директорского корпуса.
…Ведь кто такой в России директор? Человек, который даёт работу, человек, который даёт семье нормально существовать, который может выгнать с работы или продвинуть по служебной лестнице. И неважно, акционировано предприятие или не акционировано. Все равно, конкретный директор решает твою конкретную судьбу.
…Вскоре после консультаций с соответствующими комитетами парламента были выдвинуты для работы в правительстве Г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Этот список я передал Гайдару через Бурбулиса, поскольку считал свою встречу с правительством преждевременной.
Гайдаровская команда восприняла мои предложения о коррективах в составе правительства крайне болезненно. Они были уверены, что их тылы абсолютно защищены, и я думаю, что многие пережили просто шок. Тогда я лично переговорил с Гайдаром и назвал эти четыре фамилии. Гайдар собрал чрезвычайное заседание правительства. Видимо, уже на нем обсуждался вопрос о коллективной отставке, но принимать такое решение гайдаровским министрам в самый острый момент реформ было тяжело. Поэтому они попросили о встрече со мной. Об экстренной встрече.
Я понимал, что морально бью по ним. Но и мне было трудно. Съезд подготовил отрицательную резолюцию по оценке деятельности правительства. Если будет вынесено такое определение, это означает принятие срочных поправок к конституции на этом или на следующем съездах. Это конец реформе, ещё не успевшей начаться. Я старался говорить спокойно, очень спокойно, чтобы мои решения не выглядели как банальный гнев начальника. Но самолюбивые молодые люди восприняли моё спокойствие, как холодность, отстраненность.
И на следующий день Гайдар приехал на съезд, попросил слова и подал коллективное прошение правительства об отставке.
Это был гром среди ясного неба!
Нужно отметить, что это первое серьёзное политическое решение Гайдара было принято абсолютно независимо от Бурбулиса. Такого никто не ожидал. Хотя это настолько логично, просто и нормально, что теперь я даже недоумеваю: почему же депутаты оказались в такой растерянности?
Впрочем, и я не ожидал ничего подобного. Повторяю, это было ни с кем не согласованное решение. И в первый момент это неприятно удивило. Однако вскоре я оценил последствия этого рискованного шага. Заявление Гайдара обозначило очень важную веху: Егор Тимурович интуитивно почувствовал природу съезда как большого политического спектакля, большого цирка, где только такими неожиданными и резкими выпадами можно добиться победы.
А победа была полной. Проект постановления с отрицательной резолюцией не прошёл. Были внесены поправки в конституцию, дававшие президенту дополнительные полномочия. Следующий очередной съезд отнесён на осень. Отставка Гайдара и его министров — не принята.
…Однако, как я уже сказал, внести решительные изменения в работу правительства необходимо было мне самому как его руководителю. Дело было не только в давлении депутатов.
Прошёл месяц после съезда, и я вновь вернулся к этому же вопросу. Собрав кабинет министров, я объявил об отставке Лопухина, министра топлива и энергетики.
Помню два лица: совершенно пунцовое, почти алое — Гайдара, и белое как полотно — Лопухина. На них тяжело было смотреть. Наверное, молодым министрам казалось, что я, как плохой учитель, наказывая их за непослушание, приберёг розги напоследок. Но это было, конечно, не так. В отставке Лопухина был совершенно определённый подтекст. Используя его как таран, Гайдар «жал» на меня, чтобы отпуск цен на энергоносители был одномоментным и без ограничений. Я считал, что мы не можем идти на столь жёсткий вариант.
Будущие историки определят, кто из нас был прав. Но побелевшее лицо Владимира Лопухина я запомнил навсегда.
К какому периоду наших отношений с Руцким относится это его выступление? Видимо, к более позднему. Но этот «свойский» стиль у Александра Владимировича начал вырабатываться давно. Стиль «встреч с народом», «резания правды-матки, какой бы горькой она ни была».
Помню, ко мне прибегает кто-то из помощников и приносит кассету с записью выступления. Никто специально в кармане магнитофон не держал, записано просто «с телевизора», где эти — выражаясь интеллигентно — инвективы транслировались.
… А что вы думаете, так и скажу президенту: давай кошелёк, оставлю ему три тысячи рублей и спрошу: ну как, проживёшь на три тысячи?
В таком духе.
Принципиальное неприятие политики Гайдара я мог понять. Желание заработать очки — тоже. Желание покрасоваться перед аудиторией, чтобы поддержать в себе боевой дух, — да.
Не понимал одного — почему в глаза Руцкой клянётся и божится в вечной преданности? Почему намекает на козни, на закулисную возню, когда все так очевидно? Ведь есть стенограммы, есть записи его выступлений.
Тогда мне казалось это искренней чертой военного, который не разобрался пока ни в политике, ни в экономике. Так бывает.
Я ещё не понимал, что это — предательство.
Вопрос о лоббировании, то есть о давлении на правительство и на меня какими-то группами, не раз ставился в печати.
Меня всегда немножко смешили эти высокоумные статьи.
Я не знаю в деталях, как происходит лоббирование на Западе, скажем, в США. Думаю, там идёт в ход буквально весь арсенал средств, начиная от косвенного подкупа и кончая кампанией в прессе.
Когда у нас говорят: военно-промышленный комплекс, Вольский, директора оборонных заводов, генералы, партаппарат — сразу представляется какой-то тайный заговор, «теневая» дипломатия.
…На самом же деле лоббировать в России довольно легко. Даже против такого несгибаемого премьера, каким был Гайдар.
Дело в том, что сам-то я — человек, десятилетия работавший в советской хозяйственной системе. У неё нет от меня тайн. Я знаю, что такое наша безалаберность, как реально устроена жизнь на крупном и мелком предприятии, я знаю лучшие и худшие качества наших директоров, рабочих, инженеров. Несмотря на то, что по своей профессии я строитель (что, безусловно, наложило какой-то отпечаток), с жизнью тяжёлой и лёгкой промышленности я знаком не понаслышке — в Свердловске приходилось глубоко вникать во всю эту кухню.
И если, скажем, ко мне приходит пожилой человек, производственник, и взволнованным голосом говорит: Борис Николаевич, я сорок лет в «Газпроме», что делает ваш Лопухин, там же то-то происходит, вот цифры, там кошмар, все летит к черту, — сердце моё, разумеется, не выдерживает.
Первая моя попытка «добавить» в правительство для равновесия Скокова или Лобова была гордо отвергнута Гайдаром. Но затем, видя все проблемы и трудности молодого правительства, — а я встречался с министрами на обязательном официальном заседании каждую неделю по четвергам — все-таки вынужден был ввести туда энергичных представителей директорского корпуса.
…Ведь кто такой в России директор? Человек, который даёт работу, человек, который даёт семье нормально существовать, который может выгнать с работы или продвинуть по служебной лестнице. И неважно, акционировано предприятие или не акционировано. Все равно, конкретный директор решает твою конкретную судьбу.
…Вскоре после консультаций с соответствующими комитетами парламента были выдвинуты для работы в правительстве Г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126