А в воздухе остался запах гари от охваченного пламенем «Харрикейна».
— Это наш лейтенант, — сказал механик сержанту.
— Прикончили… Ублюдки… Сукины дети…
— Пойдем посмотрим.
— Бесполезно, — возразил сержант. — Тут дело копчено.
Он сохранял невозмутимость.
— Суки. Подлые ублюдки. Что делают!
— А чего вы от них ждали? Что они будут нас спрашивать? — вмешался Тэп.
Разозленный, он стоял рядом с Квейлем и смотрел на высокий столб белого дыма, который смешивался с дымом, тянувшимся от Ларисы и от первого «Харрикейна», уничтоженного на земле.
Елена подошла к Квейлю; он ответил медленным взглядом на ее прикосновение и увидел, что она беззвучно плачет.
— Какой ужас! — она произнесла это, обращаясь к земле, а не к окружающим.
— Пойти посмотреть? — спросил Квейля сержант, глядя на дым, поднимающийся от машины лейтенанта.
— Пошлите кого-нибудь. Может быть, что-нибудь можно сделать, — ответил Квейль. Он сам не верил в это.
Сержант сказал механику. Тот не побежал, как казалось бы естественным, так как ясно было, что надежды нет. Квейль пошел с механиком, Тэп за ними. Обломки «Харрикейна» разлетелись во все стороны, а посреди был пылающий костер. Высокий столб дыма стоял над местом смерти «Харрикейна», а на самом месте ничего не было. Только черное пятно, и дым, и ничего больше. Квейль стоял в недоумении: абсолютно ничего.
Он повернулся и пошел обратно, по-прежнему чувствуя запах горящего бензина и различая в нем еще другой запах, — хоть не был уверен, действительно ли это так. Но не осталось ничего. Абсолютно ничего.
— Экая чертовщина, — произнес Тэп, когда пришел в себя.
Квейль ничего не ответил.
— Мне было бы легче участвовать в этом, чем смотреть, — продолжал Тэп, разговаривая больше сам с собой. Квейль кивнул и направился к грузовику.
— Давайте трогаться, сержант, — сказал он. Тут он увидел остальных. Они лежали на земле. Среди них был и молодой пилот-офицер, который побежал к самолету лейтенанта в момент катастрофы. Тогда Квейль не заметил его, но теперь увидел. Он поглядел на его удаляющуюся фигуру, когда тот пошел к своему грузовику. Все молча расселись, взобравшись в кабины и кузовы больших грузовиков, и машины тронулись.
Механик, который ходил к погибшему самолету, сел за руль в той машине, где находились Квейль и Елена. Тэп сел в переднюю, на которой ехал пилот-офицер. Греки тоже поместились в ней.
Подъехав к дороге, они увидели, что к ним мчится в облаке пыли грузовик без верха, с квадратным передком. Он остановился, чтобы дать их грузовику выбраться с поля на дорогу. Шофер поднялся с места и стоял. На нем была широкополая австралийская шляпа.
— Вам надо поторапливаться, — сказал он.
— Это не связисты? — спросил Тэп.
— Нет, мы саперы. Мы только что взорвали мост там, позади. Вам надо поторапливаться. Немцы уже на дороге, в нескольких милях.
— Черт побери, где же армия? — спросил один из солдат.
— А где бы ты думал? В горах, сдерживает немцев, чтобы вы, черти, могли удрать.
— Ну и дела, — заметил англичанин.
— Убирайся ты, знаешь куда… Скажи-ка лучше, где ваша авиация? Да двигайтесь же, — оборвал австралиец.
Механик дал ход, и тяжелая машина двинулась вперед. Грузовик саперов обогнал ее и вскоре исчез из виду. Понемногу машина набрала скорость, но все-таки шла медленно, а передний грузовик, в котором ехал Тэп, подвигался еще медленней.
Квейль заметил, что шофер все время смотрит в зеркало сбоку кабины, словно ожидая каждую минуту увидеть немцев. Квейль и сам ждал этого… Здесь, на земле, это чувство, что немцы следуют по пятам, похоже на такое же ощущение в воздухе. Но движемся мы медленно, и становится уже темно. Пожалуй, мы остались здесь одни во всем районе…
— Куда вы хотите добраться? — спросил он механика, шотландца по национальности.
— В Афины, — ответил шотландец.
— Нет, — сегодня.
— Куда удастся. Все едут в Ферсалу. Там, наверно, штаб. Если фрицы нас не догонят…
— Эти три самолета были последние в эскадрилье?
— Да.
Шотландец лавировал, ведя тяжелый грузовик по крутым извилинам дороги.
— Кто был этот лейтенант?
— Это был Кросби. Тот самый Кросби. Он имел крест за летные боевые заслуги.
Шотландец говорил сдержанно, сжав губы, но рот его помимо его волн расплывался в широкой улыбке. Рыжие волосы торчали щеткой из-под пилотки, сдвинутой почти на самое ухо. Он говорил с Квейлем, как с равным, — ему было не важно, имеет ли он дело с командиром звена или авиаполка. Квейль заметил, и это ему понравилось. Он смотрел, как неясная в сумерках дорога бежит под колеса, и по временам помогал шотландцу поворачивать огромный руль машины.
Один раз Елена засмеялась, когда шотландец переключил скорость и послышался громкий стонущий звук. Шотландец поглядел на Елену и тоже радостно засмеялся, и они почувствовали симпатию друг к Другу.
— Вы гречанка, мисс? — спросил он, улыбаясь и не замечая того, что улыбается.
— Да, — ответила она, невольно улыбаясь сама.
— У меня есть знакомая гречанка в Афинах. Я женюсь на ней, когда вернусь.
Он произносил «р» твердо и раскатисто, и Елена с трудом разобрала, что он сказал.
— Вы женитесь на гречанке? — переспросила она наклонившись вперед.
— Девушка хоть куда, — ответил шотландец, обращаясь к Квейлю, и тот улыбнулся в ответ.
— Капрал, — сказал он, — это моя невеста.
При этих словах на губах его заиграла сдержанная улыбка. Елена быстро взглянула на Квейля и тоже улыбнулась.
— Вот как? Славно, — сказал шотландец.
Он засмеялся и еще больше сдвинул пилотку на ухо, и они все засмеялись.
— Моя фамилия Макферсон.
Он произнес: Макфейрсун.
— Вы из Глазго?
— Нет. Из Эбердина.
— Как это поется? «Эбердин кружится, кружится»…
— Это Глазго, — объяснил шотландец. И запел: — «Еду я в Глазго, а Глазго кружится, кружится». Это о Вилле Файфе. С ним случилось нечистое дело.
— Как дальше? — спросил Квейль.
Шотландец помолчал, следя за дорогой, потом запел на родном диалекте, певучем и улыбчивом, как его лицо, и по временам Квейль подтягивал, когда вспоминал слова. Когда Квейль начинал подтягивать, Макферсон пел громче, и оба совсем увлеклись. Елена довольно засмеялась и протянула руку, чтобы погладить Квейля.
— Спойте греческую, — попросил шотландец.
— Вы не поймете.
— А ты разве поняла, что пел Макферсон?
— Кое-что. А на каком это языке? — серьезно спросила она.
— Это разновидность английского, шотландский диалект, — объяснил Квейль.
— Попросту эбердинский, — вставил Макферсон. — Как эта песня насчет Муссолини?
Елена опять рассмеялась:
— Это неприличная песня. Слова неприличные.
— Ничего. Мы ведь не понимаем, — ответил Макферсон.
Квейль подумал о том, что у Макферсона нет неприятной развязности в разговоре и держится он без фамильярности, и сам удивился своим размышлениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Это наш лейтенант, — сказал механик сержанту.
— Прикончили… Ублюдки… Сукины дети…
— Пойдем посмотрим.
— Бесполезно, — возразил сержант. — Тут дело копчено.
Он сохранял невозмутимость.
— Суки. Подлые ублюдки. Что делают!
— А чего вы от них ждали? Что они будут нас спрашивать? — вмешался Тэп.
Разозленный, он стоял рядом с Квейлем и смотрел на высокий столб белого дыма, который смешивался с дымом, тянувшимся от Ларисы и от первого «Харрикейна», уничтоженного на земле.
Елена подошла к Квейлю; он ответил медленным взглядом на ее прикосновение и увидел, что она беззвучно плачет.
— Какой ужас! — она произнесла это, обращаясь к земле, а не к окружающим.
— Пойти посмотреть? — спросил Квейля сержант, глядя на дым, поднимающийся от машины лейтенанта.
— Пошлите кого-нибудь. Может быть, что-нибудь можно сделать, — ответил Квейль. Он сам не верил в это.
Сержант сказал механику. Тот не побежал, как казалось бы естественным, так как ясно было, что надежды нет. Квейль пошел с механиком, Тэп за ними. Обломки «Харрикейна» разлетелись во все стороны, а посреди был пылающий костер. Высокий столб дыма стоял над местом смерти «Харрикейна», а на самом месте ничего не было. Только черное пятно, и дым, и ничего больше. Квейль стоял в недоумении: абсолютно ничего.
Он повернулся и пошел обратно, по-прежнему чувствуя запах горящего бензина и различая в нем еще другой запах, — хоть не был уверен, действительно ли это так. Но не осталось ничего. Абсолютно ничего.
— Экая чертовщина, — произнес Тэп, когда пришел в себя.
Квейль ничего не ответил.
— Мне было бы легче участвовать в этом, чем смотреть, — продолжал Тэп, разговаривая больше сам с собой. Квейль кивнул и направился к грузовику.
— Давайте трогаться, сержант, — сказал он. Тут он увидел остальных. Они лежали на земле. Среди них был и молодой пилот-офицер, который побежал к самолету лейтенанта в момент катастрофы. Тогда Квейль не заметил его, но теперь увидел. Он поглядел на его удаляющуюся фигуру, когда тот пошел к своему грузовику. Все молча расселись, взобравшись в кабины и кузовы больших грузовиков, и машины тронулись.
Механик, который ходил к погибшему самолету, сел за руль в той машине, где находились Квейль и Елена. Тэп сел в переднюю, на которой ехал пилот-офицер. Греки тоже поместились в ней.
Подъехав к дороге, они увидели, что к ним мчится в облаке пыли грузовик без верха, с квадратным передком. Он остановился, чтобы дать их грузовику выбраться с поля на дорогу. Шофер поднялся с места и стоял. На нем была широкополая австралийская шляпа.
— Вам надо поторапливаться, — сказал он.
— Это не связисты? — спросил Тэп.
— Нет, мы саперы. Мы только что взорвали мост там, позади. Вам надо поторапливаться. Немцы уже на дороге, в нескольких милях.
— Черт побери, где же армия? — спросил один из солдат.
— А где бы ты думал? В горах, сдерживает немцев, чтобы вы, черти, могли удрать.
— Ну и дела, — заметил англичанин.
— Убирайся ты, знаешь куда… Скажи-ка лучше, где ваша авиация? Да двигайтесь же, — оборвал австралиец.
Механик дал ход, и тяжелая машина двинулась вперед. Грузовик саперов обогнал ее и вскоре исчез из виду. Понемногу машина набрала скорость, но все-таки шла медленно, а передний грузовик, в котором ехал Тэп, подвигался еще медленней.
Квейль заметил, что шофер все время смотрит в зеркало сбоку кабины, словно ожидая каждую минуту увидеть немцев. Квейль и сам ждал этого… Здесь, на земле, это чувство, что немцы следуют по пятам, похоже на такое же ощущение в воздухе. Но движемся мы медленно, и становится уже темно. Пожалуй, мы остались здесь одни во всем районе…
— Куда вы хотите добраться? — спросил он механика, шотландца по национальности.
— В Афины, — ответил шотландец.
— Нет, — сегодня.
— Куда удастся. Все едут в Ферсалу. Там, наверно, штаб. Если фрицы нас не догонят…
— Эти три самолета были последние в эскадрилье?
— Да.
Шотландец лавировал, ведя тяжелый грузовик по крутым извилинам дороги.
— Кто был этот лейтенант?
— Это был Кросби. Тот самый Кросби. Он имел крест за летные боевые заслуги.
Шотландец говорил сдержанно, сжав губы, но рот его помимо его волн расплывался в широкой улыбке. Рыжие волосы торчали щеткой из-под пилотки, сдвинутой почти на самое ухо. Он говорил с Квейлем, как с равным, — ему было не важно, имеет ли он дело с командиром звена или авиаполка. Квейль заметил, и это ему понравилось. Он смотрел, как неясная в сумерках дорога бежит под колеса, и по временам помогал шотландцу поворачивать огромный руль машины.
Один раз Елена засмеялась, когда шотландец переключил скорость и послышался громкий стонущий звук. Шотландец поглядел на Елену и тоже радостно засмеялся, и они почувствовали симпатию друг к Другу.
— Вы гречанка, мисс? — спросил он, улыбаясь и не замечая того, что улыбается.
— Да, — ответила она, невольно улыбаясь сама.
— У меня есть знакомая гречанка в Афинах. Я женюсь на ней, когда вернусь.
Он произносил «р» твердо и раскатисто, и Елена с трудом разобрала, что он сказал.
— Вы женитесь на гречанке? — переспросила она наклонившись вперед.
— Девушка хоть куда, — ответил шотландец, обращаясь к Квейлю, и тот улыбнулся в ответ.
— Капрал, — сказал он, — это моя невеста.
При этих словах на губах его заиграла сдержанная улыбка. Елена быстро взглянула на Квейля и тоже улыбнулась.
— Вот как? Славно, — сказал шотландец.
Он засмеялся и еще больше сдвинул пилотку на ухо, и они все засмеялись.
— Моя фамилия Макферсон.
Он произнес: Макфейрсун.
— Вы из Глазго?
— Нет. Из Эбердина.
— Как это поется? «Эбердин кружится, кружится»…
— Это Глазго, — объяснил шотландец. И запел: — «Еду я в Глазго, а Глазго кружится, кружится». Это о Вилле Файфе. С ним случилось нечистое дело.
— Как дальше? — спросил Квейль.
Шотландец помолчал, следя за дорогой, потом запел на родном диалекте, певучем и улыбчивом, как его лицо, и по временам Квейль подтягивал, когда вспоминал слова. Когда Квейль начинал подтягивать, Макферсон пел громче, и оба совсем увлеклись. Елена довольно засмеялась и протянула руку, чтобы погладить Квейля.
— Спойте греческую, — попросил шотландец.
— Вы не поймете.
— А ты разве поняла, что пел Макферсон?
— Кое-что. А на каком это языке? — серьезно спросила она.
— Это разновидность английского, шотландский диалект, — объяснил Квейль.
— Попросту эбердинский, — вставил Макферсон. — Как эта песня насчет Муссолини?
Елена опять рассмеялась:
— Это неприличная песня. Слова неприличные.
— Ничего. Мы ведь не понимаем, — ответил Макферсон.
Квейль подумал о том, что у Макферсона нет неприятной развязности в разговоре и держится он без фамильярности, и сам удивился своим размышлениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99