— Однако ты не выходила за них замуж. И не спала с ними! Проклятие! — Дориан отшвырнул в сторону одеяло и голым подошел к окну. — Я не хотел быть даже твоим пациентом, а стал твоим любовником. Ты поддалась чувствам, и это ужасно.
Он бы не счел это ужасным, если мог видеть себя сейчас: красивый, высокий и сильный мужчина.
— Ты же говорил, что провидение никому не обещает вечного счастья, — возразила Гвендолин. — И тем более не дает каждому то, чего он желает. Провидение ведь не создало меня мужчиной, чтобы я могла стать врачом. — Она подошла к мужу. — Но сейчас я не жалею, что родилась женщиной. Ты заставил меня радоваться этому, а я достаточно практична и эгоистична, чтобы наслаждаться жизнью пока могу.
— О, Гвен!
Да, времени у нее осталось не так много. Его застывшее лицо и отчаяние в голосе сказали ей, что дела обстоят хуже, чем она думала.
«Но это в будущем», — напомнила себе Гвендолин и положила руку на грудь мужа.
— У нас впереди ночь, — тихо сказала она.
Он заставил ее радоваться тому, что она женщина.
«У нас впереди ночь», — сказала она.
Даже святой Петр, окруженный мучениками и ангелами, не смог бы устоять перед Гвендолин, а захлопнув за собой тяжелые врата рая и схватив ее в объятия, положил бы свое тело и душу (пусть даже вечную) на то, чтобы сделать ее счастливой.
Поэтому Дориан отнес свою жену на кровать и занялся с ней любовью, снова испытывая восторг оттого, что его любят, хотят, доверяют ему. Потом он лежал без сна, держа в объятиях заснувшую графиню и не зная, жив он или мертв, ибо не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал такое умиротворение.
И только под утро Дориан осознал причину своего блаженного спокойствия: ведь никогда в жизни он не сделал ничего хорошего другим людям. Он лишь представлял, как спасет мать, возьмет на континент, где ей не нужно будет лгать и притворяться. А когда соизволил навестить ее в Дартмуре, то даже не обратил внимания на ее прозрачные намеки и вернулся к своей веселой жизни.
Если бы он понял, остался бы здесь, помог бы отцу ухаживать за ней, они сумели бы обмануть деда и «специалистов» из Лондона. В клинике тоже все могло обвернуться иначе, ему надо было сыграть на дьявольской гордости деда и его чувстве долга. Раз мать в течение многих лет обманывала старого тирана, то и у него это получилось бы.
Даже после скандала ему не следовало в приступе детской истерики уезжать из Ронсли-Холла, может, тогда он чего-нибудь и добился бы. Используя деньги и влияние графа, продолжил бы, например, образование или занялся бы политикой.
Все умирают, кто-то раньше, кто-то позже, и нечего тут хныкать. Но горько прощаться с жизнью, сожалея об упущенных возможностях.
Именно это и тревожило его последние несколько месяцев.
Сейчас душа у него спокойна.
Благодаря жене.
Он сделал Гвендолин счастливой, заставил простить Господа за то, что тот сотворил ее женщиной, а это немалое достижение. Ведь она хочет быть врачом и, что не менее важно, использует деньги и влияние графа Ронсли на благие цели.
«Очень хорошо, — мысленно сказал ей Дориан. — Я не в состоянии выдать тебе врачебный диплом, но дам то, что могу».
После завтрака он повез жену на болота, куда ездил с матерью восемь лет назад.
Он помог Гвендолин спешиться, ограничив себя лишь коротким поцелуем, отвел к валуну у края тропы. Дориан положил на холодный камень свой сюртук и предложил ей сесть.
— Прошлой ночью ты сказала, что я не первый сумасшедший в твоей жизни, — начал он.
— Именно так, — откликнулась Гвендолин. — Доктор Эвершем, к которому перешла практика мистера Найтли, особо интересовался невралгическими заболеваниями и несколько раз позволил мне ассистировать. Конечно, не все пациенты были лишены разума, однако мисс Вэа считала себя одновременно шестью разными людьми, у мистера Бауеза случались дикие приступы, а миссис Пиблз… да покоится ее душа в мире…
— О деталях расскажешь позже, — прервал ее Дориан. — Я только хотел удостовериться, что понял тебя правильно. Боюсь, я был не слишком внимателен. Извини, со времени твоего приезда я постоянно отвлекаюсь.
— Не говори так! — воскликнула Гвендолин. — За исключением мистера Эвершема ты единственный мужчина, который воспринимает меня как врача. Ты не смеялся над моим желанием построить больницу, тебя не испугали рассказы о вскрытии трупов. — И, помолчав, добавила:
— Правда, ты слишком заботлив, но это благородная черта твоего характера.
— Слишком заботлив? — повторил Дориан.
Гвендолин кивнула.
— Ты хочешь защитить меня от неприятностей. С одной стороны, очень мило, когда с тобой носятся, а с другой — это слегка раздражает.
Дориан понимал раздражение жены. Гвендолин не нравилось, что ее держат в неведении относительно его болезни. Он обращался с нею как с глупой женщиной, то есть не лучше остальных мужчин.
— Так я и думал. — Он скрестил руки за спиной, борясь с желанием схватить ее в объятия и проявить «излишнюю заботу». — У тебя медицинский ум, ты смотришь на вещи иначе, чем мы, неспециалисты. Для тебя болезнь — объект изучения, а пациенты — источник знаний. Их нездоровье не вызывает у тебя отвращения, так же как у меня диалоги Цицерона. — Дориан слегка покраснел. — Знаешь, я когда-то считал себя филологом-классиком.
— Знаю. — В ее зеленых глазах было восхищение. — Берти говорил, ты шел первым.
— Да, я не только красивый малый, — усмехнулся Дориан. — У меня к тому же есть… был… ум. Я тоже строил планы на будущее. Которые оказались… не слишком продуманными, и все закончилось… довольно плачевно.
Глупо чувствовать неловкость, ведь он собрался рассказать жене о себе. Она должна знать факты, все факты, чтобы принять обоснованное решение о своем будущем. Ее привязанность к нему — лишь слепое увлечение новобрачной, ответ на телесную страсть, которая влечет их друг к другу. Если, узнав обо всем, она захочет уйти, то сможет быстро успокоиться. Если же предпочтет остаться, то по крайней мере осознанно. Из уважения к ее характеру и уму он даст ей возможность сделать выбор, а потом, согласно ее решению, будет жить… и умирать.
— Дориан?
Как нежно Гвендолин произносит его имя. Он навсегда запомнит это… во всяком случае, пока работает его мозг.
Дориан с улыбкой повернулся к жене.
— Тебе хочется узнать подробности моей болезни, — сказал он. — Я пытался сообразить, с чего начать.
Восхищение в ее зеленых глазах тут же исчезло, они мгновенно стали изучающе-внимательными, что так заинтриговало Дориана при первой встрече с Гвендолин.
— Спасибо, дорогой. — Голос тоже звучал по-деловому спокойно. — Если не возражаешь, мне бы хотелось, чтобы ты начал со своей матери.
После ужина Гвендолин составляла в библиотеке список книг по медицине, которые надо привезти из дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26