"Вон из нашего класса мальчишка!" Или закричать на всю улицу: "Федька!" – и, получив в ответ: "Чего?", успокоиться и пройти мимо Феди или Пети как ни в чем не бывало.
Но Миша нарушил обычай. Увидев Федю, он подбежал к нему и сказал:
– Здравствуй, Федя! Как я рад тебя видеть! Как вы там учитесь без меня? Мамочка, ты иди, иди, я тебя догоню!
Гончаров, навалявшийся вдоволь в снегу, поднялся и обрезал:
– Чего кричал как ненормальный? Болел, что ли?
– Я болел, Федя, понимаешь, целый месяц провалялся, у меня грипп был сумасшедший!
– Подумаешь, грипп… – разочаровался Гончаров. Миша обиделся:
– У меня температура сорок была целую неделю!
– Счастливый, вот мне бы так!
– Не советую. Чего хорошего болеть!
– Да, понимаешь, мне заболеть надо во что бы то ни стало, а то я пропал. Родителей в школу вызывают! Наталья Савельевна всё! Понимаешь, Травкина приставучая такая, ну а я банку чуть не кинул, а клей – бац Саньке на голову и потек, а Санька кричит: ползет по нему кто-то!
Мальчишки весело засмеялись: Миша – представляя себе, как все случилось, а Федя – вспоминая, как было на самом деле.
Посмеялся Федя, полегчало у него на сердце.
– Чем болел? Ах гриппом! И мне надо заболеть. Только как? Вот когда хочешь, нипочем не заболеешь! Ну как бы заболеть? Послушай, грипп-то из микробов состоит, не осталось ли у тебя несколько микробов, много-то не надо, один-два?!
– Не знаю, – отвечал Миша неуверенно, – я уже поправился, но, может, один-два и остались. – Тут в носу у него защекотало, и Миша чихнул.
– Молодец! – закричал Федя. – Чихай не в сторону, а на меня, если не жадный.
Миша обиделся:
– Да мне для тебя ничего не жалко, не то что микробов!
– Да ты чихай, чихай! – торопил его Федя, но чиханье Мише не удавалось.
– Эх, даже простого дела не можешь сделать, а еще в друзья набиваешься, – досадливо сказал Федя.
Миша опустил голову.
– Ну ладно, не сердись, последнее к тебе дело. Раз чихнуть не можешь – так плюнь на меня!
– Плюнуть? – удивился Миша.
– Да, – сказал Федя с отчаянием. – Теперь только и осталось, что на меня плюнуть. Плюй!
Миша собрался было осуществить предложение Гончарова, но посмотрел ему прямо в глаза и не смог.
– Нехорошо плевать в лицо, – сказал он твердо, – не могу я.
– Плюй, тебе говорят! – заревел Федя, видя единственную возможность улучшить тяжелое, безвыходное положение.
Миша все еще медлил. Тогда Гончаров размахнулся и ударил его, и Миша, закрыв глаза, плюнул. Не чувствуя боли от сильного удара, он припустился догонять маму, которая издалека наблюдала эту сцену.
– За что он тебя ударил? – спросила мама, когда Миша подбежал к ней.
– Да так просто!
– А почему ты не дал сдачи?
– А зачем?
– Но он тебя первый ударил и ни за что!
– Ну и подумаешь!
– Ну какой же ты мальчишка, если ты сдачи дать не умеешь? Неужели тебе не обидно?
– Ни капли!
– А мне вот обидно, что у меня такой сын трухлявый. Подходи кто хочешь, давай ему по лицу, а он – только "подумаешь"!
Миша засмеялся:
– Да не волнуйся, мамочка, так надо было, для Феди так надо было.
Хотел Миша объяснить маме суть дела, но вдруг сообразил, что мама не поймет его. И открытие это так его поразило, что он замолчал.
Дорогой мама твердила ему, что она не допустит, чтобы он рос мямлей и блином этаким, но он не слушал маму, а думал про Федю, помогла ли ему его, Мишина, выходка. Зря, может, он плюнул на человека ни за что ни про что.
Шли вместе мать и сын, а мысли их одолевали совсем разные…
В тот же вечер Гончаров заболел, то ли ноги промочил, то ли и вправду не пожалел Миша для него микробов, вернее – вирусов.
Жизнь четвертая
МИША СТРОЕВ – ПОЮЩИЙ ТРОСТНИК
Миша был обычным мальчиком, за исключением одного обстоятельства: он любил музыку и балет, как другие мальчики любят бокс и хоккей.
Музыку он полюбил ровно в три месяца, когда его мама – тогда еще студентка, – положив перед собой конспект, укачивала Мишу на руках, чтобы он скорее заснул и не мешал ей готовиться к экзамену. А он спать не хотел, глаза на конспект таращил: что такое – шуршит! Когда надо было страницу перевернуть, мама брала Мишу к себе на плечо, и он разражался криком – неудобно на плече у мамы лежать; мама тоже разражалась криком – какой беспокойный ребенок, ни минуты покоя, провалится она на экзаменах, обязательно провалится, там не посмотрят, что у нее ребенок! Миша, слушая сердитый мамин голос, начинал плакать еще сильнее, мама совала ему соску, он соску выплевывал и заходился таким плачем, как умеют плакать безысходно и отчаянно совсем маленькие дети, младенцы то есть, как будто заранее они выплакивают тяжелые минуты будущей жизни, несправедливость ее и тоску.
Слушая Мишин плач, мама начинала метаться по комнате в поисках успокоительных средств. Зубрежке наступал конец, и Миша, улыбающийся и счастливый, занимал место у мамы на руках и, единственный, владел ее руками, ее глазами. А конспект валялся на полу.
Однажды во время горького Мишиного плача мама случайно включила радио, чтобы прослушать результаты соревнований по парашютному спорту, в которых она на этот раз не смогла принять участие.
Диктор передал интересовавшее маму сообщение, а потом заиграла музыка из произведений Калинникова. Мальчик вдруг замолчал, и каждый раз, когда по радио передавалась музыка, мальчик переставал кричать. Поэтому его мама довольно легко закончила Политехнический институт.
Мальчик рос, его музыкальное сознание развивалось, и он навсегда полюбил музыку, как отголосок, как отзвук раннего своего детства.
Мишина мама к музыке была равнодушна, и пока та музыка помогала ей справляться с сыном, она ничего не имела против нее. Но по мере того как Миша подрастал, все чаще выключала она радио – источник его радости и печали.
Когда радио умолкало, оно становилось для Миши источником печали. Как-то в четыре года он встал на кровать и полез на стену, где висело радио, си не смог дотянуться до него и дернул за провод. Радио свалилось
к нему на кровать, и Миша стал в него заглядывать чтобы посмотреть на того, кто в трудные минуты облегчал ему жизнь.
Тот, кто сидел в коричневом ящике, никогда Мише показывался, но все про него знал, словно сам когда-то
находился в его положении, и старался его успокоить, пел ему разные песни (не только про волка), играл ему музыку, которая уносила его далеко-далеко, никто не знал куда, так что комната становилась не похожей на комнату, а мама – на маму.
Миша искал в том ящике хорошо ему знакомых певцов и музыкантов, но никто ему не являлся, не выходил навстречу. Тогда Миша разломал ящик, никого не нашел, и заплакал от обиды и обмана, и кричал ровно четырнадцать часов, и ослаб от крика.
Отец, только что вернувшийся тогда с мотогонок во Франции, бросил награды и чемоданы на пол и, не переодеваясь, побежал в магазин радиотоваров, где специально для Миши купил новую радиолу "Эстония".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Но Миша нарушил обычай. Увидев Федю, он подбежал к нему и сказал:
– Здравствуй, Федя! Как я рад тебя видеть! Как вы там учитесь без меня? Мамочка, ты иди, иди, я тебя догоню!
Гончаров, навалявшийся вдоволь в снегу, поднялся и обрезал:
– Чего кричал как ненормальный? Болел, что ли?
– Я болел, Федя, понимаешь, целый месяц провалялся, у меня грипп был сумасшедший!
– Подумаешь, грипп… – разочаровался Гончаров. Миша обиделся:
– У меня температура сорок была целую неделю!
– Счастливый, вот мне бы так!
– Не советую. Чего хорошего болеть!
– Да, понимаешь, мне заболеть надо во что бы то ни стало, а то я пропал. Родителей в школу вызывают! Наталья Савельевна всё! Понимаешь, Травкина приставучая такая, ну а я банку чуть не кинул, а клей – бац Саньке на голову и потек, а Санька кричит: ползет по нему кто-то!
Мальчишки весело засмеялись: Миша – представляя себе, как все случилось, а Федя – вспоминая, как было на самом деле.
Посмеялся Федя, полегчало у него на сердце.
– Чем болел? Ах гриппом! И мне надо заболеть. Только как? Вот когда хочешь, нипочем не заболеешь! Ну как бы заболеть? Послушай, грипп-то из микробов состоит, не осталось ли у тебя несколько микробов, много-то не надо, один-два?!
– Не знаю, – отвечал Миша неуверенно, – я уже поправился, но, может, один-два и остались. – Тут в носу у него защекотало, и Миша чихнул.
– Молодец! – закричал Федя. – Чихай не в сторону, а на меня, если не жадный.
Миша обиделся:
– Да мне для тебя ничего не жалко, не то что микробов!
– Да ты чихай, чихай! – торопил его Федя, но чиханье Мише не удавалось.
– Эх, даже простого дела не можешь сделать, а еще в друзья набиваешься, – досадливо сказал Федя.
Миша опустил голову.
– Ну ладно, не сердись, последнее к тебе дело. Раз чихнуть не можешь – так плюнь на меня!
– Плюнуть? – удивился Миша.
– Да, – сказал Федя с отчаянием. – Теперь только и осталось, что на меня плюнуть. Плюй!
Миша собрался было осуществить предложение Гончарова, но посмотрел ему прямо в глаза и не смог.
– Нехорошо плевать в лицо, – сказал он твердо, – не могу я.
– Плюй, тебе говорят! – заревел Федя, видя единственную возможность улучшить тяжелое, безвыходное положение.
Миша все еще медлил. Тогда Гончаров размахнулся и ударил его, и Миша, закрыв глаза, плюнул. Не чувствуя боли от сильного удара, он припустился догонять маму, которая издалека наблюдала эту сцену.
– За что он тебя ударил? – спросила мама, когда Миша подбежал к ней.
– Да так просто!
– А почему ты не дал сдачи?
– А зачем?
– Но он тебя первый ударил и ни за что!
– Ну и подумаешь!
– Ну какой же ты мальчишка, если ты сдачи дать не умеешь? Неужели тебе не обидно?
– Ни капли!
– А мне вот обидно, что у меня такой сын трухлявый. Подходи кто хочешь, давай ему по лицу, а он – только "подумаешь"!
Миша засмеялся:
– Да не волнуйся, мамочка, так надо было, для Феди так надо было.
Хотел Миша объяснить маме суть дела, но вдруг сообразил, что мама не поймет его. И открытие это так его поразило, что он замолчал.
Дорогой мама твердила ему, что она не допустит, чтобы он рос мямлей и блином этаким, но он не слушал маму, а думал про Федю, помогла ли ему его, Мишина, выходка. Зря, может, он плюнул на человека ни за что ни про что.
Шли вместе мать и сын, а мысли их одолевали совсем разные…
В тот же вечер Гончаров заболел, то ли ноги промочил, то ли и вправду не пожалел Миша для него микробов, вернее – вирусов.
Жизнь четвертая
МИША СТРОЕВ – ПОЮЩИЙ ТРОСТНИК
Миша был обычным мальчиком, за исключением одного обстоятельства: он любил музыку и балет, как другие мальчики любят бокс и хоккей.
Музыку он полюбил ровно в три месяца, когда его мама – тогда еще студентка, – положив перед собой конспект, укачивала Мишу на руках, чтобы он скорее заснул и не мешал ей готовиться к экзамену. А он спать не хотел, глаза на конспект таращил: что такое – шуршит! Когда надо было страницу перевернуть, мама брала Мишу к себе на плечо, и он разражался криком – неудобно на плече у мамы лежать; мама тоже разражалась криком – какой беспокойный ребенок, ни минуты покоя, провалится она на экзаменах, обязательно провалится, там не посмотрят, что у нее ребенок! Миша, слушая сердитый мамин голос, начинал плакать еще сильнее, мама совала ему соску, он соску выплевывал и заходился таким плачем, как умеют плакать безысходно и отчаянно совсем маленькие дети, младенцы то есть, как будто заранее они выплакивают тяжелые минуты будущей жизни, несправедливость ее и тоску.
Слушая Мишин плач, мама начинала метаться по комнате в поисках успокоительных средств. Зубрежке наступал конец, и Миша, улыбающийся и счастливый, занимал место у мамы на руках и, единственный, владел ее руками, ее глазами. А конспект валялся на полу.
Однажды во время горького Мишиного плача мама случайно включила радио, чтобы прослушать результаты соревнований по парашютному спорту, в которых она на этот раз не смогла принять участие.
Диктор передал интересовавшее маму сообщение, а потом заиграла музыка из произведений Калинникова. Мальчик вдруг замолчал, и каждый раз, когда по радио передавалась музыка, мальчик переставал кричать. Поэтому его мама довольно легко закончила Политехнический институт.
Мальчик рос, его музыкальное сознание развивалось, и он навсегда полюбил музыку, как отголосок, как отзвук раннего своего детства.
Мишина мама к музыке была равнодушна, и пока та музыка помогала ей справляться с сыном, она ничего не имела против нее. Но по мере того как Миша подрастал, все чаще выключала она радио – источник его радости и печали.
Когда радио умолкало, оно становилось для Миши источником печали. Как-то в четыре года он встал на кровать и полез на стену, где висело радио, си не смог дотянуться до него и дернул за провод. Радио свалилось
к нему на кровать, и Миша стал в него заглядывать чтобы посмотреть на того, кто в трудные минуты облегчал ему жизнь.
Тот, кто сидел в коричневом ящике, никогда Мише показывался, но все про него знал, словно сам когда-то
находился в его положении, и старался его успокоить, пел ему разные песни (не только про волка), играл ему музыку, которая уносила его далеко-далеко, никто не знал куда, так что комната становилась не похожей на комнату, а мама – на маму.
Миша искал в том ящике хорошо ему знакомых певцов и музыкантов, но никто ему не являлся, не выходил навстречу. Тогда Миша разломал ящик, никого не нашел, и заплакал от обиды и обмана, и кричал ровно четырнадцать часов, и ослаб от крика.
Отец, только что вернувшийся тогда с мотогонок во Франции, бросил награды и чемоданы на пол и, не переодеваясь, побежал в магазин радиотоваров, где специально для Миши купил новую радиолу "Эстония".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54