Сохранилось и несколько первоначальных построек; бурые балки и общий колорит Дикого Запада были бельмом на глазу Торговой палаты, для развития туризма упиравшей на то, что деревеньку в свое время перенесли из Старой Англии.
В бестолковых попытках сохранить тематическую последовательность вдоль Кипарисовой улицы открылось и несколько псевдо-староанглийских ресторанчиков, завлекавших туристов обещаниями безвкусной английской кухни. (Один ушлый ресторатор даже попытался открыть настоящую английскую пиццерию. Заведение разорилось, когда выяснилось, что вареная пицца теряет бо льшую часть своих природных свойств.)
Местные жители Хвойной Бухты избегали посещать подобные заведения общественного питания с двуличием индусского скотовода: прибыль получать хотелось, но продукта своего они не пробовали. Коренное население столовалось в нескольких труднодоступных кафе, владельцы которых были вполне довольны своей нишей на рынке родного городка, выдолбленной хорошей едой и обслуживанием. Всяко лучше, чем выковыривать глаза из распухшего черепа туризма вздутыми ценами на вычурные заклинания.
Лавки вдоль Кипарисовой улицы оправдывали себя, только если им удавалось перемещать деньги из карманов туристов в местный бюджет. С точки зрения обитателей, ни в одной из магазинов не продавалось ничего путного. Туристу же, охмуренному необходимостью отпускных трат, Кипарисовая улица предлагала золотые россыпи диковинных сувениров – будет чем доказать соседям, что кое-где побывал. Там он начисто забывал о том, что рано или поздно придется возвращаться к своим закладным, счетам от стоматолога и “Америкэн Экспрессу”, который в конце месяца обрушится на него, как финансовый ангел смерти.
И туристы тратили. Покупали китов и морских выдр, вырезанных из дерева, отлитых из пластмассы, латуни или олова, выгравированных на брелоках, отпечатанных на открытках, плакатах, книжных обложках и презервативах. Покупали всякую белиберду, если на ней значилось: “Хвойная Бухта – ворота в Биг-Сур”, – от книжных закладок до туалетного мыла.
Много лет назад лавочники Хвойной Бухты приняли вызов – придумать самый безвкусный сувенир, который будет невозможно продать. Владелец магазина всякой всячины Август Рассол на заседании Торговой палаты предложил местным коммерсантам, не поступаясь своими высокими принципами, закатывать в стеклянные банки коровий навоз, клеить на них красивые этикетки “Хвойная Бухта – ворота в Биг-Сур” и продавать как подлинные экскременты морских млекопитающих. Как часто случается в денежных вопросах, вся ирония Рассола потерялась, предложение приняли, разработали бизнес-план, и если бы не критическая нехватка добровольцев, согласных непосредственно расфасовывать продукт, все полки вдоль Кипарисовой улицы были бы заставлены пронумерованными коллекционными партиями банок с “Настоящими китовыми какашками”.
Обитатели Хвойной Бухты доили туристов с неторопливой, методичной отрешенностью, требовавшей скорее терпения, нежели энергичности. Жизнь в Хвойной Бухте вообще нетороплива. Даже вечерний ветерок с Тихого океана медленно подкрадывается меж деревьев, давая каждому жителю достаточно времени, чтобы сходить за дровами и раскочегарить печку до наступления промозглой ночи. По утрам в лавках вдоль Кипарисовой улицы таблички “Открыто” меланхолично трепыхаются на дверях, в безразличии постукивая по истинным часам работы, обозначенным на стеклах. Некоторые лавки открываются раньше, некоторые – позже, некоторые не открываются вообще, особенно, если день пригож, и лучше погулять по берегу. Такое ощущение, что обитатели, обретя свой кусочек мира и спокойствия, просто ждут, чтобы что-то произошло.
И оно произошло.
* * *
Около полуночи – в ту самую ночь, когда пропал Сквозняк, – в Хвойной Бухте разом вдруг залаяли все собаки. Следующую четверть часа по всему городку летали башмаки, раздавались угрозы и проклятья, снова и снова звонили шерифу. Весь городок бил жен и заряжал пистолеты, а тридцать две кошечки миссис Фельдстин одновременно срыгнули комками шерсти на пол веранды. Взлетало кровяное давление, откупоривались пузырьки с аспирином. Майло Тобин, зловещий застройщик Хвойной Бухты, выглянул в окно и увидел юную соседку Розу Круз – та в чем мама родила гонялась по всему двору за своими шпицами-двойняшками. Потрясение оказалось слишком велико для сердца заядлого курильщика: Майло Тобин хлопнулся об пол и издох, точно рыба, выброшенная на берег.
На другом холме у подрезчика деревьев Вэна Уильямса истощилось все терпение. Были какие-то сверхъестественные провокации или не было, но у его соседей, собаководов-перерожденцев, шесть ньюфаундлендов гавкали всю ночь. И своей бензопилой профессионального образца Вэн Уильямс уронил стофутовую монтерейскую сосну прямо на новенький соседский фургон “додж-евангелина”.
Спустя несколько минут на семейство енотов, что обычно бродило по улицам Хвойной Бухты и мародерствовало в мусорных баках, неожиданно снизошла некая мудрость. Они пренебрегли обычными еженощными трудами, и сперли из раскуроченного микроавтобуса стереосистему, а затем установили технику в своем жилище – дупле трухлявого дерева.
Ровно через час после того, как началась какофония, все стихло. Собаки сказали свое слово, и, как обычно бывает с собачьими предсказаниями землетрясений, торнадо или извержений вулкана, смысл их послания был понят совершенно превратно. Поэтому на следующее утро невыспавшийся и злой городок оказался завален судебными исками и страховыми требованиями, но никто из жителей даже не догадывался, что же на них надвигается.
* * *
В шесть часов утра весь кадровый состав городского старичья собрался у входа в магазин всякой всячины обсудить события минувшей ночи. Неведение по поводу этих самых событий нисколько не мешало им трепаться почем зря.
На маленькую стоянку въехал новый пикап-вседорожник. Позвякивая огромной связкой ключей, точно символом власти, спущенным с небес божеством сторожей и дворников, из машины выбрался Август Рассол. Хозяин магазина всякой всячины был мужчиной представительным: лет шестидесяти, седой, бородатый, с плечами, как у горной гориллы. Его поочередно сравнивали то с Санта-Клаусом, то с богом древних скандинавов Одином.
– Утро, ребятки, – пробурчал Рассол старикам, столпившимся за его спиной, пока он отпирал дверь в темное нутро “Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин”. Он зажигал свет, заваривал два первых кофейника своей особой секретной смеси темной обжарки, а старичье атаковало его залпом вопросов:
– Гас, ты ночью собак слышал?
– Мы слыхали, у тебя на горке дерево упало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
В бестолковых попытках сохранить тематическую последовательность вдоль Кипарисовой улицы открылось и несколько псевдо-староанглийских ресторанчиков, завлекавших туристов обещаниями безвкусной английской кухни. (Один ушлый ресторатор даже попытался открыть настоящую английскую пиццерию. Заведение разорилось, когда выяснилось, что вареная пицца теряет бо льшую часть своих природных свойств.)
Местные жители Хвойной Бухты избегали посещать подобные заведения общественного питания с двуличием индусского скотовода: прибыль получать хотелось, но продукта своего они не пробовали. Коренное население столовалось в нескольких труднодоступных кафе, владельцы которых были вполне довольны своей нишей на рынке родного городка, выдолбленной хорошей едой и обслуживанием. Всяко лучше, чем выковыривать глаза из распухшего черепа туризма вздутыми ценами на вычурные заклинания.
Лавки вдоль Кипарисовой улицы оправдывали себя, только если им удавалось перемещать деньги из карманов туристов в местный бюджет. С точки зрения обитателей, ни в одной из магазинов не продавалось ничего путного. Туристу же, охмуренному необходимостью отпускных трат, Кипарисовая улица предлагала золотые россыпи диковинных сувениров – будет чем доказать соседям, что кое-где побывал. Там он начисто забывал о том, что рано или поздно придется возвращаться к своим закладным, счетам от стоматолога и “Америкэн Экспрессу”, который в конце месяца обрушится на него, как финансовый ангел смерти.
И туристы тратили. Покупали китов и морских выдр, вырезанных из дерева, отлитых из пластмассы, латуни или олова, выгравированных на брелоках, отпечатанных на открытках, плакатах, книжных обложках и презервативах. Покупали всякую белиберду, если на ней значилось: “Хвойная Бухта – ворота в Биг-Сур”, – от книжных закладок до туалетного мыла.
Много лет назад лавочники Хвойной Бухты приняли вызов – придумать самый безвкусный сувенир, который будет невозможно продать. Владелец магазина всякой всячины Август Рассол на заседании Торговой палаты предложил местным коммерсантам, не поступаясь своими высокими принципами, закатывать в стеклянные банки коровий навоз, клеить на них красивые этикетки “Хвойная Бухта – ворота в Биг-Сур” и продавать как подлинные экскременты морских млекопитающих. Как часто случается в денежных вопросах, вся ирония Рассола потерялась, предложение приняли, разработали бизнес-план, и если бы не критическая нехватка добровольцев, согласных непосредственно расфасовывать продукт, все полки вдоль Кипарисовой улицы были бы заставлены пронумерованными коллекционными партиями банок с “Настоящими китовыми какашками”.
Обитатели Хвойной Бухты доили туристов с неторопливой, методичной отрешенностью, требовавшей скорее терпения, нежели энергичности. Жизнь в Хвойной Бухте вообще нетороплива. Даже вечерний ветерок с Тихого океана медленно подкрадывается меж деревьев, давая каждому жителю достаточно времени, чтобы сходить за дровами и раскочегарить печку до наступления промозглой ночи. По утрам в лавках вдоль Кипарисовой улицы таблички “Открыто” меланхолично трепыхаются на дверях, в безразличии постукивая по истинным часам работы, обозначенным на стеклах. Некоторые лавки открываются раньше, некоторые – позже, некоторые не открываются вообще, особенно, если день пригож, и лучше погулять по берегу. Такое ощущение, что обитатели, обретя свой кусочек мира и спокойствия, просто ждут, чтобы что-то произошло.
И оно произошло.
* * *
Около полуночи – в ту самую ночь, когда пропал Сквозняк, – в Хвойной Бухте разом вдруг залаяли все собаки. Следующую четверть часа по всему городку летали башмаки, раздавались угрозы и проклятья, снова и снова звонили шерифу. Весь городок бил жен и заряжал пистолеты, а тридцать две кошечки миссис Фельдстин одновременно срыгнули комками шерсти на пол веранды. Взлетало кровяное давление, откупоривались пузырьки с аспирином. Майло Тобин, зловещий застройщик Хвойной Бухты, выглянул в окно и увидел юную соседку Розу Круз – та в чем мама родила гонялась по всему двору за своими шпицами-двойняшками. Потрясение оказалось слишком велико для сердца заядлого курильщика: Майло Тобин хлопнулся об пол и издох, точно рыба, выброшенная на берег.
На другом холме у подрезчика деревьев Вэна Уильямса истощилось все терпение. Были какие-то сверхъестественные провокации или не было, но у его соседей, собаководов-перерожденцев, шесть ньюфаундлендов гавкали всю ночь. И своей бензопилой профессионального образца Вэн Уильямс уронил стофутовую монтерейскую сосну прямо на новенький соседский фургон “додж-евангелина”.
Спустя несколько минут на семейство енотов, что обычно бродило по улицам Хвойной Бухты и мародерствовало в мусорных баках, неожиданно снизошла некая мудрость. Они пренебрегли обычными еженощными трудами, и сперли из раскуроченного микроавтобуса стереосистему, а затем установили технику в своем жилище – дупле трухлявого дерева.
Ровно через час после того, как началась какофония, все стихло. Собаки сказали свое слово, и, как обычно бывает с собачьими предсказаниями землетрясений, торнадо или извержений вулкана, смысл их послания был понят совершенно превратно. Поэтому на следующее утро невыспавшийся и злой городок оказался завален судебными исками и страховыми требованиями, но никто из жителей даже не догадывался, что же на них надвигается.
* * *
В шесть часов утра весь кадровый состав городского старичья собрался у входа в магазин всякой всячины обсудить события минувшей ночи. Неведение по поводу этих самых событий нисколько не мешало им трепаться почем зря.
На маленькую стоянку въехал новый пикап-вседорожник. Позвякивая огромной связкой ключей, точно символом власти, спущенным с небес божеством сторожей и дворников, из машины выбрался Август Рассол. Хозяин магазина всякой всячины был мужчиной представительным: лет шестидесяти, седой, бородатый, с плечами, как у горной гориллы. Его поочередно сравнивали то с Санта-Клаусом, то с богом древних скандинавов Одином.
– Утро, ребятки, – пробурчал Рассол старикам, столпившимся за его спиной, пока он отпирал дверь в темное нутро “Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин”. Он зажигал свет, заваривал два первых кофейника своей особой секретной смеси темной обжарки, а старичье атаковало его залпом вопросов:
– Гас, ты ночью собак слышал?
– Мы слыхали, у тебя на горке дерево упало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59