Нелепо…
Далеко! Давно! Хотя о Киприане он слышал, но надея была: уедет вновь в Литву Киприан — и дело с концом!
А впрочем, теперь затмевала все радость, отвычная радость встречи! И он был благостен! Высовывался в открытые окошки возка, благословлял, умиляясь каждому русскому мужику, каждой бабе…
По наплавному, от ледохода до ледохода устрояемому под Коломною мосту переправлялись на московскую сторону Оки. Синяя вода спокойно и мощно стремилась под ними, упруго обтекая смоленые борта барок, на которые был уложен тесаный дощатый настил. Глухо и гулко топотали кони. Уже по-за дубовыми тынами города завиднелся белый недостроенный храм, по вершине которого мурашами сновали люди, уже чаялась радостная встреча…
Вооруженные дети боярские рядами окружили возок.
— Архимандрит Пимен? — произнес княжеский боярин, наклоняясь с седла.
С треском отлетели дверцы возка. Его волокли грубо, под руки, срывали с него мантию, крест и панагию. Он сам, дабы не вывихнули перстов, снял и отдал тяжелый перстень с печатью. Внутри все дрожало мелкою противною дрожью ужаса. Именно теперь вспомнился предсмертный хрип погибающего Митяя, судороги большого тела… Именно теперь! Он жалко, с неверною надеждою обернулся к спутникам своим… Бояре и клирики угрюмо молчали.
Московская княжеская сторожа выволакивала из рядов тех четверых, что когда-то вершили скорый суд над Митяем — все уже было известно на Москве!
Без белого клобука, простоволосого, с растрепанною жалкою и редкою гривой седых волос, его выволокли на простое седло какой-то клячи, притянули к седлу арканом и, ни слова не говоря, съехавшись со сторон, помчали в опор. Он еще думал узреть князя, попробовать оправдаться, свалить смерть Митяя на Кочевина-Олешинского… Ни Москвы, ни князя Пимену даже и узреть не удалось. Поковавши в железа и пересаживая с коня на конь, его домчали прямиком до Чухломы и ввергли там в монастырское узилище.
Киприан, узнав о том от воротившихся княжеских молодших, широко, истово перекрестился. Грядущего не ведал и он, а потому почитал себя окончательно спасшимся от неудачливого соревнователя своего. Казнь убийц и расточение прочих, принимавших участие в заговоре противу Митяя, довершили его зримую победу в борьбе за владимирский владычный престол. Таковы были великокняжеские и митрополичьи дела к осени 1381 года.
И только всходившая раз за разом перед рассветом хвостатая звезда продолжала тревожить московитов, упрямо обещая (миновавшие, казалось, страну) беды и разорения.
Глава 13
Акъ-Ходжа (Акъхозя) от Нижнего повернул назад, действительно убоясь Дмитрия, но много лучше было бы для Москвы, ежели бы он не устрашился и повстречался с великим князем, приняв свою долю даров, поминок и почестей и, главное, переговоривши с Дмитрием и его боярами с глазу на глаз.
Тут вот и скажем, почему все же Тохтамышев посол так-таки не дошел до Москвы.
Старый суздальский князь Дмитрий Константиныч тихо умирал в Суздале.
Гибель сына Ивана на Пьяне, двукратный погром Нижнего, оба раза выжигаемого татарами дотла, гибель, как казалось, всех гордых заводов и замыслов покойного родителя, ибо и Сура Поганая и Запьянье были испустошены вконец, рознь сыновей, борьба с братом Борисом — все это в конце концов доконало его. Князь вроде бы даже не болел, но ослаб до полной убогости, до того, что подчас в забывчивости пачкал платье…
Князь стыдился слуг, хозяйственный обиход полностью предоставил ключнику и боярам, он уже ничем не правил и не руководил и только молился подолгу. Доконала князя и смерть жены. Анна умерла в одночасье, не лежав, не болев, а просто шла к себе, распушив слуг, плохо присматривавших, по ее мнению, за хворым супругом, и вдруг побелела, тихо охнула и медленно опустилась на ковер. Пока растерянные служанки хлопотали, несли, толкаясь и дергая госпожу, вваливали грузное тело княгини на постелю, она и умерла.
И осталось одно — звать попа да гадать, как сообщить о том старому князю…
Дмитрий Константиныч приплелся, высокий, худой. Стоял, шатаясь, глядя растерянно на грозно потемневший неживой лик своей печальницы и ругательницы, так помогавшей ему жить, и думал… Нет, не думал он уже ничего! Опустясь на колени, приложился лбом к скрещенным холодным рукам и тихо плакал, вздрагивая, страшась и не умея уже и подняться с колен. Слуги поняли, подняли, увели…
Таковым стал некогда грозный супротивник московского князя Дмитрия, вырвавший было великий стол из цепких рук Алексия, когда нахлынули днешние события, завертевшие бессильного князя, словно щепку в водовороте.
Татарских послов принимал в Нижнем Борис. Василий Кирдяпа тоже был при дяде. Семен оставался с отцом в Суздале, но, всею душой стремясь за старшим братом, он только тем и жил, что надумает Василий за них обоих.
Борис, женатый на дочери Ольгерда, когда-то тягавшийся за власть со старшим братом и великим князем Дмитрием, перешагнувши пятый десяток лет, изрядно потишел. Тесть, Ольгерд, умер. От Михайлы Тверского восемь лет назад он отступился сам. Росли дети, Даниил и Иван Тугой Лук. Росла горечь несостоявшейся, злой и, как виделось уже теперь, напрасно прожитой жизни.
Василию Кирдяпе, который тут, в Нижнем, охранял интересы отца от возможных дядиных поползновений, подходило к сорока (и к тридцати — Семену Дмитричу, младшему сыну старого суздальского князя). В этом возрасте уже не колеблются. Последнее, что можно успеть содеять в жизни, надобно делать теперь. Дряхлый отец некогда отказался за них за всех от прав на великое княжение владимирское. Кирдяпа никогда не признавал той позорной грамоты и злобствовал, как уже знаем мы, не всегда тихо. Но до сих пор ничем существенно изменить свою судьбу — судьбу рядового подручника московского великого князя — ему не удавалось.
Час ли пробил, когда на престол Орды взошел Тохтамыш?! Он, Василий Кирдяпа, вызвал давешнюю памятную резню в Нижнем, уничтожив Мамаева посла Сарайку с его дружиною! Теперь он уже по тому одному давнему поступку своему Тохтамышев друг! Так думал, так полагал Василий Кирдяпа, так созревал его замысел.
Добавим, что хотя нижегородские полки и пришли на помочь Дмитрию, но ни один из князей суздальского дома не был на Куликовом поле. Хотя им-то, родичам великого князя московского по Евдокии Дмитриевне, совсем непристойно казало не участвовать в битве на Дону!
Татарский посол Ак-Ходжа (русичи говорили и смягчая окончание:
«Акъхозя», и смягчая начало: «Ачиходжа» — так и эдак) был из Тохтамышевой Орды, и в урусутских делах разбирался плохо. Про убийство Сарайки он, конечно, знал. Да и ордынцы Мамая, перешедшие на сторону Тохтамыша, наговорили много всего, наговорили такого (памятуя давешний свой разгром!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Далеко! Давно! Хотя о Киприане он слышал, но надея была: уедет вновь в Литву Киприан — и дело с концом!
А впрочем, теперь затмевала все радость, отвычная радость встречи! И он был благостен! Высовывался в открытые окошки возка, благословлял, умиляясь каждому русскому мужику, каждой бабе…
По наплавному, от ледохода до ледохода устрояемому под Коломною мосту переправлялись на московскую сторону Оки. Синяя вода спокойно и мощно стремилась под ними, упруго обтекая смоленые борта барок, на которые был уложен тесаный дощатый настил. Глухо и гулко топотали кони. Уже по-за дубовыми тынами города завиднелся белый недостроенный храм, по вершине которого мурашами сновали люди, уже чаялась радостная встреча…
Вооруженные дети боярские рядами окружили возок.
— Архимандрит Пимен? — произнес княжеский боярин, наклоняясь с седла.
С треском отлетели дверцы возка. Его волокли грубо, под руки, срывали с него мантию, крест и панагию. Он сам, дабы не вывихнули перстов, снял и отдал тяжелый перстень с печатью. Внутри все дрожало мелкою противною дрожью ужаса. Именно теперь вспомнился предсмертный хрип погибающего Митяя, судороги большого тела… Именно теперь! Он жалко, с неверною надеждою обернулся к спутникам своим… Бояре и клирики угрюмо молчали.
Московская княжеская сторожа выволакивала из рядов тех четверых, что когда-то вершили скорый суд над Митяем — все уже было известно на Москве!
Без белого клобука, простоволосого, с растрепанною жалкою и редкою гривой седых волос, его выволокли на простое седло какой-то клячи, притянули к седлу арканом и, ни слова не говоря, съехавшись со сторон, помчали в опор. Он еще думал узреть князя, попробовать оправдаться, свалить смерть Митяя на Кочевина-Олешинского… Ни Москвы, ни князя Пимену даже и узреть не удалось. Поковавши в железа и пересаживая с коня на конь, его домчали прямиком до Чухломы и ввергли там в монастырское узилище.
Киприан, узнав о том от воротившихся княжеских молодших, широко, истово перекрестился. Грядущего не ведал и он, а потому почитал себя окончательно спасшимся от неудачливого соревнователя своего. Казнь убийц и расточение прочих, принимавших участие в заговоре противу Митяя, довершили его зримую победу в борьбе за владимирский владычный престол. Таковы были великокняжеские и митрополичьи дела к осени 1381 года.
И только всходившая раз за разом перед рассветом хвостатая звезда продолжала тревожить московитов, упрямо обещая (миновавшие, казалось, страну) беды и разорения.
Глава 13
Акъ-Ходжа (Акъхозя) от Нижнего повернул назад, действительно убоясь Дмитрия, но много лучше было бы для Москвы, ежели бы он не устрашился и повстречался с великим князем, приняв свою долю даров, поминок и почестей и, главное, переговоривши с Дмитрием и его боярами с глазу на глаз.
Тут вот и скажем, почему все же Тохтамышев посол так-таки не дошел до Москвы.
Старый суздальский князь Дмитрий Константиныч тихо умирал в Суздале.
Гибель сына Ивана на Пьяне, двукратный погром Нижнего, оба раза выжигаемого татарами дотла, гибель, как казалось, всех гордых заводов и замыслов покойного родителя, ибо и Сура Поганая и Запьянье были испустошены вконец, рознь сыновей, борьба с братом Борисом — все это в конце концов доконало его. Князь вроде бы даже не болел, но ослаб до полной убогости, до того, что подчас в забывчивости пачкал платье…
Князь стыдился слуг, хозяйственный обиход полностью предоставил ключнику и боярам, он уже ничем не правил и не руководил и только молился подолгу. Доконала князя и смерть жены. Анна умерла в одночасье, не лежав, не болев, а просто шла к себе, распушив слуг, плохо присматривавших, по ее мнению, за хворым супругом, и вдруг побелела, тихо охнула и медленно опустилась на ковер. Пока растерянные служанки хлопотали, несли, толкаясь и дергая госпожу, вваливали грузное тело княгини на постелю, она и умерла.
И осталось одно — звать попа да гадать, как сообщить о том старому князю…
Дмитрий Константиныч приплелся, высокий, худой. Стоял, шатаясь, глядя растерянно на грозно потемневший неживой лик своей печальницы и ругательницы, так помогавшей ему жить, и думал… Нет, не думал он уже ничего! Опустясь на колени, приложился лбом к скрещенным холодным рукам и тихо плакал, вздрагивая, страшась и не умея уже и подняться с колен. Слуги поняли, подняли, увели…
Таковым стал некогда грозный супротивник московского князя Дмитрия, вырвавший было великий стол из цепких рук Алексия, когда нахлынули днешние события, завертевшие бессильного князя, словно щепку в водовороте.
Татарских послов принимал в Нижнем Борис. Василий Кирдяпа тоже был при дяде. Семен оставался с отцом в Суздале, но, всею душой стремясь за старшим братом, он только тем и жил, что надумает Василий за них обоих.
Борис, женатый на дочери Ольгерда, когда-то тягавшийся за власть со старшим братом и великим князем Дмитрием, перешагнувши пятый десяток лет, изрядно потишел. Тесть, Ольгерд, умер. От Михайлы Тверского восемь лет назад он отступился сам. Росли дети, Даниил и Иван Тугой Лук. Росла горечь несостоявшейся, злой и, как виделось уже теперь, напрасно прожитой жизни.
Василию Кирдяпе, который тут, в Нижнем, охранял интересы отца от возможных дядиных поползновений, подходило к сорока (и к тридцати — Семену Дмитричу, младшему сыну старого суздальского князя). В этом возрасте уже не колеблются. Последнее, что можно успеть содеять в жизни, надобно делать теперь. Дряхлый отец некогда отказался за них за всех от прав на великое княжение владимирское. Кирдяпа никогда не признавал той позорной грамоты и злобствовал, как уже знаем мы, не всегда тихо. Но до сих пор ничем существенно изменить свою судьбу — судьбу рядового подручника московского великого князя — ему не удавалось.
Час ли пробил, когда на престол Орды взошел Тохтамыш?! Он, Василий Кирдяпа, вызвал давешнюю памятную резню в Нижнем, уничтожив Мамаева посла Сарайку с его дружиною! Теперь он уже по тому одному давнему поступку своему Тохтамышев друг! Так думал, так полагал Василий Кирдяпа, так созревал его замысел.
Добавим, что хотя нижегородские полки и пришли на помочь Дмитрию, но ни один из князей суздальского дома не был на Куликовом поле. Хотя им-то, родичам великого князя московского по Евдокии Дмитриевне, совсем непристойно казало не участвовать в битве на Дону!
Татарский посол Ак-Ходжа (русичи говорили и смягчая окончание:
«Акъхозя», и смягчая начало: «Ачиходжа» — так и эдак) был из Тохтамышевой Орды, и в урусутских делах разбирался плохо. Про убийство Сарайки он, конечно, знал. Да и ордынцы Мамая, перешедшие на сторону Тохтамыша, наговорили много всего, наговорили такого (памятуя давешний свой разгром!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171