Шарль был очень упорным, а ненависть к сыну превратила его в гения. Худшее, пожалуй, заключалось в том, что мне не удавалось вызвать в себе искренней злобы, напротив, я испытывала нечто вроде уважения к этой любви, выходившей за рамки здравого смысла. Применительно к моей скромной персоне мне это казалось чрезмерным, незаслуженным. Не стоила я такого рвения. Невольно я сравнивала себя с героинями греческих трагедий. И не важно, что Шарль был немощен и ему требовались парфюмерные средства, чтобы скрывать старческий запах, ревность его преображала — он был великолепен! В какие-то моменты я даже чувствовала себя сообщницей старика и не препятствовала его действиям. Страсть его достигала такой силы, что все обретало величие: интриги, уловки, притворство. Заурядная семейная история перерастала в трагедию, и все это ощущали, но остановить было невозможно — слишком многое перемешалось, и я уже не знала, люблю его или боюсь… Я надеялась, что окончательный приговор вынесет судьба — решать сама я была не в состоянии. Потом я много об этом размышляла, но ответа так и не нашла.
Клер вздрогнула и присела, чтобы подбросить в огонь хворост. Она ломала сухие ветки с отрешенностью автомата, не замечая, что делает. От попавших в костер сучков акации брызнули искры, больно ужалившие ее обнаженные руки. Но она только отшатнулась, не издав ни звука, словно была загипнотизирована и потеряла чувствительность. Мальчик укрылся в тени, стараясь не встречаться с ней глазами, ибо был убежден, что, перехвати он ее взгляд, мать замолчит. Знал он и другое: это был его единственный шанс узнать правду, ведь она предупредила: либо сейчас, либо никогда, и любой пустяк — косой взгляд, покашливание, неожиданно раздавшийся шум — способен обратить в ничто волшебную ночь исповеди.
— Однажды, — с трудом выговорила Клер, — я застала его на месте преступления… Шарля… Готовилась очередная сцена комедии: сняв с расчески в ванной комнате несколько моих волос, он раскладывал их на своей подушке! Старик заранее приобрел духи и тюбик губной помады, которыми я пользовалась, и как раз занимался тем, что оставлял «следы» на наволочке. Понимаешь, зачем? Ему хотелось с помощью этих мелких хитростей дать понять Матиасу, что я провела ночь в его постели! Я так и застыла на пороге, не в силах произнести ни слова. Он почувствовал мое присутствие и обернулся. По лицу его скользнула улыбка… Ни малейшего смущения! Наоборот, он казался довольным собой, словно говорил: «Видишь, на что я ради тебя иду? Вот до какого состояния ты меня довела!»
И у меня не хватило духа призвать его к порядку. Стыд и ощущение вины вытолкнули меня из комнаты. Скажи я об этом Матиасу, он ни за что бы мне не поверил. Шарль знал — в его руках все козыри. Во время моей беременности он немного успокоился, но преследований не прекратил: в саду он обычно усаживался возле моего шезлонга и поглядывал на мой живот с видом собственника. Теперь он молчал — необходимость в разговорах отпала: по дому поползли слухи. Кого-кого, а уж слуг-то ему удалось провести! Сила Шарля заключалась в молчании — тяжелом, многозначительном, он умел разыграть драму одним взглядом и был куда внимательнее ко мне, чем Матиас… Незадолго до твоего появления на свет я засомневалась — уж не помешался ли он окончательно, убедив себя в истинности своей фантазии? Порой Шарль принимал виноватый вид, словно собирался сказать: «Бедная малышка, не сердись, я все это делаю, чтобы как-то себя занять, это помогает мне не думать о смерти. Некоторые коллекционируют бабочек, а я нахожу удовольствие в маленьких пьесках, поставленных в домашнем театре. Считай, что у меня легкое старческое слабоумие, и прощай мне маленькие странности. О, долго это не продлится…»
Когда ты родился, он демонстрировал чрезмерную радость, превосходящую нормальную радость деда, понимаешь? Доходил до того, что показывал тебя своим клиентам, повторяя: «Вылитый я, не правда ли?» Матиас меня возненавидел, день ото дня становясь все злее, неистовее — с работниками, с животными. Видимо, он продолжал задавать себе роковой вопрос: сын ты ему или сводный брат? Атмосфера в доме накалялась, и я начала бояться за твою жизнь. Когда Матиас брал тебя на верфь, я до вечера дрожала от страха. Душа мужа продолжала разрываться, не зная, что выбрать — любовь или ненависть. Прошли годы… Для окружающих я была «шлюхой Леурланов», переходившей из одной постели в другую и даже не знавшей, кому она обязана первенцем. Об этом судачили везде: днем в портовых кабаках, ночью в открытом море на рыбачьих парусниках. У зажиточных крестьян служанка часто делит ложе сразу с несколькими мужчинами — не потому, что ей этого хочется, а потому, что она всего лишь служанка, и будь то хозяин или его сыновья — ей безразлично. Вот и я стала такой девкой! Паршивой овцой в стаде, мнения которой никто не спрашивает. В отдельные годы, когда здоровье Шарля ухудшалось, я пользовалась передышкой. Перемирием. Мы с Матиасом завели разные спальни. Я узнала, что он гуляет с девицами с консервного завода. Но перемирие всегда оказывалось кратковременным: как только Шарль вновь оказывался на коне, военные действия возобновлялись. И Матиас не знал покоя, продолжал метаться… Ближе к концу он практиковал «ложные отъезды». Делая вид, что уезжает, возвращался и шпионил за нами с ружьем на изготовку. Предоставлял нам «возможность», видишь ли… Вот когда мной овладел настоящий ужас. С той поры Матиас не расставался с ружьем, а я до смерти боялась, что Шарль позволит себе какую-нибудь выходку: поцелует меня или сделает что-нибудь подобное. Я постоянно чувствовала себя под прицелом. Выносить это было невозможно.
— Что за история с носовой фигурой? — поинтересовался мальчик.
— Ах да, Бенжамен Брюз, — вздохнула Клер. — Не знаю, зачем я согласилась. Теперь мне кажется, я надеялась, что он увезет меня, освободит от Леурланов. Но он даже не попытался, ничего не предпринял. Просто-напросто он был запуган Леурланами, пресмыкался перед ними, вилял хвостом у их ног, как собака. Нет, никогда не хватило бы у него смелости вступить с ними в борьбу. Бенжамен Брюз… не сумел использовать свой шанс.
— А что это был за несчастный случай с отцом?
Клер ненадолго замолчала, погрузившись в воспоминания.
— Да… несчастный случай, — повторила она. — Не так все просто с этим несчастным случаем. Знаю, многие готовы обвинить меня в том, что я убила Матиаса, ведь Шарль все сделал, чтобы такие слухи распространились. На самом деле я уверена — он сам убил сына. В то время он уже был близок к помешательству, и его приводило в бешенство, что изобретательность его никак себя не оправдывала. Ему удалось сделать Матиаса несчастным, но он продолжал чувствовать себя побежденным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88