Мы обменялись приветствиями, поинтересовались планами собеседника и неожиданно обнаружили, что оба никуда не спешим. Тогда мы весело посмотрели друг на друга и стали медленно прогуливаться, беседуя о последних новостях. В основном рассказывал Эмиль, я же изредка вставлял свои замечания.
Седьмой нарисовал очередную картину. Полотно представляет собой правильный зеленый квадрат на белом фоне. Седьмой уверяет, что это – основа нового направления в живописи, но даже такой сторонник авангардизма, как Первый, относится к этому творению весьма скептически. Ева, посмотрев на картину, заявила, что Седьмой превращается из художника в потребителя красок. Адад объявил, что через несколько дней он опять будет брать у всех анализ крови. На предмет профилактики насморка. Авель, недавно переквалифицировавшийся из скульптора во врача, будет ему помогать. Сегодня во время завтрака Четвертый посоветовал новоявленному доктору потренироваться сначала на собственных статуях. Авель ответил, что он бы рад, но, как известно, будучи скульптором, он работал в самобытном нетрадиционном направлении и ваял исключительно фигуры, погрузившие руки в карманы. Присутствовавший при разговоре Третий заметил, что он в свою очередь рад тому, что его сын работает в традиционном направлении и поступки персонажей его книг не сводятся к исследованию содержимого своих карманов. Тут все заговорили о литературе и сошлись на том, что Пятый пишет отменно, но давно уже не радовал новинками своих читателей. Тогда Третий по секрету сообщил всем присутствующим о новой книге, над которой работает сейчас талантливый прозаик.
Слушая журчащую речь Эмиля, я думал о том, что он – самый близкий мне человек в этом замкнутом мире. Нас связывали не только проведенные вместе полгода. Да, «там» мы не были закадычными друзьями, но все же наше общение было достаточно тесным. Лекции Катру, веселые разговоры в кафетерии, бесчисленные попытки сдать экзамен – все это теперь сплеталось вместе, порождая то теплое чувство, которое испытываешь к старому другу. Ну а кроме того, он знал Мари. И хотя я не мог говорить с ним о ней, уже одно сознание того, что они знакомы, делало его ближе всех остальных людей, с которыми я мог общаться. «Хорошо бы, – думал я, – пойти вместе ко мне, забыть обо всем и всласть поболтать о былых временах. И о ней». В этот момент Эмиль упомянул мою книгу. И тут хитрый бес ткнул меня острым локотком куда-то в область печени. Это был превосходный предлог. Замирая от собственной мысли, я быстро стрельнул глазами по сторонам. Мы находились недалеко от моего жилища. Поблизости никого не было. И я решился.
– А хочешь, я тебе почитаю свои наброски? – спросил я, стараясь не менять тона.
Он посмотрел на меня вполоборота. Мне показалось, что на его лице мелькнула понимающая полуулыбка.
– А ты уверен, что это удобно? – спросил он.
– Конечно, – ответил я, поддерживая игру.
– Ну пошли, – сказал Эмиль.
Через минуту мы были у меня. Опустившись в мягкие кресла, мы некоторое время по инерции продолжали обсуждать новости. Затем я решил брать быка за рога и предложил, указывая на дверь в спальню: – Может, пройдем туда? Там и почитаем.
На лице Эмиля возникло какое-то то ли, виноватое, то ли удивленное выражение. Он посмотрел на меня, затем на дверь, потом опять на меня.
– Но ведь туда нельзя, – ответил он наконец.
Я поджал губы. Разумеется, поход в чужую спальню являлся серьезным нарушением приличий, но ведь это был единственный способ поговорить, не опасаясь свидетелей. «А может, он не знает о том, что там нет камер?» – неожиданно подумал я и сказал, делая ударение на последние слова:
– Там читать гораздо удобнее, поверь мне.
– Но ведь туда нельзя, – повторил он, глядя на меня с этим неопределенным выражением.
– Ты не понимаешь, – сделал я последнюю попытку. – Там разговор будет иным.
Он как-то растерянно поморгал. И как заведенный повторил:
– Но туда ведь нельзя.
Я не стал спорить. Он был абсолютно прав. И все-таки я так надеялся на то, что он пойдет. Мой план рушился на глазах, и тем менее из какого-то непонятного упрямства я тщился поговорить не с Десятым, а с Эмилем. Я уже понял, что никакой откровенной беседы у нас не получится, но все равно пытался вытянуть из него хоть одно слово, напоминающее о прежней жизни. Эта была странная, нелепая атрофия воли, действие во имя действия. Я шел на поводу у своего абсолютно неоправданного желания, отлично сознавая, что подвергаю себя никчемному риску. Пока эти мысли проносились в моей голове, возникла неловкая пауза.
– А о чем твоя новая книга? – спросил Эмиль, нарушая ее.
И лукавый бес опять тихо толкнул меня в бок. Чувствуя, что совершаю невероятную глупость, я наклонился к Эмилю и тихо сказал:
– О Париже.
Он удивленно взглянул на меня и недоуменно повторил:
– О Париже?
Я кивнул, довольный своей выдумкой. Разве писатель не имеет права выдумывать новые слова? Вот я и придумал отличное словечко. Теперь, дорогой Эмиль, пришла твоя очередь показать, что ты помнишь тот старый добрый мир. В конце концов, что это за упрямство? Давай, скажи хоть одно слово, и я отстану от тебя… Улыбка осталась на его лице как приклеенная.
– А что такое Париж? – медленно спросил.
И тут мне вдруг стало не по себе. На меня как будто дохнуло ледяным холодом посреди жаркого летнего дня. Не Эмиль сидел напротив меня. Нет, это Десятый, вечноживущий и спокойный, непонимающе смотрел мне в глаза. Странные слова произносил его давний знакомый Пятый, и вот он сидел и вглядывался и пытался попять, что за блажь взбрела в голову его собеседнику. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем я поднялся и сказал:
– Париж – это просто моя выдумка. Секция, которая не существует. Мне казалось, что я говорил тебе об этом раньше.
Он неловко улыбнулся.
– Нет, я никогда не слышал этого слова. Хотя оно мне нравится.
– Знаешь, мне, пожалуй, не стоит пока читать тебе эту книгу, – ответил я. – Ведь это еще черновик. И я даже не дошел еще до описания Парижа.
– Тебе виднее, – легко согласился он. И вдруг заторопился. – Пойду посмотрю, какая еда у нас сегодня на обед. Хочешь взглянуть?
– Нет, спасибо, – грустно ответил я, – у меня сегодня был поздний завтрак.
– Тогда до встречи, – весело сказал Эмиль и ушел. И я остался один. Вся безрассудная глупость моей нелепой попытки стала теперь очевидна. Если наш разговор был замечен, я рисковал остаться без единого сантима. И все ради чего? Ради того, чтобы заставить Эмиля совершить такую же глупость и на мгновение сдвинуть свою маску? Что за блажь взбрела мне в голову? Хорошо хоть, на нас никто не смотрел, иначе мои поползновения были бы пресечены в самом начале. Но ведь я просто рисковал всем, ради чего полгода отказывался от нормальной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Седьмой нарисовал очередную картину. Полотно представляет собой правильный зеленый квадрат на белом фоне. Седьмой уверяет, что это – основа нового направления в живописи, но даже такой сторонник авангардизма, как Первый, относится к этому творению весьма скептически. Ева, посмотрев на картину, заявила, что Седьмой превращается из художника в потребителя красок. Адад объявил, что через несколько дней он опять будет брать у всех анализ крови. На предмет профилактики насморка. Авель, недавно переквалифицировавшийся из скульптора во врача, будет ему помогать. Сегодня во время завтрака Четвертый посоветовал новоявленному доктору потренироваться сначала на собственных статуях. Авель ответил, что он бы рад, но, как известно, будучи скульптором, он работал в самобытном нетрадиционном направлении и ваял исключительно фигуры, погрузившие руки в карманы. Присутствовавший при разговоре Третий заметил, что он в свою очередь рад тому, что его сын работает в традиционном направлении и поступки персонажей его книг не сводятся к исследованию содержимого своих карманов. Тут все заговорили о литературе и сошлись на том, что Пятый пишет отменно, но давно уже не радовал новинками своих читателей. Тогда Третий по секрету сообщил всем присутствующим о новой книге, над которой работает сейчас талантливый прозаик.
Слушая журчащую речь Эмиля, я думал о том, что он – самый близкий мне человек в этом замкнутом мире. Нас связывали не только проведенные вместе полгода. Да, «там» мы не были закадычными друзьями, но все же наше общение было достаточно тесным. Лекции Катру, веселые разговоры в кафетерии, бесчисленные попытки сдать экзамен – все это теперь сплеталось вместе, порождая то теплое чувство, которое испытываешь к старому другу. Ну а кроме того, он знал Мари. И хотя я не мог говорить с ним о ней, уже одно сознание того, что они знакомы, делало его ближе всех остальных людей, с которыми я мог общаться. «Хорошо бы, – думал я, – пойти вместе ко мне, забыть обо всем и всласть поболтать о былых временах. И о ней». В этот момент Эмиль упомянул мою книгу. И тут хитрый бес ткнул меня острым локотком куда-то в область печени. Это был превосходный предлог. Замирая от собственной мысли, я быстро стрельнул глазами по сторонам. Мы находились недалеко от моего жилища. Поблизости никого не было. И я решился.
– А хочешь, я тебе почитаю свои наброски? – спросил я, стараясь не менять тона.
Он посмотрел на меня вполоборота. Мне показалось, что на его лице мелькнула понимающая полуулыбка.
– А ты уверен, что это удобно? – спросил он.
– Конечно, – ответил я, поддерживая игру.
– Ну пошли, – сказал Эмиль.
Через минуту мы были у меня. Опустившись в мягкие кресла, мы некоторое время по инерции продолжали обсуждать новости. Затем я решил брать быка за рога и предложил, указывая на дверь в спальню: – Может, пройдем туда? Там и почитаем.
На лице Эмиля возникло какое-то то ли, виноватое, то ли удивленное выражение. Он посмотрел на меня, затем на дверь, потом опять на меня.
– Но ведь туда нельзя, – ответил он наконец.
Я поджал губы. Разумеется, поход в чужую спальню являлся серьезным нарушением приличий, но ведь это был единственный способ поговорить, не опасаясь свидетелей. «А может, он не знает о том, что там нет камер?» – неожиданно подумал я и сказал, делая ударение на последние слова:
– Там читать гораздо удобнее, поверь мне.
– Но ведь туда нельзя, – повторил он, глядя на меня с этим неопределенным выражением.
– Ты не понимаешь, – сделал я последнюю попытку. – Там разговор будет иным.
Он как-то растерянно поморгал. И как заведенный повторил:
– Но туда ведь нельзя.
Я не стал спорить. Он был абсолютно прав. И все-таки я так надеялся на то, что он пойдет. Мой план рушился на глазах, и тем менее из какого-то непонятного упрямства я тщился поговорить не с Десятым, а с Эмилем. Я уже понял, что никакой откровенной беседы у нас не получится, но все равно пытался вытянуть из него хоть одно слово, напоминающее о прежней жизни. Эта была странная, нелепая атрофия воли, действие во имя действия. Я шел на поводу у своего абсолютно неоправданного желания, отлично сознавая, что подвергаю себя никчемному риску. Пока эти мысли проносились в моей голове, возникла неловкая пауза.
– А о чем твоя новая книга? – спросил Эмиль, нарушая ее.
И лукавый бес опять тихо толкнул меня в бок. Чувствуя, что совершаю невероятную глупость, я наклонился к Эмилю и тихо сказал:
– О Париже.
Он удивленно взглянул на меня и недоуменно повторил:
– О Париже?
Я кивнул, довольный своей выдумкой. Разве писатель не имеет права выдумывать новые слова? Вот я и придумал отличное словечко. Теперь, дорогой Эмиль, пришла твоя очередь показать, что ты помнишь тот старый добрый мир. В конце концов, что это за упрямство? Давай, скажи хоть одно слово, и я отстану от тебя… Улыбка осталась на его лице как приклеенная.
– А что такое Париж? – медленно спросил.
И тут мне вдруг стало не по себе. На меня как будто дохнуло ледяным холодом посреди жаркого летнего дня. Не Эмиль сидел напротив меня. Нет, это Десятый, вечноживущий и спокойный, непонимающе смотрел мне в глаза. Странные слова произносил его давний знакомый Пятый, и вот он сидел и вглядывался и пытался попять, что за блажь взбрела в голову его собеседнику. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем я поднялся и сказал:
– Париж – это просто моя выдумка. Секция, которая не существует. Мне казалось, что я говорил тебе об этом раньше.
Он неловко улыбнулся.
– Нет, я никогда не слышал этого слова. Хотя оно мне нравится.
– Знаешь, мне, пожалуй, не стоит пока читать тебе эту книгу, – ответил я. – Ведь это еще черновик. И я даже не дошел еще до описания Парижа.
– Тебе виднее, – легко согласился он. И вдруг заторопился. – Пойду посмотрю, какая еда у нас сегодня на обед. Хочешь взглянуть?
– Нет, спасибо, – грустно ответил я, – у меня сегодня был поздний завтрак.
– Тогда до встречи, – весело сказал Эмиль и ушел. И я остался один. Вся безрассудная глупость моей нелепой попытки стала теперь очевидна. Если наш разговор был замечен, я рисковал остаться без единого сантима. И все ради чего? Ради того, чтобы заставить Эмиля совершить такую же глупость и на мгновение сдвинуть свою маску? Что за блажь взбрела мне в голову? Хорошо хоть, на нас никто не смотрел, иначе мои поползновения были бы пресечены в самом начале. Но ведь я просто рисковал всем, ради чего полгода отказывался от нормальной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78