Напротив,
казалось, что эти духи источают энергичный, окрыляющий аромат
жизни.
Гренуй разлил их в два флакона, которые плотно закрыл
пробками, и спрятал в своих карманах. Затем он тщательно вымыл
водой смесители, ступы, воронки и ложки, протер их маслом
горького миндаля, чтобы удалить все следы запахов, и взял
второй смеситель. В нем он быстро скомпоновал другие духи,
нечто вроде копии первых, которые тоже состояли из эфирных
масел и из цветочных элементов, но основа не содержала
колдовского варева, а включала вполне обычный мускус, амбру,
немного цибетина и кипарисового масла. В общем-то они пахли
совершенно иначе, чем первые, - не так загадочно, более
безупречно, менее агрессивно, - ибо им не хватало элементов,
имитирующих человеческий запах. Но если ими душился обычный
человек и они смешивались с его собственным запахом, то их
нельзя было совершенно отличить от тех, которые Гренуй
изготовил исключительно для себя.
Наполнив флакон вторыми духами, он разделся донага и
опрыскал свое платье теми, первыми. Потом надушился под
мышками, между пальцами на ногах, в паху и за ушами; надушил
шею и волосы, оделся и покинул мастерскую.
32
Выйдя на улицу, он вдруг испугался, так как знал, что
впервые в своей жизни распространяет человеческий запах. Сам же
он считал, что воняет, отвратительно воняет. И он не мог себе
представить, что другие люди вовсе не воспринимают его запах
как зловоние, и не решился зайти в пивную, где его ждали Рунель
и мажордом маркиза. Ему казалось менее рискованным испробовать
новую ауру в анонимной среде.
По самым узким и темным переулкам он прокрался к реке, где
дубильщики и красильщики держали мастерские и где они
занимались своим зловонным ремеслом. Встречая кого-нибудь или
проходя мимо двери дома, где играли дети или сидели старухи, он
заставлял себя замедлять шаг и нести свой запах вокруг себя как
большое плотное облако.
С юности он привык, что люди, проходя мимо, совершенно не
обращают на него внимания; не из презрения - как он когда-то
думал, - а потому, что совсем не замечают его существования.
Вокруг него не было пространства, в отличие от других людей он
не создавал волнения атмосферы, не отбрасывал, так сказать,
тени на других людей. Только когда он лицом к лицу сталкивался
с кем-нибудь, в толпе или внезапно на углу улицы, тогда
возникал короткий момент восприятия, и обычно встречный в ужасе
отшатывался, несколько секунд глядел на него, Гренуя, так,
словно видел существо, не имевшее, собственно говоря, права на
существование, существо, которое, хотя несомненно и было здесь,
каким-то образом не присутствовало, - а потом быстро удалялся и
мгновенно забывал о нем...
Но теперь в переулках Монпелье Гренуй снова чувствовал и
видел - и на этот раз, когда он снова это увидел, его пронизало
острое чувство гордости, - что он оказывал воздействие на
людей. Проходя мимо какой-то женщины, склонившейся над краем
колодца, он заметил, как она на мгновение подняла голову,
посмотрела на него и потом, явно успокоившись, снова занялась
своим ведром. Какой-то мужчина, стоявший спиной к нему,
обернулся и довольно долго с любопытством глядел ему вслед.
Дети, которых он встречал, уступали ему дорогу - не из боязни,
а из вежливости; и даже если они выбегали из дверей домов и
нечаянно наталкивались на него, они не пугались, а просто
прошмыгивали мимо, как будто старались не задеть приближавшуюся
особу.
Благодаря нескольким таким встречам он точнее ощутил силу
своей новой ауры и стал увереннее в себе и наглее. Он быстрее
подходил к людям, старался пройти как можно ближе к ним, даже
немного размахивал левой рукой и как бы невзначай касался руки
прохожего. Один раз он будто нечаянно толкнул мужчину, которого
хотел обогнать. Он задержался, извинился, и человек, который
еще вчера при внезапном появлении Гренуя остановился бы как
громом пораженный, сделал вид, что ничего не произошло, принял
извинение, даже слегка улыбнулся и хлопнул Гренуя по плечу.
Он вышел из переулков и вступил на площадь перед собором
Св.Петра. Звонили колокола. С обеих сторон портала толпились
люди. Гренуй побежал туда и вмешался в толпу. Он толкался,
ввинчивался в человеческую массу, в самую гущу народа, пусть
они стоят вокруг него вплотную, пусть пропитаются его
собственным запахом. И он расталкивал напирающую тесноту
руками, и шире расставлял ноги, и разодрал ворот рубашки, чтобы
запах мог беспрепятственно стекать с его тела... и радость его
была безграничной, когда он заметил, что другие ничего не
заметили, совершенно ничего, что все эти мужчины, и женщины, и
дети, стоявшие вплотную вокруг него, так легко дали себя
обмануть и вдыхали его зловоние, сварганенное из кошачьего
дерьма, сыра и уксуса, как запах себе подобного, а его, Гренуя,
подкидыша и ублюдка, принимали в свою среду на равных.
У своих колен он почувствовал ребенка, маленькую девочку,
заклиненную между взрослыми. Он поднял ее, ханжески изображая
заботу, и взял на руки чтобы ей было лучше видно. Мать не
только стерпела это, она поблагодарила его, а малышка радостно
заверещала от удовольствия.
Так Гренуй, в экстазе ложной святости прижимая к груди
чужого ребенка, простоял в лоне толпы примерно четверть часа. И
пока свадебная процессия, сопровождаемая оглушительным звоном
колоколов и ликованием людей, двигалась мимо, а над ней звенел
дождь монет, в Гренуе бушевало другое ликование, черное
ликование, злобное чувство триумфа, вызывавшее дрожь и
дурманившее его как приступ похоти, и он с трудом сдерживался,
чтобы не выплеснуть его как яд и желчь на всех этих людей и не
закричать, торжествуя, им в лицо: что он их не боится, даже
почти не ненавидит, но что он со всей страстью презирает их за
их вонючую глупость, ибо они позволили ему обмануть и одурачить
себя; ибо они суть ничто, а он - все! И, словно издеваясь, он
теснее прижал к себе ребенка, набрал в легкие воздуха и вместе
с хором прочих закричал: "Ура невесте! Да здравствует невеста!
Да здравствует великолепная пара!"
Когда свадебная процессия удалилась и толпа начала
рассеиваться, он отдал ребенка матери и пошел в церковь, чтобы
оправиться от возбуждения и отдохнуть. Воздух внутри собора был
насыщен ладаном, который холодными клубами поднимался из двух
кадильниц по обеим сторонам алтаря и как душное одеяло
расстилался над более слабыми запахами людей, только что
сидевших здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
казалось, что эти духи источают энергичный, окрыляющий аромат
жизни.
Гренуй разлил их в два флакона, которые плотно закрыл
пробками, и спрятал в своих карманах. Затем он тщательно вымыл
водой смесители, ступы, воронки и ложки, протер их маслом
горького миндаля, чтобы удалить все следы запахов, и взял
второй смеситель. В нем он быстро скомпоновал другие духи,
нечто вроде копии первых, которые тоже состояли из эфирных
масел и из цветочных элементов, но основа не содержала
колдовского варева, а включала вполне обычный мускус, амбру,
немного цибетина и кипарисового масла. В общем-то они пахли
совершенно иначе, чем первые, - не так загадочно, более
безупречно, менее агрессивно, - ибо им не хватало элементов,
имитирующих человеческий запах. Но если ими душился обычный
человек и они смешивались с его собственным запахом, то их
нельзя было совершенно отличить от тех, которые Гренуй
изготовил исключительно для себя.
Наполнив флакон вторыми духами, он разделся донага и
опрыскал свое платье теми, первыми. Потом надушился под
мышками, между пальцами на ногах, в паху и за ушами; надушил
шею и волосы, оделся и покинул мастерскую.
32
Выйдя на улицу, он вдруг испугался, так как знал, что
впервые в своей жизни распространяет человеческий запах. Сам же
он считал, что воняет, отвратительно воняет. И он не мог себе
представить, что другие люди вовсе не воспринимают его запах
как зловоние, и не решился зайти в пивную, где его ждали Рунель
и мажордом маркиза. Ему казалось менее рискованным испробовать
новую ауру в анонимной среде.
По самым узким и темным переулкам он прокрался к реке, где
дубильщики и красильщики держали мастерские и где они
занимались своим зловонным ремеслом. Встречая кого-нибудь или
проходя мимо двери дома, где играли дети или сидели старухи, он
заставлял себя замедлять шаг и нести свой запах вокруг себя как
большое плотное облако.
С юности он привык, что люди, проходя мимо, совершенно не
обращают на него внимания; не из презрения - как он когда-то
думал, - а потому, что совсем не замечают его существования.
Вокруг него не было пространства, в отличие от других людей он
не создавал волнения атмосферы, не отбрасывал, так сказать,
тени на других людей. Только когда он лицом к лицу сталкивался
с кем-нибудь, в толпе или внезапно на углу улицы, тогда
возникал короткий момент восприятия, и обычно встречный в ужасе
отшатывался, несколько секунд глядел на него, Гренуя, так,
словно видел существо, не имевшее, собственно говоря, права на
существование, существо, которое, хотя несомненно и было здесь,
каким-то образом не присутствовало, - а потом быстро удалялся и
мгновенно забывал о нем...
Но теперь в переулках Монпелье Гренуй снова чувствовал и
видел - и на этот раз, когда он снова это увидел, его пронизало
острое чувство гордости, - что он оказывал воздействие на
людей. Проходя мимо какой-то женщины, склонившейся над краем
колодца, он заметил, как она на мгновение подняла голову,
посмотрела на него и потом, явно успокоившись, снова занялась
своим ведром. Какой-то мужчина, стоявший спиной к нему,
обернулся и довольно долго с любопытством глядел ему вслед.
Дети, которых он встречал, уступали ему дорогу - не из боязни,
а из вежливости; и даже если они выбегали из дверей домов и
нечаянно наталкивались на него, они не пугались, а просто
прошмыгивали мимо, как будто старались не задеть приближавшуюся
особу.
Благодаря нескольким таким встречам он точнее ощутил силу
своей новой ауры и стал увереннее в себе и наглее. Он быстрее
подходил к людям, старался пройти как можно ближе к ним, даже
немного размахивал левой рукой и как бы невзначай касался руки
прохожего. Один раз он будто нечаянно толкнул мужчину, которого
хотел обогнать. Он задержался, извинился, и человек, который
еще вчера при внезапном появлении Гренуя остановился бы как
громом пораженный, сделал вид, что ничего не произошло, принял
извинение, даже слегка улыбнулся и хлопнул Гренуя по плечу.
Он вышел из переулков и вступил на площадь перед собором
Св.Петра. Звонили колокола. С обеих сторон портала толпились
люди. Гренуй побежал туда и вмешался в толпу. Он толкался,
ввинчивался в человеческую массу, в самую гущу народа, пусть
они стоят вокруг него вплотную, пусть пропитаются его
собственным запахом. И он расталкивал напирающую тесноту
руками, и шире расставлял ноги, и разодрал ворот рубашки, чтобы
запах мог беспрепятственно стекать с его тела... и радость его
была безграничной, когда он заметил, что другие ничего не
заметили, совершенно ничего, что все эти мужчины, и женщины, и
дети, стоявшие вплотную вокруг него, так легко дали себя
обмануть и вдыхали его зловоние, сварганенное из кошачьего
дерьма, сыра и уксуса, как запах себе подобного, а его, Гренуя,
подкидыша и ублюдка, принимали в свою среду на равных.
У своих колен он почувствовал ребенка, маленькую девочку,
заклиненную между взрослыми. Он поднял ее, ханжески изображая
заботу, и взял на руки чтобы ей было лучше видно. Мать не
только стерпела это, она поблагодарила его, а малышка радостно
заверещала от удовольствия.
Так Гренуй, в экстазе ложной святости прижимая к груди
чужого ребенка, простоял в лоне толпы примерно четверть часа. И
пока свадебная процессия, сопровождаемая оглушительным звоном
колоколов и ликованием людей, двигалась мимо, а над ней звенел
дождь монет, в Гренуе бушевало другое ликование, черное
ликование, злобное чувство триумфа, вызывавшее дрожь и
дурманившее его как приступ похоти, и он с трудом сдерживался,
чтобы не выплеснуть его как яд и желчь на всех этих людей и не
закричать, торжествуя, им в лицо: что он их не боится, даже
почти не ненавидит, но что он со всей страстью презирает их за
их вонючую глупость, ибо они позволили ему обмануть и одурачить
себя; ибо они суть ничто, а он - все! И, словно издеваясь, он
теснее прижал к себе ребенка, набрал в легкие воздуха и вместе
с хором прочих закричал: "Ура невесте! Да здравствует невеста!
Да здравствует великолепная пара!"
Когда свадебная процессия удалилась и толпа начала
рассеиваться, он отдал ребенка матери и пошел в церковь, чтобы
оправиться от возбуждения и отдохнуть. Воздух внутри собора был
насыщен ладаном, который холодными клубами поднимался из двух
кадильниц по обеим сторонам алтаря и как душное одеяло
расстилался над более слабыми запахами людей, только что
сидевших здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69