Художник думал о Вере. В его голове складывался сюжет новой картины танцующая казачка в кругу чубатых длинноусых казаков-запорожцев. Два парубка в лихо заломленных на затылок кубанках отбивают бешеную чечетку вокруг лукавой и быстроногой дивчины.
Сологубенко усиленно тёр рукою лоб, стараясь более полно представить себе композицию будущего полотна. Наконец он вытащил записную книжку и при дрожащем свете костра сделал несколько набросков.
— Понравилось Вам, как вечером плясала докторша? — справился он у дневальных.
— Глядели мы на неё и диву давались. Учёная — и вдруг так пляшет. Даже сразу в уме такого не укладывалось, — живо ответил телефонист Горновой.
Ночь тихо плыла над землёй. Прапорщика и солдат всё больше клонило ко сну. Откуда-то издалека доносился заливистый собачий лай, с коновязей слышалось сонное пофыркивание лошадей и ленивые оклики дневальных. Сологубенко задремал.
19
В начале четвёртого часа тревожно и настойчиво запищал телефон. Горновой поднял трубку.
— Постой, ничего я не пойму, — тяжёлые — стол, мортирщики пятистенок, лёгкие — семисвечник. Так, что ли? Чудно больно что-то! Повтори-ка ещё раз.
Помусолив карандаш, телефонист каракулями начал выводить полученную телефонограмму.
«Подписал командующий армией генерал Каледин, — с замысловатым росчерком вывел он генеральскую фамилию. — передал Середа, принял Горновой. Три часа пятнадцать минут двадцать второго мая тысяча девятьсот шестнадцатого года».
Затем солдат осторожно разбудил Сологубенко. Прапорщик тоже ничего не понял и велел отнести телефонограмму Кремнёву. Капитан прочёл её внимательно, посмотрел на часы и приказал будить солдат в пять часов утра, затем он повернулся на другой бок и заснул. Ещё было совсем тихо, когда Зуев начал выводить из ангара привязной аэростат. Опробовав работу лебёдки, проверил стропы выпускного клапана, добавил через аппендикс газа из газгольдеров.
Около гаубиц хлопотал Звонарёв, при свете фонарей в последний раз перед боем проверял исправность материальной части. Подошёл Борейко, сипловатым со сна голосом поздоровался с солдатами, справился у Звонарёва, всё ли в порядке на батарее.
— Помни, в случае, если я выйду из строя, продолжай огонь по выбранным мною целям, не задерживай стрельбы, — приказал капитан.
Затем он подошёл к привязному аэростату и, подозвав к себе Зуева, распорядился:
— Если немецкий самолёт атакует нас, бейте по нему ружейными залпами, не думая обо мне. Лучше подстрелить своего командира, чем пропустить врага. Кто из разведчиков пойдёт со мной в полёт?
— Дозвольте мне Ваше высокоблагородие! — немедленно отозвался Блохин.
Борейко потрепал его по плечу.
— Полезай в корзину, Филя.
Без четверти четыре Борейко занял место в корзине, за ним влез и Блохин. Оба прикрепили к себе парашютные стропы, сами парашюты повисли на бортах корзины.
— Лебёдка виру помалу! — скомандовал капитан, и серебристый аэростат медленно поплыл в спокойном прохладном воздухе.
На востоке стало заметно сереть, свет прибавлялся с каждой минутой. Борейко, поёживась от холода, в бинокль рассматривал покрытые ещё ночной мглой линии немецких окопов. Найдя наконец нужную цель, он повернулся к Блохину, который с телефоном примостился на дне корзины.
— Так начнём, говоришь, Филя? — улыбнулся капитан.
Блохин взглянул на охваченный заревом наступающего дня восток.
— Как раз время разжигать кон, Борис Дмитриевич.
— Цель номер один, орудиями огонь! — скомандовал Борейко, и Блохин точас же повторил это в телефон.
Ровно в четыре часа утра на аэростат упали первые лучи солнца, и в это мгновение внизу, в чаще леса, блеснул столб огня. Через несколько секунд до капитана долетел раскатистый гул тяжёлого выстрела, и в воздухе зашелестел быстро удаляющийся снаряд. Около цели, чуть вправо и немного не долетев до неё, взвился столб чёрного дыма.
— Левее ноль-ноль два, прицел больше на одно деление, батареей огонь! — произнёс Борейко.
Блохин, как эхо, повторил команду в телефон, и вскоре снизу донеслись удары трёх выстрелов. Немного повременив, капитан поднёс бинокль к глазам. Перед ним чётко вырисовывался сильно укреплённый узел сопротивления — три ряда проволочных заграждений и многоярусная огневая оборона из железобетонных укреплений, господствующих над всей окружающей местностью. Три огромных взрыва взметнулись как раз над укреплением. Высоко вверх взлетели глыбы бетона, брёвна, колья проволочных заграждений и туча камней и земли. Когда дым рассеялся, стало видно, как стремительно бежали во все стороны от места взрыва немецкие солдаты.
— Как жаль, что нет дальнобойных пушек, тут бы их как следует припудрить шрапнелью! — вздыхал Борейко. — Тридцать секунд выстрел огонь!
Двенадцатидюймовая батарея начала методичный обстрел укреплённого узла, как гигантским молотом, разбивая железобетон, брёвна, проволоку и уничтожая людей.
Капитан осмотрелся по сторонам. Справа чёрная завеса дыма и земли показала места, обстреливаемые тяжёлой и мортирными батареями, слева доносилась резкая стрельба лёгких орудий, которые били по проволоке и ближним тылам противника. Воздух наполнился раскатами артиллерийской канонады. Казалось, среди безоблачного голубого неба разразилась страшная гроза. Испуганные птицы стаями взлетали над лесом и устремлялись на восток.
Немецкие батареи молчали, зато в воздухе появилось около десятка вражеских самолётов. Они, как орды-стервятники, кружились над русскими, высматривая артиллерийские позиции.
— Наблюдать за воздухом! — приказал Борейко аэростатной команде, и только внизу, около подъёмной лебёдки, зашевелился взвод солдат с винтовками и два автомобиля с установленными на них сдвоенными пулемётами. Блохин тут же вытащил из угла ручной пулемёт Кольта и приладил к борту корзины.
Капитан продолжал следить за результатами стрельбы. После двух попаданий двух десятков пятидесятифунтовых снарядов укреплённый узел превратился в бесформенную груду развалин.
— Стой! Цель номер два, орудиями! — перенёс огонь Борейко на группу пулёметных гнёзд во второй линии обороны, и через минуты огромные гаубицы обрушили на них свои всесокрушающие смертоносные удары.
— Ваше высокоблагородие, самолёт, — торопливо проговорил Блохин и застрочил из пулемёта.
Поблёскивая на солнце своими серебристыми крыльями, немецкий аэроплан стрелял из пулемёта, стремительно приближаясь к аэростату. Блохин успел дать лишь короткую очередь, и немец скрылся за оболочкой аэростата. Снизу, с земли, раздавались рвущие ухо ружейных залпов и лихорадочная дробь пулемётов, отчаянно запищал телефон.
— Аэростат горит, скорее прыгайте на парашютах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Сологубенко усиленно тёр рукою лоб, стараясь более полно представить себе композицию будущего полотна. Наконец он вытащил записную книжку и при дрожащем свете костра сделал несколько набросков.
— Понравилось Вам, как вечером плясала докторша? — справился он у дневальных.
— Глядели мы на неё и диву давались. Учёная — и вдруг так пляшет. Даже сразу в уме такого не укладывалось, — живо ответил телефонист Горновой.
Ночь тихо плыла над землёй. Прапорщика и солдат всё больше клонило ко сну. Откуда-то издалека доносился заливистый собачий лай, с коновязей слышалось сонное пофыркивание лошадей и ленивые оклики дневальных. Сологубенко задремал.
19
В начале четвёртого часа тревожно и настойчиво запищал телефон. Горновой поднял трубку.
— Постой, ничего я не пойму, — тяжёлые — стол, мортирщики пятистенок, лёгкие — семисвечник. Так, что ли? Чудно больно что-то! Повтори-ка ещё раз.
Помусолив карандаш, телефонист каракулями начал выводить полученную телефонограмму.
«Подписал командующий армией генерал Каледин, — с замысловатым росчерком вывел он генеральскую фамилию. — передал Середа, принял Горновой. Три часа пятнадцать минут двадцать второго мая тысяча девятьсот шестнадцатого года».
Затем солдат осторожно разбудил Сологубенко. Прапорщик тоже ничего не понял и велел отнести телефонограмму Кремнёву. Капитан прочёл её внимательно, посмотрел на часы и приказал будить солдат в пять часов утра, затем он повернулся на другой бок и заснул. Ещё было совсем тихо, когда Зуев начал выводить из ангара привязной аэростат. Опробовав работу лебёдки, проверил стропы выпускного клапана, добавил через аппендикс газа из газгольдеров.
Около гаубиц хлопотал Звонарёв, при свете фонарей в последний раз перед боем проверял исправность материальной части. Подошёл Борейко, сипловатым со сна голосом поздоровался с солдатами, справился у Звонарёва, всё ли в порядке на батарее.
— Помни, в случае, если я выйду из строя, продолжай огонь по выбранным мною целям, не задерживай стрельбы, — приказал капитан.
Затем он подошёл к привязному аэростату и, подозвав к себе Зуева, распорядился:
— Если немецкий самолёт атакует нас, бейте по нему ружейными залпами, не думая обо мне. Лучше подстрелить своего командира, чем пропустить врага. Кто из разведчиков пойдёт со мной в полёт?
— Дозвольте мне Ваше высокоблагородие! — немедленно отозвался Блохин.
Борейко потрепал его по плечу.
— Полезай в корзину, Филя.
Без четверти четыре Борейко занял место в корзине, за ним влез и Блохин. Оба прикрепили к себе парашютные стропы, сами парашюты повисли на бортах корзины.
— Лебёдка виру помалу! — скомандовал капитан, и серебристый аэростат медленно поплыл в спокойном прохладном воздухе.
На востоке стало заметно сереть, свет прибавлялся с каждой минутой. Борейко, поёживась от холода, в бинокль рассматривал покрытые ещё ночной мглой линии немецких окопов. Найдя наконец нужную цель, он повернулся к Блохину, который с телефоном примостился на дне корзины.
— Так начнём, говоришь, Филя? — улыбнулся капитан.
Блохин взглянул на охваченный заревом наступающего дня восток.
— Как раз время разжигать кон, Борис Дмитриевич.
— Цель номер один, орудиями огонь! — скомандовал Борейко, и Блохин точас же повторил это в телефон.
Ровно в четыре часа утра на аэростат упали первые лучи солнца, и в это мгновение внизу, в чаще леса, блеснул столб огня. Через несколько секунд до капитана долетел раскатистый гул тяжёлого выстрела, и в воздухе зашелестел быстро удаляющийся снаряд. Около цели, чуть вправо и немного не долетев до неё, взвился столб чёрного дыма.
— Левее ноль-ноль два, прицел больше на одно деление, батареей огонь! — произнёс Борейко.
Блохин, как эхо, повторил команду в телефон, и вскоре снизу донеслись удары трёх выстрелов. Немного повременив, капитан поднёс бинокль к глазам. Перед ним чётко вырисовывался сильно укреплённый узел сопротивления — три ряда проволочных заграждений и многоярусная огневая оборона из железобетонных укреплений, господствующих над всей окружающей местностью. Три огромных взрыва взметнулись как раз над укреплением. Высоко вверх взлетели глыбы бетона, брёвна, колья проволочных заграждений и туча камней и земли. Когда дым рассеялся, стало видно, как стремительно бежали во все стороны от места взрыва немецкие солдаты.
— Как жаль, что нет дальнобойных пушек, тут бы их как следует припудрить шрапнелью! — вздыхал Борейко. — Тридцать секунд выстрел огонь!
Двенадцатидюймовая батарея начала методичный обстрел укреплённого узла, как гигантским молотом, разбивая железобетон, брёвна, проволоку и уничтожая людей.
Капитан осмотрелся по сторонам. Справа чёрная завеса дыма и земли показала места, обстреливаемые тяжёлой и мортирными батареями, слева доносилась резкая стрельба лёгких орудий, которые били по проволоке и ближним тылам противника. Воздух наполнился раскатами артиллерийской канонады. Казалось, среди безоблачного голубого неба разразилась страшная гроза. Испуганные птицы стаями взлетали над лесом и устремлялись на восток.
Немецкие батареи молчали, зато в воздухе появилось около десятка вражеских самолётов. Они, как орды-стервятники, кружились над русскими, высматривая артиллерийские позиции.
— Наблюдать за воздухом! — приказал Борейко аэростатной команде, и только внизу, около подъёмной лебёдки, зашевелился взвод солдат с винтовками и два автомобиля с установленными на них сдвоенными пулемётами. Блохин тут же вытащил из угла ручной пулемёт Кольта и приладил к борту корзины.
Капитан продолжал следить за результатами стрельбы. После двух попаданий двух десятков пятидесятифунтовых снарядов укреплённый узел превратился в бесформенную груду развалин.
— Стой! Цель номер два, орудиями! — перенёс огонь Борейко на группу пулёметных гнёзд во второй линии обороны, и через минуты огромные гаубицы обрушили на них свои всесокрушающие смертоносные удары.
— Ваше высокоблагородие, самолёт, — торопливо проговорил Блохин и застрочил из пулемёта.
Поблёскивая на солнце своими серебристыми крыльями, немецкий аэроплан стрелял из пулемёта, стремительно приближаясь к аэростату. Блохин успел дать лишь короткую очередь, и немец скрылся за оболочкой аэростата. Снизу, с земли, раздавались рвущие ухо ружейных залпов и лихорадочная дробь пулемётов, отчаянно запищал телефон.
— Аэростат горит, скорее прыгайте на парашютах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131