Но платил он мне всего три тумана в сутки: хватало, чтоб не помереть с голоду. "А я еду, а я еду за туманом..." Увидев, что я действительно хорошо разбираюсь в радиоаппаратуре, Селгани открыл при магазине мастерскую по ремонту. Через год мы с ним стали компаньонами. Между прочим, брюхатый эксплуататор был членом какой-то левой партии Ирана, подозреваемой в связях с коммунистами. Не без моей помощи Селгани вскоре последовал туда, откуда я уже вырвался. Магазин и мастерская перешли ко мне, от семьи толстяка я откупился небольшой суммой и даже отдал долг Благообразову. Тут-то он и свел меня с Волошановским и Кошелевым, после чего начался мой "американский" период жизни. Эти два типа были сотрудниками ЦРУ и находились под началом Стива (Стивенсонна).
У меня тогда уже была мысль вернуться в Союз, я даже несколько раз подходил к советскому консульству в Исфагане, но войти не решался: грехи не пускали. Стив завербовал меня у себя на квартире, предварительно выяснив, что я могу. Что я мог? Кроме прочего, я имел профессию радиста-оператора: закончил в Кемерове полугодичные курсы с любительским статусом. Стив проверил мои способности: слух, память, умение различать цвета (кстати, я дальтоник), знание "морзянки", скорость работы на ключе, даже попросил напечатать текст на пишущей машинке. Потом мы втроем (я, Стив и Кошелев) самолетом перелетели в ФРГ, причем совершенно официально: документы мне дали "натуральные". Где-то под Мюнхеном, километрах в тридцати - сорока от города, в каком-то старом особняке меня проверили на "детекторе лжи" и, несмотря на то что я, будучи в действительности Аркадием Голубом, назвался детектору Антоном Алексеевским, он подтвердил, что мои сведения правдивые. Смех!
Потом меня отправили в Баварию, и я шесть месяцев прожил на конспиративной квартире со Стивом и Кошелевым. Кошелев обучал меня парашютному делу, топографии, фальсификации документов, а Стив - самбо и "свежей советской действительности": какие в СССР за последние три года появились марки телевизоров, типы самолетов и грузовиков, какие вышли новые законы, чтобы я в случае заброски не был "оторван от жизни". Но до заброски дело пока не доходило, да я и не рвался. Откуда-то они все же узнали потом, что я не Алексеевский (фамилия жены), а Голуб, что был судим за вооруженный разбой, осужден и бежал из лагеря, находящегося в Средней Азии. Досталось мне на орехи! Нет, не за разбой и побег, а за сокрытие настоящего имени, прошлое же мое их как раз устроило, потому что даже с повинной мне теперь назад хода не было. А я сказал, что наврал им нечаянно, просто хотел проверить детектор и был уверен, что он меня все равно раскроет, я же не виноват, что ваш детектор липа! Они посмеялись над моей "наивностью" и передали американскому майору Майклу Огдену. Он увез меня из Германии в США.
Больше трех месяцев я прожил где-то под Вашингтоном, в лесу, там еще речка рядом глубокая и богатая рыбой; название этого места я так и не узнал, хотя и пытался, мне интересно было, я по природе любознательный, но эта школа считалась у них сверхсекретной. Меня опять учили разведделу, особенно старался один немец по имени Франц (кличка "Феодор"), он здорово знал русский: полвойны просидел в лагере для военнопленных где-то в Сибири и стал большим "специалистом по России". Франц замечательно матерился, ни в каких учебниках не прочитаешь, там акцент очень важен и ударение, такое искусство можно перенять только "из рук в руки".
После Вашингтона я был в сопровождении Тони (фамилию не говорили, но внешность, как и наличность "Феодора", описать могу) переведен в город Бойс, штат Калифорния. На две недели. На чистый отдых, поскольку перед заброской. Мы ходили с Тони на лыжах (дом стоял высоко в горах), охотились, у меня мелькнула было мысль убрать Тони, - но куда бы я и как подался из Калифорнии со своим одна четверть немецкого языка в объеме советской средней школы? Выходит дело, хорошо, что так плохо нас языку учили: вот крылья у меня и подрезаны! Извините, отвлекся. Последние четверо суток мы прожили с Тони в Чикаго, где отрабатывали радиосвязь в условиях большого современного города и его естественных помех. А потом еще два дня купались на мысе Конкорд. Я терялся в догадках: куда меня забросят, в смысле - в какое место России? Судя по столь тщательной подготовке, с иронией думал я, не иначе как прямо в Кремль! Со мной уговорились, что если меня берут и заставляют работать под контролем, на вопрос базы: "Какой длины антенна вашего приемника?", я должен давать ответ "в метрах", а если я на свободе и работаю без контроля, то "в футах". Но мыс Конкорд еще не был концом моего долгого путешествия: целую неделю меня продержали с неразлучным Тони в Сан-Франциско, оттуда на пять суток перебросили в Токио и, наконец, последние перед заброской три дня я прожил на базе в Иокогаме, с которой должен был поддерживать связь, оказавшись на территории Союза. Тони со мной уже не было, а были четыре человека: двоих я знал только по именам и видел впервые - Билл и Том, одного, по фамилии Волошановский, запомнил еще по Ирану (очень образованный человек, владел несколькими языками), а четвертым был все тот же Кошелев. Руководил ими Стив, которого, правда, я видел и Иокогаме только раз: он говорил мне напутственные слова перед заброской. Между прочим, меня уже звали не Алексеевским и даже не Голубом, а Джонни Муоллером, а по кличке - "Лириком". За час до посадки в морской катер я написал в блокнот стихи, которые сочинил еще в Исфаганской тюрьме (хотя и понимаю, что это не поэзия, а только душа):
Я приехал теперь в Исфаган,
Всюду слышу здесь речь неродную
И во всех незнакомых местах
Я по Родине русской тоскую.
Там пройдут проливные дожди,
Когда поздняя осень настанет.
Дорогая Светлана, дождись,
Я вернусь, что со мною ни станет!
Одинокий, забитый, чужой,
Просидел я полгода в кутузке.
На свиданье никто не пришел,
Чтоб узнать о судьбе души русской!
Светлана, моя жена, сейчас в Кемерове. Наверное. Извините, гражданин следователь... Вы не следователь? Все равно, позвольте спросить: как вы думаете, я могу рассчитывать на снисхождение? У меня... я ведь и сделать-то ничего не успел: утром высадили в районе Петропавловска-на-Камчатке, у меня даже предчувствие было, а днем уже взяли, и я сразу сказал, еще при задержании, что согласен работать под контролем. Мне сохранят жизнь?
Конон Трофимович:
Провал
В тюрьме мне казалось, что тюрьма ненастоящая, просто кошмарный сон, и мне нужно как можно быстрее проснуться. У каждого разведчика, живущего за границей долго, позвольте заметить, должна быть отдушина, какое-то увлечение: теннис, рисование, шахматы, коммерция, - чтобы не думать постоянно о том, что ждет впереди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
У меня тогда уже была мысль вернуться в Союз, я даже несколько раз подходил к советскому консульству в Исфагане, но войти не решался: грехи не пускали. Стив завербовал меня у себя на квартире, предварительно выяснив, что я могу. Что я мог? Кроме прочего, я имел профессию радиста-оператора: закончил в Кемерове полугодичные курсы с любительским статусом. Стив проверил мои способности: слух, память, умение различать цвета (кстати, я дальтоник), знание "морзянки", скорость работы на ключе, даже попросил напечатать текст на пишущей машинке. Потом мы втроем (я, Стив и Кошелев) самолетом перелетели в ФРГ, причем совершенно официально: документы мне дали "натуральные". Где-то под Мюнхеном, километрах в тридцати - сорока от города, в каком-то старом особняке меня проверили на "детекторе лжи" и, несмотря на то что я, будучи в действительности Аркадием Голубом, назвался детектору Антоном Алексеевским, он подтвердил, что мои сведения правдивые. Смех!
Потом меня отправили в Баварию, и я шесть месяцев прожил на конспиративной квартире со Стивом и Кошелевым. Кошелев обучал меня парашютному делу, топографии, фальсификации документов, а Стив - самбо и "свежей советской действительности": какие в СССР за последние три года появились марки телевизоров, типы самолетов и грузовиков, какие вышли новые законы, чтобы я в случае заброски не был "оторван от жизни". Но до заброски дело пока не доходило, да я и не рвался. Откуда-то они все же узнали потом, что я не Алексеевский (фамилия жены), а Голуб, что был судим за вооруженный разбой, осужден и бежал из лагеря, находящегося в Средней Азии. Досталось мне на орехи! Нет, не за разбой и побег, а за сокрытие настоящего имени, прошлое же мое их как раз устроило, потому что даже с повинной мне теперь назад хода не было. А я сказал, что наврал им нечаянно, просто хотел проверить детектор и был уверен, что он меня все равно раскроет, я же не виноват, что ваш детектор липа! Они посмеялись над моей "наивностью" и передали американскому майору Майклу Огдену. Он увез меня из Германии в США.
Больше трех месяцев я прожил где-то под Вашингтоном, в лесу, там еще речка рядом глубокая и богатая рыбой; название этого места я так и не узнал, хотя и пытался, мне интересно было, я по природе любознательный, но эта школа считалась у них сверхсекретной. Меня опять учили разведделу, особенно старался один немец по имени Франц (кличка "Феодор"), он здорово знал русский: полвойны просидел в лагере для военнопленных где-то в Сибири и стал большим "специалистом по России". Франц замечательно матерился, ни в каких учебниках не прочитаешь, там акцент очень важен и ударение, такое искусство можно перенять только "из рук в руки".
После Вашингтона я был в сопровождении Тони (фамилию не говорили, но внешность, как и наличность "Феодора", описать могу) переведен в город Бойс, штат Калифорния. На две недели. На чистый отдых, поскольку перед заброской. Мы ходили с Тони на лыжах (дом стоял высоко в горах), охотились, у меня мелькнула было мысль убрать Тони, - но куда бы я и как подался из Калифорнии со своим одна четверть немецкого языка в объеме советской средней школы? Выходит дело, хорошо, что так плохо нас языку учили: вот крылья у меня и подрезаны! Извините, отвлекся. Последние четверо суток мы прожили с Тони в Чикаго, где отрабатывали радиосвязь в условиях большого современного города и его естественных помех. А потом еще два дня купались на мысе Конкорд. Я терялся в догадках: куда меня забросят, в смысле - в какое место России? Судя по столь тщательной подготовке, с иронией думал я, не иначе как прямо в Кремль! Со мной уговорились, что если меня берут и заставляют работать под контролем, на вопрос базы: "Какой длины антенна вашего приемника?", я должен давать ответ "в метрах", а если я на свободе и работаю без контроля, то "в футах". Но мыс Конкорд еще не был концом моего долгого путешествия: целую неделю меня продержали с неразлучным Тони в Сан-Франциско, оттуда на пять суток перебросили в Токио и, наконец, последние перед заброской три дня я прожил на базе в Иокогаме, с которой должен был поддерживать связь, оказавшись на территории Союза. Тони со мной уже не было, а были четыре человека: двоих я знал только по именам и видел впервые - Билл и Том, одного, по фамилии Волошановский, запомнил еще по Ирану (очень образованный человек, владел несколькими языками), а четвертым был все тот же Кошелев. Руководил ими Стив, которого, правда, я видел и Иокогаме только раз: он говорил мне напутственные слова перед заброской. Между прочим, меня уже звали не Алексеевским и даже не Голубом, а Джонни Муоллером, а по кличке - "Лириком". За час до посадки в морской катер я написал в блокнот стихи, которые сочинил еще в Исфаганской тюрьме (хотя и понимаю, что это не поэзия, а только душа):
Я приехал теперь в Исфаган,
Всюду слышу здесь речь неродную
И во всех незнакомых местах
Я по Родине русской тоскую.
Там пройдут проливные дожди,
Когда поздняя осень настанет.
Дорогая Светлана, дождись,
Я вернусь, что со мною ни станет!
Одинокий, забитый, чужой,
Просидел я полгода в кутузке.
На свиданье никто не пришел,
Чтоб узнать о судьбе души русской!
Светлана, моя жена, сейчас в Кемерове. Наверное. Извините, гражданин следователь... Вы не следователь? Все равно, позвольте спросить: как вы думаете, я могу рассчитывать на снисхождение? У меня... я ведь и сделать-то ничего не успел: утром высадили в районе Петропавловска-на-Камчатке, у меня даже предчувствие было, а днем уже взяли, и я сразу сказал, еще при задержании, что согласен работать под контролем. Мне сохранят жизнь?
Конон Трофимович:
Провал
В тюрьме мне казалось, что тюрьма ненастоящая, просто кошмарный сон, и мне нужно как можно быстрее проснуться. У каждого разведчика, живущего за границей долго, позвольте заметить, должна быть отдушина, какое-то увлечение: теннис, рисование, шахматы, коммерция, - чтобы не думать постоянно о том, что ждет впереди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50