Передай это дальше, ты знаешь, кому. Еще посмотрим...
В тот же миг его правую руку пронзила такая острая боль, что он разжал пальцы. Словно все силы разом вышли из него. Руки повисли как плети, он перестал понимать, где он, на каком свете.
Он видел, как Симина передергивает плечиками, приглаживает складочки платьица и трет предплечье, на котором остались следы от его пальцев. Видел он и то, как она старательно поправляет букли и застегивает потайной крючок на лифе. Симина проделала все это без малейшей поспешности, ни разу не взглянув на него, как будто забыв о его существовании. Потом пошла к дому упругим, проворным шагом. Егор оторопело смотрел ей вслед, пока маленькая грациозная фигурка не потерялась в тени веранды.
* * *
После обеда Егор и г-н Назарие были приглашены в комнату Санды. Они нашли ее еще более изможденной, с глубокой синевой вокруг глаз; руки, бессильно лежащие поверх теплой шерстяной шали, казались особенно белыми. Санда слабо улыбнулась гостям и глазами предложила им сесть. Г-жа Моску, стоя у ее изголовья с книгой в руках, не прерываясь декламировала:
— Viens donc, ange du mal, dont la voix me convie,
Car il est des instants ou si je te voyais,
Je pourrai pour ton sang t’abandonner ma vie
Et mon ame... si j’y croyais!
Прочтя эту последнюю строфу с необыкновенным чувством, чуть ли не со слезами в голосе, она вздохнула и закрыла книгу.
— Что это было? — поинтересовался г-н Назарие.
— Пролог к «Антони», бессмертной драме Александра Дюма-отца, — строго сообщила г-жа Моску.
«Во всяком случае, сейчас не самый подходящий момент для такого чтения», — подумал Егор. Ему совсем не понравилась строка: «Je pourrai por ton sang t’abandonner ma vie»...
Слишком жестокая ирония, отдающая цинизмом. И что означал этот вздох г-жи Моску? Сожаление? Досаду? Покорность судьбе?
— Я читаю без перерыва уже полчаса, — похвалилась г-жа Моску. — Люблю почитать вслух, как в добрые старые времена... Когда-то я знала. наизусть множество стихов, — с мечтательной улыбкой добавила она.
Егор смотрел и не верил глазам. Ее было не узнать: энергия и легкость в каждом жесте. Простояла столько времени на ногах за чтением, и хоть бы что. Какой-то чудесный прилив сил — не за счет ли Санды?
— А Эминеску! — с воодушевлением продолжала г-жа Моску. — Светоч румынской поэзии! Сколько я знала из Михаила Эминеску!..
Егор искал взгляда Санды, но она лишь на секунду встретилась с ним глазами, в которых тлел страх и шепотом сказала:
— Maman, достаточно. Ты устанешь. Присядь лучше...
Г-жа Моску не услышала. Она поднесла руки к вискам в наплыве воспоминаний, силясь восстановить в памяти бессмертные строки.
— Как же там было, вот это, знаменитое, — бормотала она.
Санда не на шутку обеспокоилась. Томик Эминеску г-жа Моску могла взять на этажерке, где стояли все их любимые поэты, но этого нельзя было допустить. Она знала болезненное пристрастие матери к некоторым стихам Эминеску, возникшее еще в те времена когда ей, десятилетней девочке, долгими вечерами читала вслух Кристина. «Сейчас лучше бы не ворошить былого», — с тревогой думала Санда.
...Спустись ко мне, моя Звезда, -
Дорожку луч протянет,
В мой дом, в мой сон — спустись сюда,
Пусть свет сюда нагрянет...
При первых же словах Санда сникла, почувствовав бесконечную усталость во всем теле. Как будто кровь медленно уходила из ее жил. Она боялась потерять сознание.
— Я — Люцифер, звезда зари, ты будешь мне невестой! — торжествующе гремела г-жа Моску.
«Откуда в ней взялось столько силы, она вся светится, и голос такой полнозвучный, такой великолепный», — недоумевал г-н Назарие. Г-жа Моску выуживала из памяти строфу за строфой, временами очаровательно запинаясь. «И все же она перескакивает», — заметил Егор. Он слушал почти без сопротивления, следя глазами за Сандой, которую заметно била дрожь, несмотря на одеяло и теплую шаль. «Надо что-то сделать, — говорил он себе. — Надо встать, подойти к ней, приласкать, успокоить — что бы ни подумала ее матушка». Хотя г-жа Моску была в таком экстазе, так увлечена припоминанием поэмы, что явно не слышала и не видела ничего вокруг.
— Ведь я живая, мертвый — ты...
Голос г-жи Моску вдруг оборвался. Она покачнулась, стоя посреди комнаты, куда ее занесли эмоции, снова взялась руками за голову — на этот раз растерянно, с испугом.
— Что со мной? — простонала она. — Я, кажется, устала.
Г-н Назарие усадил ее на стул. Неужели это была только иллюзия — все ее одушевление, этот сильный сладкозвучный голос, свидетельствующий о здоровье и полнокровии.
— Вот видишь, мама, не послушалась меня... — чуть слышно прошептала Санда.
Егор подошел к ее постели. Санда была пугающе бледна, глаза неестественно запали, а зябкость выдавала тлеющую лихорадку.
— Я сейчас же иду за доктором, — озабоченно объявил он. — Ты мне совсем не нравишься.
Санда поблагодарила его улыбкой, постаравшись как можно дольше удержать ее на губах. Но она ни в коем случае не хотела отпускать его сейчас, в разгар событий, когда старая болезнь так неожиданно дала вспышку.
— Не спеши, побудь со мной, — сказала она. — Никакой доктор мне не нужен. Через несколько часов я приду в себя, а завтра мы уже будем гулять по парку...
В эту минуту г-жа Моску с внезапной живостью снова поднялась на ноги.
— Вспомнила! — ликовала она. — Я вспомнила самое красивое место из «Люцифера»:
Смертельна страсть во тьме ночей
Для струн души певучих,
Мне больно от твоих очей,
Огромных, тяжких, жгучих...
Санда вцепилась в Егорову руку. Она вся дрожала, взгляд блуждал по комнате. «Она тоже знает», — понял Егор. Он был, на удивление себе, спокоен, голова — ясна. Рядом с Сандой, сжимая ее ледяную руку в своих горячих ладонях, он ничего не боялся. Не боялся — и все равно не смел обернуться, оборвать нить ее парализованного ужасом взгляда, прикованного к чему-то за его спиной. Г-жа Моску смолкла, и ее молчание влилось в странную тишину комнаты. Егор слышал, как бьется у Санды сердце, как тяжело дышит г-н Назарие. «Он тоже чувствует, а может быть, и видит. Хорошо, что я ничего от него не скрыл. Не имело смысла».
— Maman! — из последних сил крикнула вдруг Санда.
Егор угадал все, что она хотела сказать этим отчаянным вскриком, — это была попытка вывести г-жу Моску из чудовищной переклички с потусторонним, нечеловеческим, непозволительным. «Мама, на нас люди смотрят!» — казалось, заклинала она. Г-жа Моску, словно очнувшись, обратилась к г-ну Назарие:
— Почему вы вдруг замолчали, профессор?
— Я, сударыня? — удивился г-н Назарие. — Я, кажется, сегодня вообще ни слова не вымолвил. Я слушал, как вы декламируете. Редкая память!
Г-жа Моску пытливо заглянула ему в глаза — не шутит ли он.
— Хороша память с книжкой в руках, — устало сказала она, ставя «Антони» на этажерку. — Счастье, что есть книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В тот же миг его правую руку пронзила такая острая боль, что он разжал пальцы. Словно все силы разом вышли из него. Руки повисли как плети, он перестал понимать, где он, на каком свете.
Он видел, как Симина передергивает плечиками, приглаживает складочки платьица и трет предплечье, на котором остались следы от его пальцев. Видел он и то, как она старательно поправляет букли и застегивает потайной крючок на лифе. Симина проделала все это без малейшей поспешности, ни разу не взглянув на него, как будто забыв о его существовании. Потом пошла к дому упругим, проворным шагом. Егор оторопело смотрел ей вслед, пока маленькая грациозная фигурка не потерялась в тени веранды.
* * *
После обеда Егор и г-н Назарие были приглашены в комнату Санды. Они нашли ее еще более изможденной, с глубокой синевой вокруг глаз; руки, бессильно лежащие поверх теплой шерстяной шали, казались особенно белыми. Санда слабо улыбнулась гостям и глазами предложила им сесть. Г-жа Моску, стоя у ее изголовья с книгой в руках, не прерываясь декламировала:
— Viens donc, ange du mal, dont la voix me convie,
Car il est des instants ou si je te voyais,
Je pourrai pour ton sang t’abandonner ma vie
Et mon ame... si j’y croyais!
Прочтя эту последнюю строфу с необыкновенным чувством, чуть ли не со слезами в голосе, она вздохнула и закрыла книгу.
— Что это было? — поинтересовался г-н Назарие.
— Пролог к «Антони», бессмертной драме Александра Дюма-отца, — строго сообщила г-жа Моску.
«Во всяком случае, сейчас не самый подходящий момент для такого чтения», — подумал Егор. Ему совсем не понравилась строка: «Je pourrai por ton sang t’abandonner ma vie»...
Слишком жестокая ирония, отдающая цинизмом. И что означал этот вздох г-жи Моску? Сожаление? Досаду? Покорность судьбе?
— Я читаю без перерыва уже полчаса, — похвалилась г-жа Моску. — Люблю почитать вслух, как в добрые старые времена... Когда-то я знала. наизусть множество стихов, — с мечтательной улыбкой добавила она.
Егор смотрел и не верил глазам. Ее было не узнать: энергия и легкость в каждом жесте. Простояла столько времени на ногах за чтением, и хоть бы что. Какой-то чудесный прилив сил — не за счет ли Санды?
— А Эминеску! — с воодушевлением продолжала г-жа Моску. — Светоч румынской поэзии! Сколько я знала из Михаила Эминеску!..
Егор искал взгляда Санды, но она лишь на секунду встретилась с ним глазами, в которых тлел страх и шепотом сказала:
— Maman, достаточно. Ты устанешь. Присядь лучше...
Г-жа Моску не услышала. Она поднесла руки к вискам в наплыве воспоминаний, силясь восстановить в памяти бессмертные строки.
— Как же там было, вот это, знаменитое, — бормотала она.
Санда не на шутку обеспокоилась. Томик Эминеску г-жа Моску могла взять на этажерке, где стояли все их любимые поэты, но этого нельзя было допустить. Она знала болезненное пристрастие матери к некоторым стихам Эминеску, возникшее еще в те времена когда ей, десятилетней девочке, долгими вечерами читала вслух Кристина. «Сейчас лучше бы не ворошить былого», — с тревогой думала Санда.
...Спустись ко мне, моя Звезда, -
Дорожку луч протянет,
В мой дом, в мой сон — спустись сюда,
Пусть свет сюда нагрянет...
При первых же словах Санда сникла, почувствовав бесконечную усталость во всем теле. Как будто кровь медленно уходила из ее жил. Она боялась потерять сознание.
— Я — Люцифер, звезда зари, ты будешь мне невестой! — торжествующе гремела г-жа Моску.
«Откуда в ней взялось столько силы, она вся светится, и голос такой полнозвучный, такой великолепный», — недоумевал г-н Назарие. Г-жа Моску выуживала из памяти строфу за строфой, временами очаровательно запинаясь. «И все же она перескакивает», — заметил Егор. Он слушал почти без сопротивления, следя глазами за Сандой, которую заметно била дрожь, несмотря на одеяло и теплую шаль. «Надо что-то сделать, — говорил он себе. — Надо встать, подойти к ней, приласкать, успокоить — что бы ни подумала ее матушка». Хотя г-жа Моску была в таком экстазе, так увлечена припоминанием поэмы, что явно не слышала и не видела ничего вокруг.
— Ведь я живая, мертвый — ты...
Голос г-жи Моску вдруг оборвался. Она покачнулась, стоя посреди комнаты, куда ее занесли эмоции, снова взялась руками за голову — на этот раз растерянно, с испугом.
— Что со мной? — простонала она. — Я, кажется, устала.
Г-н Назарие усадил ее на стул. Неужели это была только иллюзия — все ее одушевление, этот сильный сладкозвучный голос, свидетельствующий о здоровье и полнокровии.
— Вот видишь, мама, не послушалась меня... — чуть слышно прошептала Санда.
Егор подошел к ее постели. Санда была пугающе бледна, глаза неестественно запали, а зябкость выдавала тлеющую лихорадку.
— Я сейчас же иду за доктором, — озабоченно объявил он. — Ты мне совсем не нравишься.
Санда поблагодарила его улыбкой, постаравшись как можно дольше удержать ее на губах. Но она ни в коем случае не хотела отпускать его сейчас, в разгар событий, когда старая болезнь так неожиданно дала вспышку.
— Не спеши, побудь со мной, — сказала она. — Никакой доктор мне не нужен. Через несколько часов я приду в себя, а завтра мы уже будем гулять по парку...
В эту минуту г-жа Моску с внезапной живостью снова поднялась на ноги.
— Вспомнила! — ликовала она. — Я вспомнила самое красивое место из «Люцифера»:
Смертельна страсть во тьме ночей
Для струн души певучих,
Мне больно от твоих очей,
Огромных, тяжких, жгучих...
Санда вцепилась в Егорову руку. Она вся дрожала, взгляд блуждал по комнате. «Она тоже знает», — понял Егор. Он был, на удивление себе, спокоен, голова — ясна. Рядом с Сандой, сжимая ее ледяную руку в своих горячих ладонях, он ничего не боялся. Не боялся — и все равно не смел обернуться, оборвать нить ее парализованного ужасом взгляда, прикованного к чему-то за его спиной. Г-жа Моску смолкла, и ее молчание влилось в странную тишину комнаты. Егор слышал, как бьется у Санды сердце, как тяжело дышит г-н Назарие. «Он тоже чувствует, а может быть, и видит. Хорошо, что я ничего от него не скрыл. Не имело смысла».
— Maman! — из последних сил крикнула вдруг Санда.
Егор угадал все, что она хотела сказать этим отчаянным вскриком, — это была попытка вывести г-жу Моску из чудовищной переклички с потусторонним, нечеловеческим, непозволительным. «Мама, на нас люди смотрят!» — казалось, заклинала она. Г-жа Моску, словно очнувшись, обратилась к г-ну Назарие:
— Почему вы вдруг замолчали, профессор?
— Я, сударыня? — удивился г-н Назарие. — Я, кажется, сегодня вообще ни слова не вымолвил. Я слушал, как вы декламируете. Редкая память!
Г-жа Моску пытливо заглянула ему в глаза — не шутит ли он.
— Хороша память с книжкой в руках, — устало сказала она, ставя «Антони» на этажерку. — Счастье, что есть книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39