Она призвала к себе Чирилло, портье, и сказала ему, что желает выехать из дому.
— Ты не будешь настолько глуп, мой друг, чтобы хотеть рассердить меня. Чего ты ждешь от принца? Ты ведь знаешь, что он может вознаградить тебя только моими деньгами… Вот тебе тысяча лир.
Чирилло поклонился так низко, что его тройной подбородок почти коснулся земли. Когда он поднялся, он был так же спокоен и величествен, как прежде.
— В таком случае я обещаю тебе пятьдесят тысяч лир. Если хочешь, я дам тебе вексель.
Колени Чирилло чуть-чуть подогнулись, но только на секунду. Он на мгновение закрыл глаза, потом принял прежний вид.
— Ты не хочешь? В таком случае иди.
Вечером она опять призвала его к себе. Он пришел не скоро.
— Сто тысяч, — только сказала она.
Толстый, весь в галунах, портье упал на колени.
— Смилуйтесь! — простонал он. — Ваша светлость, не прибавляйте больше ничего! Я мог бы сделать это!
Он поднялся и, спотыкаясь, вышел из комнаты.
Ее сострадание длилось недолго; она позвала его обратно. Но вместо него появился Муцио с укоризненной гримасой на лице.
— Зачем ваша светлость искушаете слабого человека? Ведь он только плоть. Почему ваша светлость не обращаетесь ко мне — к духу и воле? Я со спокойным достоинством дал бы понять вашей светлости, что вы не можете выехать и за сто тысяч лир, потому что ваше здоровье не позволяет этого… К тому же вы, вероятно, не вернулись бы.
— Муцио, вы получите двести тысяч.
— Это целое состояние! — сказал он с искренним восхищением. — Но — и он разом опустил приподнятые плечи — я должен был бы проживать его в Америке. И еще вопрос, добрался ли бы я туда невредимым. Здесь, в Неаполе, я всегда заработаю на жизнь; я умерен и люблю свою родину.
— Жаль, — сказала она и отпустила его. В душе она была почти счастлива прочностью своей тюрьмы и всем тем, что отваживались делать с ней.
Утром, когда улица пела и сверкала, она опять лежала в окне между каменными фантазиями фасада. Подле нее к фиолетовому небу из причудливой, пузатой церкви несся звон. Ангелочки на улитках скакали перед ней — в сказочную страну.
На улице, окруженная любопытными, сидела сомнамбула с завязанными глазами, черная и убогая, и предсказывала счастье. Босоногие парни в красных шерстяных колпаках продавали слизистых, хрящеватых, морских животных, обнаженных или в скорлупе. Солнце пестрило лица девушек, их платки сверкали. Из мисок бежавшего повара вырывался пар кушаний. Искрились медные котлы, развешенное белье шумело на ветру.
На противоположной стороне улицы старик в лохмотьях, с бритым подбородком, вертел маленькую детскую шарманку. Среди шума никто не слышал ее слабых звуков. Какой-то мальчик подошел и стал подпевать. Старик бросил ручку, добродушно и с поразительной силой схватил мальчика сзади и посадил его себе на плечо.
«Кто это так обращался с детьми? — думала герцогиня. — Проспер?»
Он в упор, с ожиданием, смотрел на нее. Она улыбнулась. Он подошел к самому окну. Мальчик выпрямился, держась за голову старика, и вытянул руку. Герцогиня написала несколько слов, завернула в бумажку деньги и осторожно бросила. Мальчик подхватил бумажку и сунул ее за ворот старика. Она отошла от окна.
«Собственно говоря, еще слишком рано освобождать меня, — думала она. — Но я хотела бы узнать, что из этого выйдет».
И она ждала с любопытством, как ребенком в своем саду, когда Дафнис покидал ее, и она радовалась непредвиденным приключениям следующего дня.
Но уже вечером пришел Муцио.
— Ваша светлость, снова недостаток доверия! Чем я заслужил это? Значит, это правда, что сильные мира не терпят прямодушных слуг?
Он с благородством выпрямился, его блестящий сюртучок слабо затрещал по швам.
— Если бы ваша светлость удостоили меня вопросом, должны ли вы вмешивать в свои дела полицию, то я, правдивый, как всегда, когда лгать бесполезно, ответил бы вашей светлости: полиция только усложнила бы наше дело. Потому что она не захотела бы ничего сделать, а должна была бы все-таки делать вид, будто хочет что-то сделать… Но ах, ваша светлость не удостоили меня этим вопросом. Вместо меня вы послали другого, чужого, подозрительного нам человека, которого полицейские, конечно, сейчас же задержали. Еще счастье, что они известили о происшедшем только меня, а не его сиятельство, принца. Я просил властей хранить молчание. Его сиятельству не слишком миролюбивый образ действий вашей светлости причинил бы прямо-таки опасное огорчение.
— Мне было бы искренне жаль, — ответила герцогиня. — В следующий раз я устрою это получше, чтобы не было неудачи. Тогда его сиятельству придется поспешить укрыться в безопасное место, и у него даже не будет времени поплакать обо мне.
Муцио сказал:
— Я сделаю это за него: за несчастного, обладавшего такой женщиной. Ведь это несчастье — обладать вами, ваша светлость, раз придется когда-нибудь потерять вас.

Она не получала даже газет; на ее требования ей отвечали, что ее необходимо оградить от волнений, которые они с собой приносят. Но карточки посетителей приносились ей. Каждый вечер их набиралась целая кипа, с именами, которые она едва знала: посетители ее празднеств, те, которые приходили ей представиться, и другие, в которых она в течение одной ночи возбуждала, желание. Она думала об элегантном часе на Корсо и о покрытом парусами море и ощущала легкую гневную тоску; потом с улыбкой думала о том, что, вероятно, из-за этой-то тоски дон Саверио и велел подавать ей карточки.
Сам он не показывался уже целую неделю.
Она долгие часы прогуливалась по нарядному саду, полному театральной гидравлики. Но козлоногие любовники беспомощно стояли против пышных нимф: вода больше не била. По ту сторону высоких стен лавра она видела кусок соседнего дома. Днем он казался необитаемым. «Для чего его употребляет Саверио?» — думала она. Вечером ставни открывались. Появлялся свет, слышался смех, поднималась праздничная суета.
В одну холодную, тихую ночь герцогиня посмотрела наверх. Там за освещенным окном стояла декольтированная, белая от пудры женщина в красном бархате. Вдруг лунный свет залил герцогиню. Женщина наверху распахнула окно и простерла руки.
— Нана!
Бывшая камеристка делала безутешные знаки, указывая назад, где раздавался звон, и в тени что-то отливало золотом. Она приложила палец к сердцу и к губам. Герцогиня знаками дала ей понять, что это ничего не значит. Она начала догадываться, какое блестящее дело устроил в соседнем доме ее возлюбленный.
Наконец, он пришел.
— Доброе утро, прекрасная госпожа. У тебя вид уже гораздо лучший. Скука принесла тебе пользу; я уверен, что теперь ты дашь мне доверенность.
— Посмотрим.
Она привлекла его в свои объятия. Он был ослепителен, победоносен — божественный палач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58