ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

он добавил:
— Так как Вареньке я желаю только добра, то я за нее рад, очень рад!
Вы, именно вы составите ее счастье… насколько, конечно, можно говорить о счастье в нынешнем Севастополе… Впрочем, может быть, вас переводят отсюда куда-нибудь?
— А куда же могли бы меня перевести отсюда? — удивленно спросил Бородатов.
— Ну, мало ли куда? Вот хотя бы в Николаев.
— Разве Николаеву что-нибудь угрожает?
— Однако же вот Новосильский переведен в Николаев… И несколько человек еще, пониже чином.
— Отдыхать отправлены, поправляться от ран и контузий… А мы что же?
Нет, уж так и быть, будем с Варей бедовать здесь… Правда, после свадьбы Варя, по уставу, должна будет выйти из общины сестер милосердия, но перевязочного пункта бросать она все-таки не желает.
— Напрасно!.. Уговорили бы вы ее бросить, — мягко сказал Дебу. — А то, знаете ли, ведь раз уже болела тифом, вдруг привяжется что-нибудь еще, чего не дай бог, конечно… Поберегите ее!
Эта просьба прозвучала у Дебу вполне искренно, и Бородатов, все не выпускавший его руки, пожал ее крепче и сказал:
— Спасибо вам! Может быть, мне удастся ее уговорить, а нет — давайте действовать вдвоем. На свадьбу к нам приходите непременно!
— Если не откажете, приду.
— Прошу, усердно прошу! И Варя тоже!
Дебу спросил, на какой день назначена свадьба, потом сказал:
— Если я в этот день буду свободен от наряда по службе…
— Постарайтесь быть свободным!
— Стараться-то мы рады, да ведь людишки мы мелкие! — шутливым уже тоном отозвался на это Дебу.
— Непременно, непременно! — прощаясь с ним, настаивал Бородатов. — Без вас нам и пир будет не в пир! — И с весьма облегченным сердцем пошел от него к гребцам, дожидавшимся его у своей двойки.
III
Это была несомненно маленькая роскошь, допущенная высшим начальством севастопольского гарнизона, как видно, от полноты внезапно прихлынувших родительских чувств, — свадьба одного из боевых офицеров с самой юной из общины сестер милосердия.
Первомайский праздник Охотского полка, разрешенный тоже Сакеном, развернулся по-широкому, запел хорами полковых певчих, загремел трубами оркестров, засверкал лихими плясками в целях почтить не одних только охотцев, бессменно и крепко стоявших в течение полугода на защите города и Крыма. То был праздник всего героического гарнизона, только сознательно пристегнутый к юбилейному сроку.
А что же такое была эта скромная свадьба незаметного подпоручика-сапера, у которого не красовалось пока еще ни одного ордена на поношенном уже мундире?
И все-таки колокола Михайловского собора, купол которого был уже в трех местах пробит ядрами, так что голуби свободно влетали в отверстия, — надтреснутые колокола эти звучали торжественно весело.
На паперти, тоже наполовину обрушенной ядром, толпились любопытные, неизвестно откуда взявшиеся вдруг и в большом числе, причем, как всегда на венчаниях, преобладали женщины в платочках.
Пели певчие. Жених и невеста перед аналоем стояли под венцами, которые держали над ними шафера, часто переменяя руки; шафером жениха был товарищ Вити, прапорщик Сикорский, шафером невесты — капитан-лейтенант Стеценко, который был близок с Бородатовым уже несколько лет. Не отверг приглашения своего счастливого соперника и унтер-офицер Дебу; он, католик, внимательно вслушивался в возгласы священника и пение хора, но гораздо внимательнее все-таки следил за тем, какое сознание важности момента было на лице Вари, как держала она в чуть-чуть дрожавших пальцах свечу, изукрашенную золотой канителью, как менялась со своим женихом кольцами, как три раза обходила с ним вокруг аналоя, поблескивая золотым крестом сестры, надетым в последний раз.
Певчие с чувством пели «Исаия, ликуй…» Три голубя, — один бело-коричневый и два сизаря, — усевшись на иконостасе, с большим любопытством смотрели на зрелище, которое видели первый раз в своей жизни.
Даша, первая русская сестра милосердия, блистая серебряной медалью на аннинской красной ленте с желтой каемкой, пришла на праздник своей подруги; было и еще несколько сестер из петербургских. Хлапонин, несколько запоздало, явился уже к концу обряда. Часто оглядываясь на двери в ожидании его, Елизавета Михайловна уже беспокоилась, не случилось ли с ним снова чего-нибудь страшного, так как выстрелы с батарей, хотя и нечастые, продолжали греметь, и расцвела по-девичьи, когда он подошел к ней и стал рядом.
— Почему ты так поздно? — спросила она его на ухо, волнуясь.
— Переезд через рейд задержал, — ответил он спокойно.
Елизавета Михайловна переживала то, что делалось перед ее глазами в соборе, сложно и остро, не только за свою любимицу Вареньку теперь, но и за себя самое в прошлом, не только за Вареньку и за себя, но и за матросскую сироту Дашу, и за всех женщин кругом, и за всех, оставшихся на свой страх и риск в Севастополе, который расстреливался из тысячи осадных орудий.
Для нее это была не просто свадьба, хотя и близко знакомых ей людей, — для нее был это прообраз, символ, залог какой-то новой жизни, которой суждено распуститься в России на густо удобренных кровью севастопольских руинах: она хорошо помнила и Хлапонинку и московских страшных людей в голубых мундирах с пышными аксельбантами.
Она, принимавшая такое непосредственное и теплое участие в поспешных, хотя, однако, кропотливых, сборах Вареньки к венцу, сопереживала теперь и материнские волнения Капитолины Петровны за то, чтобы все кончилось благополучно, чтобы не влетело вдруг в купол четвертое по счету ядро и не наделало бы ужасных бед: нет-нет, да и посмотрит Капитолина Петровна опасливо курочкой в купол, сильно сбочив для этого крупную голову в праздничном чепчике.
Иван Ильич поставил свою палку перед собой, опираясь на нее обеими руками, но в купол он не глядел: неотрывно рассматривал он избранника своей старшей дочери, и Елизавете Михайловне представлялось, что он однообразно думал и теперь, как иногда говорил дома: «Не моряк — сапер! Не та совсем закваска, не то обличье… И, кажется, очень уж что-то серьезен, — а так ведь тоже нельзя… Уживется ли с ним моя девочка?.. В первое-то время еще туда-сюда, а потом, когда окончится война? Ведь все-таки он почти на десять лет ее старше…»
Иногда он, озабоченный будущим, прикачивал головой в подтверждение своим мыслям, которые Елизавета Михайловна читала в выражении его глаз совершенно безошибочно, как ей казалось.
Маленькую Олю, принаряженную и чистенькую, стоявшую рядом с матерью, занимала и восхищала вся эта необычайность, совершавшаяся кругом нее: и тяжелые на вид, блестевшие тускло венцы, и огоньки свечей, и странные слова песнопений, вроде: «Дева, имей во чреве и роди сына Эммануила», и то, как на народе целуется ее сестра Варя со своим женихом, и то, как этот седобородый, с клочковатыми бровями и с лысой головою священник, взявши за руки, крутит их обоих вокруг аналоя…
Но больше всего, насколько успела заметить Елизавета Михайловна, удивляли ее голуби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193