За это время Колльбергу так надоела Арланда и его достойный коллега, что от частых зевков он едва не вывихнул себе челюсть.
Они стояли по обе стороны стеклянной двери, глядя, как автобус с пассажирами приближается к зданию аэропорта. Колльберг расположился сразу за дверью, а Скакке находился в пяти метрах позади него и сбоку. Это была обычная схема с подстраховкой, которая не подлежала обсуждению.
Пассажиры высыпали из автобуса и вразброд направились к выходу.
Колльберг присвистнул, увидев, кто прибыл этим дополнительным рейсом. Первым шел коренастый, темноволосый мужчина, одетый в строгий темный костюм, снежно-белую рубашку и начищенные до зеркального блеска черные туфли.
Это был известный русский дипломат. Колльберг вспомнил, что пять лет назад этот дипломат был в Швеции с государственным визитом, и знал, что теперь он занимает один из ключевых постов то ли в Париже, то ли в Женеве. В двух шагах позади него шла его очаровательная жена, а в четырех метрах за ней — Самир Мальгах, или Ласаль, или Как-его-там-зовут. На нем была фетровая шляпа и синий чесучовый костюм.
Колльберг пропустил мимо себя русского и бросил невольный взгляд на его жену, которая действительно выглядела очень привлекательно и была похожа одновременно на Татьяну Самойлову, Жюльетт Греко и Гюн Колльберг.
Этот взгляд был самой роковой ошибкой, которую Колльберг совершил в своей жизни.
Потому что Скакке неправильно его истолковал.
Колльберг тут же перевел взгляд на пресловутого ливанца или кем он там был, приподнял правой рукой шляпу, сделал шаг вперед и сказал:
— Excusez moi, Monsieur Malghagh…
Мужчина остановился, вопросительно улыбнулся, продемонстрировав белые зубы, и тоже приподнял правой рукой шляпу.
В этот момент Колльберг уголком глаза увидел, что за спиной у него и чуть сбоку произошло нечто непредвиденное.
Скакке шагнул вперед и преградил дорогу выдающемуся дипломату. Русский привычным жестом поднял правую руку и отодвинул его в сторону, приняв Скакке за назойливого репортера, который собирается приставать с вопросами относительно кризиса в Чехословакии или чего-то подобного. Скакке отпрыгнул назад, сунул правую руку под пиджак и выхватил оттуда свой «Вальтер» калибра 7,65.
Колльберг повернул голову и крикнул:
— Скакке, прекрати!
В тот миг, когда Мальгах увидел пистолет, лицо его стало напряженным, а в карих глазах на какую-то долю секунды промелькнуло выражение изумления и страха. Потом у него в руке оказался нож, который он, должно быть, прятал, в рукаве, подумал Колльберг, остро отточенное ужасное оружие с лезвием не меньше двадцати сантиметров в длину и шириной не более трех сантиметров.
Колльберг мог полагаться только на свою тренированность и быстроту реакции, он мгновенно просчитал, что если мужчина попытается перерезать ему горло, он успеет поднять левую руку и парировать удар. Однако мужчина легко и быстро развернулся и пырнул Колльберга снизу вверх. Колльберг, который не успел занять правильную позицию, почувствовал, как лезвие вошло в живот слева, чуть ниже ребер. Люди говорят, как горячий нож в масла, подумал Колльберг, так оно и есть. Он скрючился и зажал мышцами лезвие, полностью отдавая себе отчет в том, что делает и зачем. Он знал, что этим отнимет у противника несколько секунд. Сколько? Может быть, пять или шесть.
Скакке все еще стоял в крайнем замешательстве, но он уже нажал большим пальцем на предохранитель и начал поднимать пистолет.
Мальгах, или Как-его-там-зовут, выдернул нож. Колльберг нагнул голову, чтобы защитить сонную артерию, нож вошел в него вторично, и в этот момент Скакке выстрелил.
Пуля попала Ласалю, или Как-его-там-зовут, в грудь, его отбросило назад и он, выронив из руки нож, упал на спину на мраморный пол.
Сцена была совершенно статичной. Скакке стоял с вытянутой вперед рукой, ствол его пистолета после выстрела все еще был направлен по диагонали вниз, мужчина в чесучовом костюме лежал на спине, раскинув руки; а между мужчиной и Скакке на боку лежал Колъберг, зажимая обеими руками рану с левой стороны живота. Все вокруг стояли неподвижно, никто не успел даже вскрикнуть.
Скакке, все еще с пистолетом в руке, подбежал к Колльбергу, встал на колени и срывающимся голосом спросил:
— Как вы?
— Плохо.
— Почему вы мне подмигнули? Я подумал…
— Ты едва не развязал третью мировую войну, — прошептал Колльберг.
И теперь, когда все закончилось, начались, как и положено, паника, крики, неразбериха и бестолковая беготня.
Однако для Колльберга еще не все закончилось. Он лежал в скорой помощи, которая, завывая, мчалась в больницу Мёрбю, и впервые почувствовал, что боится умереть. Он посмотрел на мужчину в чесучовом костюме, лежащего на соседних носилках в метре от нею. Мужчина повернул голову и смотрел на Колльберга глазами, застывшими от боли, ужаса и быстро приближающейся смерти. Он попытался поднять руку, очевидно, для того, чтобы перекреститься, но смог лишь едва заметно судорожно пошевелить пальцами.
«Ага, тебе придется умереть без последнего причастия, или как там это называется», — с богохульством подумал Колльберг.
Он был прав. Мужчина не дотянул даже до приемного покоя. Как только скорая помощь начала тормозить, его нижняя челюсть отвисла, изо рта у него хлынули кровь и рвота.
Колльберг все еще очень боялся умереть.
Перед тем как потерять сознание, он подумал:
— Это несправедливо. Меня никогда не интересовало это проклятое дело. И Гюн ждет…
— Он умрет? — спросил Скакке.
— Нет, — ответил врач. — Во всяком случае, не от этого. Но пройдет месяц или два, прежде чем он сможет вас поблагодарить.
— Поблагодарить?
Скакке покачал головой и подошел к телефону.
Он должен был срочно позвонить в несколько мест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Они стояли по обе стороны стеклянной двери, глядя, как автобус с пассажирами приближается к зданию аэропорта. Колльберг расположился сразу за дверью, а Скакке находился в пяти метрах позади него и сбоку. Это была обычная схема с подстраховкой, которая не подлежала обсуждению.
Пассажиры высыпали из автобуса и вразброд направились к выходу.
Колльберг присвистнул, увидев, кто прибыл этим дополнительным рейсом. Первым шел коренастый, темноволосый мужчина, одетый в строгий темный костюм, снежно-белую рубашку и начищенные до зеркального блеска черные туфли.
Это был известный русский дипломат. Колльберг вспомнил, что пять лет назад этот дипломат был в Швеции с государственным визитом, и знал, что теперь он занимает один из ключевых постов то ли в Париже, то ли в Женеве. В двух шагах позади него шла его очаровательная жена, а в четырех метрах за ней — Самир Мальгах, или Ласаль, или Как-его-там-зовут. На нем была фетровая шляпа и синий чесучовый костюм.
Колльберг пропустил мимо себя русского и бросил невольный взгляд на его жену, которая действительно выглядела очень привлекательно и была похожа одновременно на Татьяну Самойлову, Жюльетт Греко и Гюн Колльберг.
Этот взгляд был самой роковой ошибкой, которую Колльберг совершил в своей жизни.
Потому что Скакке неправильно его истолковал.
Колльберг тут же перевел взгляд на пресловутого ливанца или кем он там был, приподнял правой рукой шляпу, сделал шаг вперед и сказал:
— Excusez moi, Monsieur Malghagh…
Мужчина остановился, вопросительно улыбнулся, продемонстрировав белые зубы, и тоже приподнял правой рукой шляпу.
В этот момент Колльберг уголком глаза увидел, что за спиной у него и чуть сбоку произошло нечто непредвиденное.
Скакке шагнул вперед и преградил дорогу выдающемуся дипломату. Русский привычным жестом поднял правую руку и отодвинул его в сторону, приняв Скакке за назойливого репортера, который собирается приставать с вопросами относительно кризиса в Чехословакии или чего-то подобного. Скакке отпрыгнул назад, сунул правую руку под пиджак и выхватил оттуда свой «Вальтер» калибра 7,65.
Колльберг повернул голову и крикнул:
— Скакке, прекрати!
В тот миг, когда Мальгах увидел пистолет, лицо его стало напряженным, а в карих глазах на какую-то долю секунды промелькнуло выражение изумления и страха. Потом у него в руке оказался нож, который он, должно быть, прятал, в рукаве, подумал Колльберг, остро отточенное ужасное оружие с лезвием не меньше двадцати сантиметров в длину и шириной не более трех сантиметров.
Колльберг мог полагаться только на свою тренированность и быстроту реакции, он мгновенно просчитал, что если мужчина попытается перерезать ему горло, он успеет поднять левую руку и парировать удар. Однако мужчина легко и быстро развернулся и пырнул Колльберга снизу вверх. Колльберг, который не успел занять правильную позицию, почувствовал, как лезвие вошло в живот слева, чуть ниже ребер. Люди говорят, как горячий нож в масла, подумал Колльберг, так оно и есть. Он скрючился и зажал мышцами лезвие, полностью отдавая себе отчет в том, что делает и зачем. Он знал, что этим отнимет у противника несколько секунд. Сколько? Может быть, пять или шесть.
Скакке все еще стоял в крайнем замешательстве, но он уже нажал большим пальцем на предохранитель и начал поднимать пистолет.
Мальгах, или Как-его-там-зовут, выдернул нож. Колльберг нагнул голову, чтобы защитить сонную артерию, нож вошел в него вторично, и в этот момент Скакке выстрелил.
Пуля попала Ласалю, или Как-его-там-зовут, в грудь, его отбросило назад и он, выронив из руки нож, упал на спину на мраморный пол.
Сцена была совершенно статичной. Скакке стоял с вытянутой вперед рукой, ствол его пистолета после выстрела все еще был направлен по диагонали вниз, мужчина в чесучовом костюме лежал на спине, раскинув руки; а между мужчиной и Скакке на боку лежал Колъберг, зажимая обеими руками рану с левой стороны живота. Все вокруг стояли неподвижно, никто не успел даже вскрикнуть.
Скакке, все еще с пистолетом в руке, подбежал к Колльбергу, встал на колени и срывающимся голосом спросил:
— Как вы?
— Плохо.
— Почему вы мне подмигнули? Я подумал…
— Ты едва не развязал третью мировую войну, — прошептал Колльберг.
И теперь, когда все закончилось, начались, как и положено, паника, крики, неразбериха и бестолковая беготня.
Однако для Колльберга еще не все закончилось. Он лежал в скорой помощи, которая, завывая, мчалась в больницу Мёрбю, и впервые почувствовал, что боится умереть. Он посмотрел на мужчину в чесучовом костюме, лежащего на соседних носилках в метре от нею. Мужчина повернул голову и смотрел на Колльберга глазами, застывшими от боли, ужаса и быстро приближающейся смерти. Он попытался поднять руку, очевидно, для того, чтобы перекреститься, но смог лишь едва заметно судорожно пошевелить пальцами.
«Ага, тебе придется умереть без последнего причастия, или как там это называется», — с богохульством подумал Колльберг.
Он был прав. Мужчина не дотянул даже до приемного покоя. Как только скорая помощь начала тормозить, его нижняя челюсть отвисла, изо рта у него хлынули кровь и рвота.
Колльберг все еще очень боялся умереть.
Перед тем как потерять сознание, он подумал:
— Это несправедливо. Меня никогда не интересовало это проклятое дело. И Гюн ждет…
— Он умрет? — спросил Скакке.
— Нет, — ответил врач. — Во всяком случае, не от этого. Но пройдет месяц или два, прежде чем он сможет вас поблагодарить.
— Поблагодарить?
Скакке покачал головой и подошел к телефону.
Он должен был срочно позвонить в несколько мест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61