Значит, воскресенье будет в нашем распоряжении...
Суббота показалась мне нескончаемо длинной. Голова у меня просто пухла от разных мыслей. И не заметил, как стадо перекочевало на озимь, на участок Савки Прокурата - крайний и самый широкий, чуть ли не два надела. Свет не видел такого дурачья, как овцы. На жнивье сколько угодно травы, так нет лезут на пахоту. А там и всходы еще еле заметные, хоть под микроскопом рассматривай. Утром, правда, когда роса, если прилечь и смотреть против солнца, видно хорошо - торчат изредка крохотные росточки-пики, розоватые, и на каждом сверкает капелька.
Странно, но первой узнала о потраве немая сестра Прокурата, жившая вместе с ним. Только показалось стадо вечером на улице, как она выбежала из ворот, замычала, замахала руками, вырвала из моих рук кнут и начала хлестать по чем попало. И все показывала куда-то в поле, повыше хат...
Ночью накануне операции я спал скверно и видел не менее ста снов...
Утром вид у меня был неважнецкий. Мать собралась было бежать на базар в город, отнести пару десятков яиц, обменять на очень нужную нам соль. Но посмотрела на меня, пощупала лоб - не заболел ли я? И отложила свой поход в город, погнала овец вместо меня.
Мы были убеждены, что операцию провели чисто.
Залезть по углу на чердак Рудяковой хаты - раз плюнуть. Со стороны огородов чердак прикрыт плохо: не хватало всех досок, а некоторые держались только на одном гвозде, и их можно было раздвигать.
На чердаке над сенями был полумрак. Под ногами гремели доски, они лежали на балках не вплотную, и Петрусь, оступившись, чуть не провалился вниз. Захныкал, захлюпал носом... Я ухватился руками за балку, повис, болтая ногами - и спрыгнул на пол.
- Давай! - и выставил руки навстречу Петрусю.
Он заерзал там наверху и снова захныкал.
Горе с этими коротышками. Уж лучше бы я пошел на это дело один...
На чердак хаты вела приставная жердяная лестница. Едва не надорвался, пока отвалил ее от хаты. Наконец она грохнулась на первую балку над сенями. Пусть слезает со всеми удобствами...
В этой бывшей колхозной конторе мы знаем все углы и закоулки. Бывали не раз, даже недавно Рудяк звал нас мыть посуду из-под молока: его лапища не пролезала в кувшины.
Мы обыскали сени, кладовку - нигде не нашли ни масла, ни сала, ни других продуктов, собранных для немцев. Видимо, Рудяк сегодня погрузил все на телегу и увез в город. Портить было нечего, и наше боевое настроение упало...
Правда, в хате на лавке стояло вдоль стены не менее десятка кувшинов с молоком. Я схватил один, поднял над головой и... За ним второй, третий...
Степа потом говорил, что они бухали, как бомбы. Он напугался даже, а вдруг кто услышит эти взрывы, хотел уже подавать сигнал тревоги.
Вот я и говорю: операция прошла вроде бы чисто и гладко. А на деле получилось черт те что! Насмешили всю деревню...
Назавтра на нас свалились сразу две неприятности. Во-первых, когда увидели Таню, она тут же бросила в глаза:
- Эй! Ну как - обсохло уже молоко на губах? Пошли еще горшки побъем...
- Молчи, подлиза немецкая! - не остался в долгу и я.
А Петрусь презрительно сплюнул и погрозил ей кулачком.
И причем здесь "молоко на губах", не понимаю. Сама всего на какой-то год старше меня. А если имела в виду что-нибудь другое, то вчера у Рудяка я даже и не попробовал молока. Это Петрусь успел слизнуть сливки с одной крынки.
И еще: откуда она знает, что это - наша работа? Рудяк и то не цепляется... Уж не слишком ли длинный у Степы язык? Я сам видел, пригнав овец с поля, как вечером того же дня Степа долго стоял с Таней возле ее калитки и старательно разглаживал ногой песок.
Вторая неприятность была гораздо большей. Нас собрал в гумне Сергей. До этого он никогда туда с нами не ходил. Не заговаривал всерьез и на улице. Ух, какой злой он был сейчас!
Но говорил сдержанно...
- Ладно... Уши драть вам не буду - не маленькие. А стоило бы! Этими дурацкими крынками вы сорвали нам более серьезные планы. Сегодня Рудяк нацепил замки, заколотил наглухо чердак. Да и сам насторожился... - Сергей примолк, потом стукнул кулаком по коленке: - Ах, свинтусы!.. Ну, что теперь поделаешь... Наверное, я и сам виноват не меньше - слишком понадеялся на Степу. Отныне без моего ведома ни шагу! Поняли?
- Поняли... - ответили мы шепотом.
- И вот еще. Я тогда немного разобрал, о чем Таня с немцем говорила. Мать у нее, оказывается, преподавала в Гродно немецкий язык, она и ее обучила. Сказала Шпайтелю, что нарочно удрала от матери из эшелона, чтоб остаться с немцами. Поняли, чем это пахнет?
Мы и глазами захлопали. Степа мычал и вертел головой, как будто у него все зубы повыдергивали. Вот так штучка эта Таня!
"Ну что, командир, иди, ухаживай за своей немкой!" - злорадствовал я. Хорошо все-таки, что я первым раскусил бабушкину внучку...
Тане не стало от нас житья. Мы с Петрусем улюлюкали и свистели ей вслед, и она целыми днями не показывалась из дому. Неожиданно стал захаживать к ней Филька Гляк, и это окончательно убедило нас: предательница...
Бабка Настуся захворала, и за молоком попробовала сунуться к нам Таня. Я выгнал ее из хаты, и, конечно, за это мама всыпала мне перцу.
За молоком снова начала приходить бабка. Невыносимо было слушать ее все об одном и том же, о Танечке, единственной внученьке. Мол, до сих пор все хорошо с ней было, а сейчас заболела, что ли? Плачет, бедная, по ночам, стонет, вскрикивает, бормочет что-то о самолетах, о пожаре... А однажды просила оттащить в сторону какие-то колеса, кого-то освободить из-под них...
III
Миновала осенняя распутица, подсохла, смерзлась острыми комьями грязь.
А немцев все еще нет в нашей деревне. Заезжали только несколько раз к старосте полицаи в черных мундирах с серыми воротниками и серыми обшлагами на рукавах. Помогали ему собирать налоги. Потом конвоировали в город подводы с провиантом, с привязанными к телегам коровами, и опять все замирало на несколько дней. Помощь эту выпросил в городе, наверное, Рудяк: дважды на обоз нападали окруженцы и награбленное отнимали.
А вот Шпайтель наведывался часто - то один, то с каким-то длинным белобрысым немцем. Таня просто не могла наговориться с ними, даже выбегала следом на улицу и все молола и молола языком. "Феномен! Дас ист феномен!" разводил от удивления руками белобрысый немец.
Немцы больше не выменивали продукты на спирт, а прямо заходили и требовали "яйко-курку". Заходя говорили "дозвиданье", а когда уходили "здравствуйтэ". Потом начали забирать яйца без спроса, ловко отыскивая в хлевах куриные гнезда. А как-то забрали у нас даже подкладени - болтуны. (Представляю, как они разбивали их на сковородку!) Позже, когда брать стало нечего, последних кур перестреляли из карабинов и автоматов и принялись за голубей.
В те первые холодные дни я простудился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10