изящные искусства без них возвращаются в младенческое состояние, добродетель становится мелочной. 2. Умеренные страсти — удел заурядных людей..." . Если внимательно вчитаться в эти слова выдающегося мастера философских каламбуров, то можно с легкостью уразуметь и этическую программу аббата Т..., длинные и малопонятные рассуждения которого изрядно вредят занимательности романа.
В своих моральных проповедях аббат Т... настаивает на естественном характере сексуальных потребностей человека: "Не надо забывать о том, что эти наши потребности связаны с темпераментом, и они столь же естественны, как голод и жажда. Не следует придавать им особого значения и не следует делать ничего для их возбуждения" . Подобная теория "ночного горшка"3 вряд ли кого-либо удивит сегодня, однако в XVIII веке разглагольствования аббата Т...воспринимались совершенно иначе, ведь в тогдашнем общественном сознании преобладали несколько иные взгляды на природу сексуальных отношений между мужчиной и женщиной. В самом деле, неужели красноречивый аббат запамятовал известные слова апостола Павла из первого послания к коринфянам, где он определенно высказался в пользу целомудрия: "Все мне позволительно, но не все позволено; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела (...) Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? Ибо сказано: "два будут одна плоть". А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом. Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела; а блудник грешит против собственного тела".
Таким образом, в своих рассуждениях аббат Т... пытается опровергнуть главный тезис апостола Павла, несмотря на то, что учение его разделяется всею католической церковью. В самом деле, принимая во внимание слова из книги Бытия (2, 24), апостол Павел резко выступает против тех, кто уравнивал потребность в пище с половым влечением. Блуд, по мысли апостола, оскверняет тело, зато пища его осквернить не может. Тело христианина — а мадам С..., аббат Т... и Тереза — христиане-католики — как часть входит в мистическое тело Христово. Поскольку же в день Страшного Суда оно будет воскрешено Господом, нарушение заповеди целомудрия расценится тогда как один из самых тяжких грехов.
Показательно и то, что Тереза, несмотря на религиозное воспитание, не способна соблюдать нормы христианской нравственности, которые в XYIII веке достаточно эффективно преподавались юношеству. Церковь хорошо помнила о печальном примере царя Давида, который "увидел с кровли купающуюся женщину..., послал слуг взять ее... и... спал с нею" . Вот почему христианину, в частности, запрещалось смотреть на чужое обнаженное или полуобнаженное тело — ведь при взгляде на наготу другого лица половое стремление пробуждается с особенною силой.
Обращаясь к пастве, святые отцы, комментировавшие седьмую заповедь Божию, давали примерно такие рекомендации: "Должны мы избегать всякого взгляда на чужую обнаженность, например, когда женщины занимаются обиходом домашним (мытье полов, белья), когда кто спит раскидавшись... Кто же намеренно отыскивает случай к тому и с услаждением останавливает свои глаза на том, как лица другого пола остаются почему-либо в обнаженном... виде, тот безрассуден в своем любопытстве" . Впрочем, если бы автор внимательно прислушивался к подобным рекомендациям, то философско-эротический роман "Тереза-философ" лишился бы своих наиболее блестяще в стилистическом отношении выполненных пассажей.
Отказываясь руководствоваться традиционными нормами христианской этики, автор вынужден подвергнуть критике общественные институты, развитие коих осуществлялось в тесной от упомянутых норм зависимости. Разумеется, нет необходимости здесь подробно останавливаться на всех аспектах этой критики, тем более что читатель и сам легко составит себе о ней ясное представление. Отметим только страстное отрицание святости супружеских уз: "Но мимолетная неверность, причиной которой может быть обыкновенное сладострастие, бунт темперамента, частная благодарность, истинная жалость или даже мягкость души, уступающая порыву визави, — разве есть в ней что-нибудь недопустимое?" , а также пламенные призывы к отказу от деторождения .
Справедливости ради следует сказать и о том, что развернутая в романе этическая программа остается далекой от совершенства. В отличие от маркиза де Сада, у автора не хватило смелости довести ряд аморальных силлогизмов до логического конца, в силу чего на всем произведении сохраняется легкий налет ханжества и лицемерия. С одной стороны, герои романа вроде бы и не прочь отдаться всепоглощающему потоку страсти, а с другой — они обставляют свои действия столь огромным количеством предосторожностей и оговорок, что перестают представлять для существующих социальных структур сколь-нибудь существенную опасность.
Автор заблуждается также относительно числа адептов просветительской идеологии, которое им сводится к какому-то абсолютно непостижимому минимуму . В действительности же новая мораль распространялась во французском обществе с головокружительною быстротою . Если придерживаться противоположного мнения, то причины успеха революции 1789 года так и останутся до конца не проясненными.
В заключение хотелось бы остановиться на ряде пропагандируемых в романе теоретических положений, так или иначе относящихся к религии. Поскольку о глубоком расхождении автора с традиционными нормами христианской нравственности уже было сказано достаточно подробно, нам остается только рассмотреть следствия, которые неизбежно вытекают из однажды принятых посылок. Прежде всего автор романа резко отделяет трансцендентное бытие человека от его антропологического существования: "С одной стороны, я (Тереза, — А.В.) всею душой любила Бога и искренне жаждала служить ему так, как меня учили. С другой же стороны, я не могла справиться с таинственными и необъяснимыми желаниями" .
Затем в ход пускается излюбленный прием вольнодумцев XVIII столетия, прямо-таки помешавшихся на сопоставлении различных верований и религий друг с другом: "Если правоверный христианин не желает интерпретировать положения своей религии, то почему же он хочет (и требует), чтобы правоверный магометанин подвергал сомнению постулаты своей религии?" . Заложив в податливые умы слушателей некоторые сомнения, вдохновляемый естественным светом разума, проповедник предпринимает, наконец, решительную атаку: "Новые религии сотворены человеком, Бог никогда не меняется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
В своих моральных проповедях аббат Т... настаивает на естественном характере сексуальных потребностей человека: "Не надо забывать о том, что эти наши потребности связаны с темпераментом, и они столь же естественны, как голод и жажда. Не следует придавать им особого значения и не следует делать ничего для их возбуждения" . Подобная теория "ночного горшка"3 вряд ли кого-либо удивит сегодня, однако в XVIII веке разглагольствования аббата Т...воспринимались совершенно иначе, ведь в тогдашнем общественном сознании преобладали несколько иные взгляды на природу сексуальных отношений между мужчиной и женщиной. В самом деле, неужели красноречивый аббат запамятовал известные слова апостола Павла из первого послания к коринфянам, где он определенно высказался в пользу целомудрия: "Все мне позволительно, но не все позволено; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела (...) Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? Ибо сказано: "два будут одна плоть". А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом. Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела; а блудник грешит против собственного тела".
Таким образом, в своих рассуждениях аббат Т... пытается опровергнуть главный тезис апостола Павла, несмотря на то, что учение его разделяется всею католической церковью. В самом деле, принимая во внимание слова из книги Бытия (2, 24), апостол Павел резко выступает против тех, кто уравнивал потребность в пище с половым влечением. Блуд, по мысли апостола, оскверняет тело, зато пища его осквернить не может. Тело христианина — а мадам С..., аббат Т... и Тереза — христиане-католики — как часть входит в мистическое тело Христово. Поскольку же в день Страшного Суда оно будет воскрешено Господом, нарушение заповеди целомудрия расценится тогда как один из самых тяжких грехов.
Показательно и то, что Тереза, несмотря на религиозное воспитание, не способна соблюдать нормы христианской нравственности, которые в XYIII веке достаточно эффективно преподавались юношеству. Церковь хорошо помнила о печальном примере царя Давида, который "увидел с кровли купающуюся женщину..., послал слуг взять ее... и... спал с нею" . Вот почему христианину, в частности, запрещалось смотреть на чужое обнаженное или полуобнаженное тело — ведь при взгляде на наготу другого лица половое стремление пробуждается с особенною силой.
Обращаясь к пастве, святые отцы, комментировавшие седьмую заповедь Божию, давали примерно такие рекомендации: "Должны мы избегать всякого взгляда на чужую обнаженность, например, когда женщины занимаются обиходом домашним (мытье полов, белья), когда кто спит раскидавшись... Кто же намеренно отыскивает случай к тому и с услаждением останавливает свои глаза на том, как лица другого пола остаются почему-либо в обнаженном... виде, тот безрассуден в своем любопытстве" . Впрочем, если бы автор внимательно прислушивался к подобным рекомендациям, то философско-эротический роман "Тереза-философ" лишился бы своих наиболее блестяще в стилистическом отношении выполненных пассажей.
Отказываясь руководствоваться традиционными нормами христианской этики, автор вынужден подвергнуть критике общественные институты, развитие коих осуществлялось в тесной от упомянутых норм зависимости. Разумеется, нет необходимости здесь подробно останавливаться на всех аспектах этой критики, тем более что читатель и сам легко составит себе о ней ясное представление. Отметим только страстное отрицание святости супружеских уз: "Но мимолетная неверность, причиной которой может быть обыкновенное сладострастие, бунт темперамента, частная благодарность, истинная жалость или даже мягкость души, уступающая порыву визави, — разве есть в ней что-нибудь недопустимое?" , а также пламенные призывы к отказу от деторождения .
Справедливости ради следует сказать и о том, что развернутая в романе этическая программа остается далекой от совершенства. В отличие от маркиза де Сада, у автора не хватило смелости довести ряд аморальных силлогизмов до логического конца, в силу чего на всем произведении сохраняется легкий налет ханжества и лицемерия. С одной стороны, герои романа вроде бы и не прочь отдаться всепоглощающему потоку страсти, а с другой — они обставляют свои действия столь огромным количеством предосторожностей и оговорок, что перестают представлять для существующих социальных структур сколь-нибудь существенную опасность.
Автор заблуждается также относительно числа адептов просветительской идеологии, которое им сводится к какому-то абсолютно непостижимому минимуму . В действительности же новая мораль распространялась во французском обществе с головокружительною быстротою . Если придерживаться противоположного мнения, то причины успеха революции 1789 года так и останутся до конца не проясненными.
В заключение хотелось бы остановиться на ряде пропагандируемых в романе теоретических положений, так или иначе относящихся к религии. Поскольку о глубоком расхождении автора с традиционными нормами христианской нравственности уже было сказано достаточно подробно, нам остается только рассмотреть следствия, которые неизбежно вытекают из однажды принятых посылок. Прежде всего автор романа резко отделяет трансцендентное бытие человека от его антропологического существования: "С одной стороны, я (Тереза, — А.В.) всею душой любила Бога и искренне жаждала служить ему так, как меня учили. С другой же стороны, я не могла справиться с таинственными и необъяснимыми желаниями" .
Затем в ход пускается излюбленный прием вольнодумцев XVIII столетия, прямо-таки помешавшихся на сопоставлении различных верований и религий друг с другом: "Если правоверный христианин не желает интерпретировать положения своей религии, то почему же он хочет (и требует), чтобы правоверный магометанин подвергал сомнению постулаты своей религии?" . Заложив в податливые умы слушателей некоторые сомнения, вдохновляемый естественным светом разума, проповедник предпринимает, наконец, решительную атаку: "Новые религии сотворены человеком, Бог никогда не меняется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58