К примеру, «Сексуальный маньяк и убийца». Детский сад, стопроцентный детский сад!
Все-таки я не смогла отказать себе в удовольствии содрать с ближайшего забора один из предвыборных плакатов Пашкова, который, впрочем, был приклеен буквально насмерть, а потому в моих руках остался только слегка подмокший нижний кусок со снимком, на котором респектабельный кандидат был запечатлен с любимой мамочкой, Клавдией Васильевной Пашковой, пожилой женщиной, с лицом, изборожденным глубокими морщинами давних переживаний, и крупными узловатыми руками, вытянутыми вдоль сухощавого тела, руками трудяги. Пожалуй, эта самая Клавдия Васильевна могла бы рассчитывать на лучшего сына, нежели тот, который стоял с ней рядом, одетый в дорогой, наглаженный так, что муха поскользнется, костюм. Я скомкала сырую бумажку, швырнула ее в урну и, уныло втянув голову в плечи, поплелась к остановке. У меня не было вариантов, только отчаяние, отчаяние… А в отчаянии люди способны на многое, в том числе и на спонтанные, на первый взгляд совершенно не мотивированные поступки. Именно такой я и совершила, поддавшись совершенно безрассудному импульсу.
Выскочив на проспект, я стала отчаянно размахивать руками, пытаясь остановить одну из проезжающих мимо машин, которые, как назло, не желали подчиняться моему повелительному жесту, и даже наоборот, словно бросались от меня. В конце концов рядом притормозил допотопный «уазик» с брезентовым верхом. Заляпанная дверца приоткрылась, и на меня глянула плохо выбритая рожа в свалявшемся полушубке из искусственного меха. Рожа пожевала спичку, зажатую во рту, и деловито осведомилась:
— Куда?
— В Пригородный, — объявила я, убирая со лба взмокшие от волнения и беготни волосы.
— Ото! — присвистнул небритый. — Далековато. Езжай лучше автобусом, туда «сто второй» ходит, от рынка.
— Будто я не знаю, — со злостью бросила я, — мне срочно нужно. — И пошла вперед.
— Эй! — окликнул он. — Сколько дашь? Пришлось пообещать ему червонец. Собственно, больше у меня и не было, так что мое возвращение в город оказывалось под большим вопросом, но я уже не думала о таких мелочах. Вернусь как-нибудь. Сейчас не до этого.
— Ладно, садись, — сказал небритый. Дорогой он пару раз пытался со мной заговорить, но я молчала, уставившись в одну точку.
— Ну вот, приехали, — сказал небритый, когда на дороге возник указатель «Совхоз „Пригородный“. Куда дальше?
Куда дальше, я не знала. Я посмотрела на длинную улицу, из которой, собственно, и состоял поселок Пригородный, и распорядилась:
— Остановите здесь, дальше сама найду.
И, спохватившись, сунула ему смятую десятирублевую бумажку.
Первая же попавшаяся на дороге женщина сказала мне, где живет Клавдия Васильевна Пашкова, — в самом конце улицы, на отшибе, — и я поняла, что рано отпустила «уазик». Как назло, ночью прошел снегопад, а поселковую дорогу никто не чистил, а потому я совершенно обессилела, пока добралась до одноэтажного кирпичного дома, обнесенного свежевыкрашенным зеленым забором. Едва приблизившись к калитке, я услышала истошный лай, а прижавшись к забору, рассмотрела сквозь узкую щель громадную лохматую собаку, бегавшую по просторному, расчищенному от снега двору. Собака тоже меня рассмотрела и, приникнув к щели, громко зарычала. Глаза у нее были желтые, как у рыжего кота Радомысловой, а вот зубы намного страшней. Я даже на всякий случай отступила от забора на полшага.
А потом я услышала какой-то металлический звук, вроде стука железной щеколды, и спокойный голос:
— Пират, ты чего?
Я опять заглянула в щель и увидела на крыльце дома невысокую худощавую женщину в ситцевом халате с коротким рукавом, поверх которого она накинула дубленую безрукавку, отороченную цигейкой.
Бдительный Пират, почувствовав мое приближение, зарычал громче, и женщина на крыльце спросила:
— Кто там?
— Это я, — отозвалась я из-за забора, хотя такое мое представление вряд ли что-нибудь объяснило хозяйке добротного кирпичного особнячка.
Женщина поплотнее запахнулась в безрукавку, спустилась с крыльца и быстро пошла к калитке. Уже взялась было за ее ручку, но в последний момент остановилась и подозвала к себе пса. Тот, продолжая лаять, нехотя подошел к ней, она взяла его за ошейник, подвела к деревянной будке и ловко посадила на цепь. Не лишняя предосторожность, учитывая размеры и агрессивный характер лохматого Пирата, который мог запросто выскочить в открытую калитку, чтобы познакомиться со мной поближе.
Управившись, хозяйка распахнула калитку и вопросительно посмотрела на меня. Теперь я ее узнала: несомненно, это была Клавдия Васильевна Пашкова, скромная и трудолюбивая матушка будущего губернатора. Лицо ее затуманила задумчивость, видно, она предпринимала определенные усилия, силясь понять, знакомы мы или нет. В конце концов она все-таки остановилась на последнем варианте.
— Что-то не припомню… Вы откуда?
— Мне нужно с вами поговорить, — неоригинально сказала я.
— Из газеты, что ли? — насторожилась матушка Пашкова. — Я вам ничего говорить не буду. — Она поджала губы. А я поняла, что ее хорошо проинструктировали на тот случай, если к ней повадятся нахальные борзописцы.
— Нет, — возразила я. На самом деле, если я и соврала, то самую малость, поскольку в данный момент я не представляла никакой газеты. — Я частное лицо, то есть… я хотела сказать, что сама… п-по с-себе. — Меня вдруг начала бить крупная дрожь, такая, просто зуб на зуб перестал попадать. Хуже, чем накануне, когда меня поочередно бросало то в жар, то в холод.
Произошедшая во мне метаморфоза явно не укрылась от глаз хозяйки, которая, недовольно прищурившись, склонила голову набок:
— Сама по себе? И о чем разговор? Мне трудно было начать. Как бы я ни относилась к Пашкову и что бы я о нем ни думала, для того, чтобы сказать его матери: «Ваш сын — убийца», требовалось определенное мужество, а вот оно взяло и покинуло меня окончательно. И я сразу почувствовала себя мячом, из которого выпустили воздух: пшик — и все. Мозги мои встали на место, и я ясно осознала идиотизм своей затеи. Собственно, я и до этого «озарения» все понимала, просто находилась под местным наркозом бессильной ярости и отчаяния. А теперь я просто шепнула: «Извините» — и, развернувшись, медленно потащилась восвояси.
— Постой! — крикнула мне вдогонку мать Пашкова. — Я не поняла, чего тебе нужно?
— Так, — пробормотала я, глядя под ноги, — просто ищу вчерашний день. Вернее, даже не вчерашний. Пытаюсь узнать, что случилось с одной юной девушкой пятнадцать лет назад…
— Постой! — снова сказала хозяйка, но в ее голосе появились какие-то новые интонации.
Я остановилась и посмотрела на нее через плечо, а она молча поманила меня рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Все-таки я не смогла отказать себе в удовольствии содрать с ближайшего забора один из предвыборных плакатов Пашкова, который, впрочем, был приклеен буквально насмерть, а потому в моих руках остался только слегка подмокший нижний кусок со снимком, на котором респектабельный кандидат был запечатлен с любимой мамочкой, Клавдией Васильевной Пашковой, пожилой женщиной, с лицом, изборожденным глубокими морщинами давних переживаний, и крупными узловатыми руками, вытянутыми вдоль сухощавого тела, руками трудяги. Пожалуй, эта самая Клавдия Васильевна могла бы рассчитывать на лучшего сына, нежели тот, который стоял с ней рядом, одетый в дорогой, наглаженный так, что муха поскользнется, костюм. Я скомкала сырую бумажку, швырнула ее в урну и, уныло втянув голову в плечи, поплелась к остановке. У меня не было вариантов, только отчаяние, отчаяние… А в отчаянии люди способны на многое, в том числе и на спонтанные, на первый взгляд совершенно не мотивированные поступки. Именно такой я и совершила, поддавшись совершенно безрассудному импульсу.
Выскочив на проспект, я стала отчаянно размахивать руками, пытаясь остановить одну из проезжающих мимо машин, которые, как назло, не желали подчиняться моему повелительному жесту, и даже наоборот, словно бросались от меня. В конце концов рядом притормозил допотопный «уазик» с брезентовым верхом. Заляпанная дверца приоткрылась, и на меня глянула плохо выбритая рожа в свалявшемся полушубке из искусственного меха. Рожа пожевала спичку, зажатую во рту, и деловито осведомилась:
— Куда?
— В Пригородный, — объявила я, убирая со лба взмокшие от волнения и беготни волосы.
— Ото! — присвистнул небритый. — Далековато. Езжай лучше автобусом, туда «сто второй» ходит, от рынка.
— Будто я не знаю, — со злостью бросила я, — мне срочно нужно. — И пошла вперед.
— Эй! — окликнул он. — Сколько дашь? Пришлось пообещать ему червонец. Собственно, больше у меня и не было, так что мое возвращение в город оказывалось под большим вопросом, но я уже не думала о таких мелочах. Вернусь как-нибудь. Сейчас не до этого.
— Ладно, садись, — сказал небритый. Дорогой он пару раз пытался со мной заговорить, но я молчала, уставившись в одну точку.
— Ну вот, приехали, — сказал небритый, когда на дороге возник указатель «Совхоз „Пригородный“. Куда дальше?
Куда дальше, я не знала. Я посмотрела на длинную улицу, из которой, собственно, и состоял поселок Пригородный, и распорядилась:
— Остановите здесь, дальше сама найду.
И, спохватившись, сунула ему смятую десятирублевую бумажку.
Первая же попавшаяся на дороге женщина сказала мне, где живет Клавдия Васильевна Пашкова, — в самом конце улицы, на отшибе, — и я поняла, что рано отпустила «уазик». Как назло, ночью прошел снегопад, а поселковую дорогу никто не чистил, а потому я совершенно обессилела, пока добралась до одноэтажного кирпичного дома, обнесенного свежевыкрашенным зеленым забором. Едва приблизившись к калитке, я услышала истошный лай, а прижавшись к забору, рассмотрела сквозь узкую щель громадную лохматую собаку, бегавшую по просторному, расчищенному от снега двору. Собака тоже меня рассмотрела и, приникнув к щели, громко зарычала. Глаза у нее были желтые, как у рыжего кота Радомысловой, а вот зубы намного страшней. Я даже на всякий случай отступила от забора на полшага.
А потом я услышала какой-то металлический звук, вроде стука железной щеколды, и спокойный голос:
— Пират, ты чего?
Я опять заглянула в щель и увидела на крыльце дома невысокую худощавую женщину в ситцевом халате с коротким рукавом, поверх которого она накинула дубленую безрукавку, отороченную цигейкой.
Бдительный Пират, почувствовав мое приближение, зарычал громче, и женщина на крыльце спросила:
— Кто там?
— Это я, — отозвалась я из-за забора, хотя такое мое представление вряд ли что-нибудь объяснило хозяйке добротного кирпичного особнячка.
Женщина поплотнее запахнулась в безрукавку, спустилась с крыльца и быстро пошла к калитке. Уже взялась было за ее ручку, но в последний момент остановилась и подозвала к себе пса. Тот, продолжая лаять, нехотя подошел к ней, она взяла его за ошейник, подвела к деревянной будке и ловко посадила на цепь. Не лишняя предосторожность, учитывая размеры и агрессивный характер лохматого Пирата, который мог запросто выскочить в открытую калитку, чтобы познакомиться со мной поближе.
Управившись, хозяйка распахнула калитку и вопросительно посмотрела на меня. Теперь я ее узнала: несомненно, это была Клавдия Васильевна Пашкова, скромная и трудолюбивая матушка будущего губернатора. Лицо ее затуманила задумчивость, видно, она предпринимала определенные усилия, силясь понять, знакомы мы или нет. В конце концов она все-таки остановилась на последнем варианте.
— Что-то не припомню… Вы откуда?
— Мне нужно с вами поговорить, — неоригинально сказала я.
— Из газеты, что ли? — насторожилась матушка Пашкова. — Я вам ничего говорить не буду. — Она поджала губы. А я поняла, что ее хорошо проинструктировали на тот случай, если к ней повадятся нахальные борзописцы.
— Нет, — возразила я. На самом деле, если я и соврала, то самую малость, поскольку в данный момент я не представляла никакой газеты. — Я частное лицо, то есть… я хотела сказать, что сама… п-по с-себе. — Меня вдруг начала бить крупная дрожь, такая, просто зуб на зуб перестал попадать. Хуже, чем накануне, когда меня поочередно бросало то в жар, то в холод.
Произошедшая во мне метаморфоза явно не укрылась от глаз хозяйки, которая, недовольно прищурившись, склонила голову набок:
— Сама по себе? И о чем разговор? Мне трудно было начать. Как бы я ни относилась к Пашкову и что бы я о нем ни думала, для того, чтобы сказать его матери: «Ваш сын — убийца», требовалось определенное мужество, а вот оно взяло и покинуло меня окончательно. И я сразу почувствовала себя мячом, из которого выпустили воздух: пшик — и все. Мозги мои встали на место, и я ясно осознала идиотизм своей затеи. Собственно, я и до этого «озарения» все понимала, просто находилась под местным наркозом бессильной ярости и отчаяния. А теперь я просто шепнула: «Извините» — и, развернувшись, медленно потащилась восвояси.
— Постой! — крикнула мне вдогонку мать Пашкова. — Я не поняла, чего тебе нужно?
— Так, — пробормотала я, глядя под ноги, — просто ищу вчерашний день. Вернее, даже не вчерашний. Пытаюсь узнать, что случилось с одной юной девушкой пятнадцать лет назад…
— Постой! — снова сказала хозяйка, но в ее голосе появились какие-то новые интонации.
Я остановилась и посмотрела на нее через плечо, а она молча поманила меня рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84