На нем были алая феска, широкая белая рубаха, роскошно расшитая золотыми и алыми нитями, черные шаровары и на ногах чарыки с загнутыми кверху носами и огромными красно-белыми помпонами. Его смуглое лицо изобразило улыбку, и тут я заметил, что у него все зубы золотые. Точно на монетном дворе.
– Кирие Даррелл? – спросил он. – Милости просим.
Я последовал за ним через патио, в котором было немало магнолий и запущенных зимних клумб, и вошел в дом. Он провел меня по длинному коридору, облицованному голубой и алой плиткой, толкнул дверь и ввел в огромную мрачную комнату, все стены которой – от пола до потолка – были заняты книжными полками. В одном углу находился камин, в котором шипели и потрескивали язычки пламени. Над камином висело огромное, почерневшее от времени зеркало в золотой раме. Перед камином на длинной кушетке, почти затерявшись среди разноцветных шалей и подушечек, возлежала сама графиня.
Сказать по совести, я представлял ее совершенно другой. Я воображал ее высокой, сухопарой и весьма строгой, но когда она встала и танцующим шагом направилась ко мне, я увидел, что она малорослая, тучная, с ямочками на щеках цвета розовых бутонов. Ее медовые, высоко взбитые волосы образовывали прическу в стиле помпадур, а глаза под удивленно изогнутыми бровями были зелеными и блестящими, словно недозрелые оливки. Она схватила мою ладонь своими маленькими теплыми пухленькими ручками и приложила ее к своей пышной груди.
– Как мило, как мило с твоей стороны, что ты пришел! – воскликнула она музыкальным девичьим голосом, источая немыслимый аромат пармезанских фиалок пополам с запахом бренди. – Как мило, как несказанно мило! Можно, я буду звать тебя просто Джерри? О да, думаю, что конечно можно. Все друзья зовут меня Матильда… Нет, конечно, это ненастоящее мое имя. Мое настоящее имя Стефани Зиния… Такое неуклюжее! Звучит как название патентованных пилюль! Мне больше нравится Матильда, а тебе?
Я осторожно сказал, что Матильда очень красивое имя.
– О да! Такое уютное старомодное имя! Имена так много значат, как по-твоему? Ну, вот он, например, – сказала графиня, указывая на мужчину, который привел меня сюда, – называет себя Деметриос. А я зову его Мустафой.
Она бросила взгляд на мужчину и затем наклонилась – в результате чего я чуть не задохнулся от аромата фиалок пополам с бренди – и неожиданно прошептала по-гречески:
– Он незаконнорожденный турок. Тут лицо мужчины побагровело, усы его ощетинились, отчего он стал еще более походить на бандита.
– Я не турок, – прорычал он. – Вы лжете!
– Вы турок, и зовут вас Мустафа, – возразила графиня.
– Я… не… я… не… – прошипел тот, вне себя от ярости. – Вы лжете!
– Нет!
– Да!
– Нет!
– Да!
– Я не лгу!…
– Вы… наглая старая лгунья.
– Ах, старая! – завизжала она и тоже побагровела. – Ты смеешь называть меня старой… ты… ты… турок!
– Вы старая и жирная, – холодно сказал Деметриос-Мустафа.
– Ну, это уже слишком! – возопила графиня. – Старая… жирная… Нет, это слишком! Ты уволен! Вот расчет за месяц, и убирайся сейчас же вон, незаконнорожденный турок!
Деметриос-Мустафа держался по-королевски.
– Прекрасно, – сказал он. – Будет ли вам угодно, чтобы я подал напитки и ленч, прежде чем уйти?
– Конечно, – ответила она.
Деметриос-Мустафа молча пересек комнату и вынул из стоявшего за софой ведерка со льдом бутылку шампанского. Он открыл ее и налил в три бокала шампанского пополам с бренди. Вручив по стакану мне и графине, он поднял стакан сам.
– А теперь я предлагаю тост, – торжественно сказал он, обратясь ко мне, – за здоровье толстой старой лгуньи…
Вот тут я был загнан в тупик. Если бы я выпил, получилось бы, что я разделяю его мнение относительно графини, а это, согласитесь, было бы не очень-то вежливо; а если бы я не выпил, он бы, чего доброго, мог нанести ущерб моему здоровью. Видя мои колебания, графиня, к моему удивлению, радостно захихикала, и очаровательные ямочки на ее пухленьких щечках сделались еще глубже.
– Не дразни нашего гостя, Мустафа. Но хочу отметить, что тост прозвучал эффектно, – сказала она, заглатывая содержимое своего бокала.
Деметриос-Мустафа улыбнулся мне, и отблески пламени засверкали на его золотых зубах.
– Пейте, кирие, – сказал он. – Не обращайте на нас внимания. Она только и живет ради того, чтобы есть, пить да склочничать, а мое дело – все это ей обеспечивать.
– Чушь, – сказала графиня и, схватив меня за руку, повлекла за собою на софу; я почувствовал, будто уткнулся в маленькое пухленькое розовое облачко. – Чушь. Я живу ради многого, очень многого. Послушай-ка, выпивоха, хватит потреблять хозяйские напитки. Пойди-ка займись едой.
Деметриос-Мустафа осушил бокал и вышел из комнаты, а графиня, по-прежнему восседая на софе, прижимала к себе мою руку и лучезарно улыбалась.
– Ну, вот мы и одни, – сладостным голосом сказала она. – Как уютно! Скажи, ты всегда ходишь таким грязнулей?
Я торопливо и смущенно рассказал ей, как свалился с ослицы.
– Так ты приехал сюда на ослице, – произнесла она, словно потрясенная столь экзотичным способом передвижения. – Как мудро с твоей стороны! Я сама не доверяю машинам – шумные, своенравные. Ненадежные. Помню, была у нас одна, еще когда был жив мой муж, такая большая, желтая. Но, милый мой, какая же она была строптивая! Она повиновалась только моему мужу, а меня совершенно не слушалась. Однажды, как я ни пыталась остановить ее, она нарочно въехала задом в большой лоток с овощами и фруктами, а затем выехала на набережную – и в воду. Выйдя из больницы, я сказала мужу: «Анри, – сказала я, это у него имя такое было – Анри, не правда ли, какое милое буржуазное имя?… На чем же это я остановилась? Ах да. На том, что его звали Анри. Так вот. Анри, – сказала я, – давай избавимся от этой зловредной машины. По-моему, в нее вселился нечистый дух. Ты должен продать ее». Так он и поступил.
Между тем под действием выпитого на пустой желудок шампанского пополам с бренди, да еще в уютном тепле камина я совершенно разомлел. У меня слегка кружилась голова, я все кивал и улыбался графине, не перестававшей щебетать:
– Мой муж был очень, очень культурный человек, поверь мне. Он собирал книги, знаешь ли. А еще он собирал картины, марки, пробки от пивных бутылок и вообще разные такие культурные вещи. Перед самой смертью он принялся собирать бюсты Наполеона. Ты бы очень удивился, если бы узнал, сколько же понаделали бюстов этого ужасного маленького корсиканца! Мой муж успел собрать их пятьсот восемьдесят два! «Анри, – сказала я ему. – Анри, хватит! Или ты перестанешь собирать бюсты Наполеона, или я тебя брошу и уеду на остров Святой Елены!» Боже! Это была только шутка. Только шутка! И знаешь, что он мне ответил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Кирие Даррелл? – спросил он. – Милости просим.
Я последовал за ним через патио, в котором было немало магнолий и запущенных зимних клумб, и вошел в дом. Он провел меня по длинному коридору, облицованному голубой и алой плиткой, толкнул дверь и ввел в огромную мрачную комнату, все стены которой – от пола до потолка – были заняты книжными полками. В одном углу находился камин, в котором шипели и потрескивали язычки пламени. Над камином висело огромное, почерневшее от времени зеркало в золотой раме. Перед камином на длинной кушетке, почти затерявшись среди разноцветных шалей и подушечек, возлежала сама графиня.
Сказать по совести, я представлял ее совершенно другой. Я воображал ее высокой, сухопарой и весьма строгой, но когда она встала и танцующим шагом направилась ко мне, я увидел, что она малорослая, тучная, с ямочками на щеках цвета розовых бутонов. Ее медовые, высоко взбитые волосы образовывали прическу в стиле помпадур, а глаза под удивленно изогнутыми бровями были зелеными и блестящими, словно недозрелые оливки. Она схватила мою ладонь своими маленькими теплыми пухленькими ручками и приложила ее к своей пышной груди.
– Как мило, как мило с твоей стороны, что ты пришел! – воскликнула она музыкальным девичьим голосом, источая немыслимый аромат пармезанских фиалок пополам с запахом бренди. – Как мило, как несказанно мило! Можно, я буду звать тебя просто Джерри? О да, думаю, что конечно можно. Все друзья зовут меня Матильда… Нет, конечно, это ненастоящее мое имя. Мое настоящее имя Стефани Зиния… Такое неуклюжее! Звучит как название патентованных пилюль! Мне больше нравится Матильда, а тебе?
Я осторожно сказал, что Матильда очень красивое имя.
– О да! Такое уютное старомодное имя! Имена так много значат, как по-твоему? Ну, вот он, например, – сказала графиня, указывая на мужчину, который привел меня сюда, – называет себя Деметриос. А я зову его Мустафой.
Она бросила взгляд на мужчину и затем наклонилась – в результате чего я чуть не задохнулся от аромата фиалок пополам с бренди – и неожиданно прошептала по-гречески:
– Он незаконнорожденный турок. Тут лицо мужчины побагровело, усы его ощетинились, отчего он стал еще более походить на бандита.
– Я не турок, – прорычал он. – Вы лжете!
– Вы турок, и зовут вас Мустафа, – возразила графиня.
– Я… не… я… не… – прошипел тот, вне себя от ярости. – Вы лжете!
– Нет!
– Да!
– Нет!
– Да!
– Я не лгу!…
– Вы… наглая старая лгунья.
– Ах, старая! – завизжала она и тоже побагровела. – Ты смеешь называть меня старой… ты… ты… турок!
– Вы старая и жирная, – холодно сказал Деметриос-Мустафа.
– Ну, это уже слишком! – возопила графиня. – Старая… жирная… Нет, это слишком! Ты уволен! Вот расчет за месяц, и убирайся сейчас же вон, незаконнорожденный турок!
Деметриос-Мустафа держался по-королевски.
– Прекрасно, – сказал он. – Будет ли вам угодно, чтобы я подал напитки и ленч, прежде чем уйти?
– Конечно, – ответила она.
Деметриос-Мустафа молча пересек комнату и вынул из стоявшего за софой ведерка со льдом бутылку шампанского. Он открыл ее и налил в три бокала шампанского пополам с бренди. Вручив по стакану мне и графине, он поднял стакан сам.
– А теперь я предлагаю тост, – торжественно сказал он, обратясь ко мне, – за здоровье толстой старой лгуньи…
Вот тут я был загнан в тупик. Если бы я выпил, получилось бы, что я разделяю его мнение относительно графини, а это, согласитесь, было бы не очень-то вежливо; а если бы я не выпил, он бы, чего доброго, мог нанести ущерб моему здоровью. Видя мои колебания, графиня, к моему удивлению, радостно захихикала, и очаровательные ямочки на ее пухленьких щечках сделались еще глубже.
– Не дразни нашего гостя, Мустафа. Но хочу отметить, что тост прозвучал эффектно, – сказала она, заглатывая содержимое своего бокала.
Деметриос-Мустафа улыбнулся мне, и отблески пламени засверкали на его золотых зубах.
– Пейте, кирие, – сказал он. – Не обращайте на нас внимания. Она только и живет ради того, чтобы есть, пить да склочничать, а мое дело – все это ей обеспечивать.
– Чушь, – сказала графиня и, схватив меня за руку, повлекла за собою на софу; я почувствовал, будто уткнулся в маленькое пухленькое розовое облачко. – Чушь. Я живу ради многого, очень многого. Послушай-ка, выпивоха, хватит потреблять хозяйские напитки. Пойди-ка займись едой.
Деметриос-Мустафа осушил бокал и вышел из комнаты, а графиня, по-прежнему восседая на софе, прижимала к себе мою руку и лучезарно улыбалась.
– Ну, вот мы и одни, – сладостным голосом сказала она. – Как уютно! Скажи, ты всегда ходишь таким грязнулей?
Я торопливо и смущенно рассказал ей, как свалился с ослицы.
– Так ты приехал сюда на ослице, – произнесла она, словно потрясенная столь экзотичным способом передвижения. – Как мудро с твоей стороны! Я сама не доверяю машинам – шумные, своенравные. Ненадежные. Помню, была у нас одна, еще когда был жив мой муж, такая большая, желтая. Но, милый мой, какая же она была строптивая! Она повиновалась только моему мужу, а меня совершенно не слушалась. Однажды, как я ни пыталась остановить ее, она нарочно въехала задом в большой лоток с овощами и фруктами, а затем выехала на набережную – и в воду. Выйдя из больницы, я сказала мужу: «Анри, – сказала я, это у него имя такое было – Анри, не правда ли, какое милое буржуазное имя?… На чем же это я остановилась? Ах да. На том, что его звали Анри. Так вот. Анри, – сказала я, – давай избавимся от этой зловредной машины. По-моему, в нее вселился нечистый дух. Ты должен продать ее». Так он и поступил.
Между тем под действием выпитого на пустой желудок шампанского пополам с бренди, да еще в уютном тепле камина я совершенно разомлел. У меня слегка кружилась голова, я все кивал и улыбался графине, не перестававшей щебетать:
– Мой муж был очень, очень культурный человек, поверь мне. Он собирал книги, знаешь ли. А еще он собирал картины, марки, пробки от пивных бутылок и вообще разные такие культурные вещи. Перед самой смертью он принялся собирать бюсты Наполеона. Ты бы очень удивился, если бы узнал, сколько же понаделали бюстов этого ужасного маленького корсиканца! Мой муж успел собрать их пятьсот восемьдесят два! «Анри, – сказала я ему. – Анри, хватит! Или ты перестанешь собирать бюсты Наполеона, или я тебя брошу и уеду на остров Святой Елены!» Боже! Это была только шутка. Только шутка! И знаешь, что он мне ответил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52