Я не пойду, Хасид!-В исступлении кричала Мария, и вторила эхом старая боль.-Не прогоняй меня сейчас, там, на улице… о, Господи, там…
Он понял. Он знал всё и про бесов, и про старые обиды, и про то, кому поёт псалмы в грозу далёкий северный хор. И пусть тому, кто в эту ночь назвал себя Хасидом, было известно больше, чем остальным, но дул тот же самый ветер, и призыв звучал настойчиво и страстно, и засосала в свой круговорот извечная колдовская сила, не различающая ни глубин, ни высот. Отмеренное долей зла, вершилось это действо, и зажжённые его заботливой рукой, чадили голубоватым дымом восковые свечи.
Волновалось море Киннереф, бросаясь на берег тёмными волнами с гребнями белой пены, за скалами на северо-востоке тревожно дремал Капернаум. Вечнотекущий Иордан, спрятавшись в густых зарослях, беспокойно всхлипывал под порывами могучего ветра, завладевшего Галилеей, и ещё больше шумело нанизанное на него море. Четверо путников, идущих из Вифсаиды, едва успели добраться в Капернаум к началу непогоды, и, подгоняемые ветром, постучали в первый дом, который увидели после долгих часов пути. Человек, открывший им, был приветлив, и, поклонившись, пригласил войти. Странники поблагодарили его за гостеприимство и один за другим скрылись за дверью.
Что вершится на небе, того никому не дано знать. Этой ночью вечная и громкая слава была обещана маленькой глупой Меджели, и в одном из её домов, в красивом и таинственном полумраке, среди светильников и свечей отливали медью длинные чёрные волосы на белых подушках, и торжествовал ликующий северный хор, а в соседнем Капернауме в доме бедного купца Алхея один из путников, склонившись над очагом, вырытым прямо в земляном полу, вёл тихую беседу с хозяином о всепрощении и любви. Трое его попутчиков дремали в углу на циновках, укрывшись одним на всех стёганым одеялом. Разъедал глаза густой едкий дым, за стеной бессильно выл упрямый ветер. Обычная ночь, обычная непогода, всё то же небо, затянутое неизбежными густыми тучами, грозно наступавшими на бледную маленькую луну… и только звёзды в вышине, заботливо скрытые от людских глаз, вздрогнув вдруг, в мгновенном танце поспешно поменялись местами. Никто и не заметил.
И не видел никто, как по далёким и тёмным дорогам в уснувшую Галилею спешила судьба, чтобы поспеть вслед за этой странной ночью.
Проснувшись, Мария тихонько выскользнула из-под тонкого покрывала и огляделась по сторонам. Её одежда лежала тут же, на подстилке рядом с кроватью, пропитавшись за ночь дымом свечей и копотью светильника, который, лишившись своей тайны, бесполезно поблёскивал в углу мутноватым стеклом. Спохватившись, Мария стала быстро одеваться, боясь разбудить Хасида, чтобы улизнуть поскорее и постараться понять, как же могло случиться так.
Из— под полуприкрытых век наблюдал за нею всё-таки разбуженный движением Хасид. И только когда она, накинув длинную накидку, метнулась к двери, спохватившись, окликнул её.
— О, Господи…-прошептала она, остановившись.-Что же я натворила…
В тёмных глазах умного Хасида засветилось понимание.
Провожая Марию во внутренний двор, он вложил в её руку несколько динариев и отрицательно покачал головой, когда она попыталась возразить
— Останься ещё на одну ночь, Мария, -попросил он.-Выходит, я как будто и не готов ещё с тобой расстаться…
Теперь понимание засветилось в глазах у Марии.
— Нет, Хасид.-Сказала она.-Я не останусь у тебя.
— Почему же?
— Потому, что у меня тоже есть сердце. Или все твои ночи, или только одна.
Не выдержав её взгляда, он отвёл глаза.
— Счастлив будет тот, кому ты подаришь все свои ночи, Мария…-уклончиво сказал он.
Она подумала, что это, наверное, неправда, и не умеет она приносить счастье, уже потому хотя бы, что не знает, что это такое.
Дорога домой лежала через базар с тяжёлым запахом вяленой рыбы, заглушавший все остальные. Бойкие торговцы перекрикивали друг друга, нависая над прилавками, пытаясь поймать её взгляд, хлопали в ладоши, подмигивали, закатывали глаза, ломая привычную комедию. Купив немного сладких фиников и новый гребень, она спрятала оставшиеся деньги в складках одежды, заколола растрепавшиеся волосы и почти побежала домой, спасаясь от громких окриков и хитрых глаз. Недоброй была для неё Меджель, а ещё и этой ночью вдругбесследно пропала луна…
Ребёнком она не ждала ни от кого ни помощи, ни защиты, и убегала на морской берег, когда уходили оттуда последние рыбаки. Для неё в человеческих сердцах не было тепла, и её согревали камни, не остывавшие до полуночи, молчащие, но понимающие всё. Там забывались обиды, затихала боль, и снова заставляло жить ночное море…
Словно проклятие нависает над тем, кто нелюбимым приходит в этот мир, — и застывает вечными сумерками в глубине насторожённых глаз, ложится тёмной тенью на неулыбчивое лицо, окутывает невидимым саваном израненную душу, — и никогда уже не найти ему любви. Страшным нечеловеческим чутьём чуют люди этот разлитый в воздухе запах страдания и одиночества, вечный зов зла слышат из сердца, и идут на зов, и настигают добычу, и терзают жертву… И не ведают, что творят…
Каменная улица сменилась пыльной окраиной, большие дома — убогими хижинами с отсыревшими стенами. Громкоголосые пастухи гнали на луга сонных с ночи овец, и женщины с кувшинами шли за водой к колодцу, и полуголая черноглазая ребятня то и дело проносилась мимо, придумывая новые войны. Вот в чём дело было — в этих днях. В них не было ничего — только жара, пустота и бессмыслие… От зноя густел и слипался воздух, и страшно было дышать этим воздухом, и старые обиды снова превращались в чертей и разводили маленькие костры. Они были везде — на дне кувшина с водой, за веретеном, в старых сундуках; притаившись за неряшливо измазанными глиной стенами, поджидали на знакомых поворотах…и путались мысли, и хотелось бежать, но не было сил…
Но к вечеру перегорал тяжёлый пыльный воздух, сладко тянуло дымом из маленьких двориков, в верхушках деревьев мирно шелестел пока ещё далёкий ветер, но уже заливалось рябью ожидающее его море. Запах кипарисов на побережье, крутой выступ скалы над синей водой…говорил ли кто когда-нибудь с камнями? О, Господи, Господи… если что-то не так, скажи, если угодны Тебе были эти дни, пусть так, но почему же сегодня Ты повелел всему быть иначе?…
Мать ждала её на пороге.
«Ну, вот и всё», -с ужасом и одновременно почему-то с облегчением подумала Мария.
— Не зайдёшь ты больше сюда, Мария, -глухо сказала мать.
— Мама…
— Я не пущу. И не дам тебе навлекать позор на этот дом.
— Но мне ведь…
— Иди туда, откуда ты пришла. Или гонят оттуда? Поделом.
— А ты и рада, мама…
— Ступай. Сюда тебе дороги нет. Господь наказывает грешников, так неси же кару ты одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Он понял. Он знал всё и про бесов, и про старые обиды, и про то, кому поёт псалмы в грозу далёкий северный хор. И пусть тому, кто в эту ночь назвал себя Хасидом, было известно больше, чем остальным, но дул тот же самый ветер, и призыв звучал настойчиво и страстно, и засосала в свой круговорот извечная колдовская сила, не различающая ни глубин, ни высот. Отмеренное долей зла, вершилось это действо, и зажжённые его заботливой рукой, чадили голубоватым дымом восковые свечи.
Волновалось море Киннереф, бросаясь на берег тёмными волнами с гребнями белой пены, за скалами на северо-востоке тревожно дремал Капернаум. Вечнотекущий Иордан, спрятавшись в густых зарослях, беспокойно всхлипывал под порывами могучего ветра, завладевшего Галилеей, и ещё больше шумело нанизанное на него море. Четверо путников, идущих из Вифсаиды, едва успели добраться в Капернаум к началу непогоды, и, подгоняемые ветром, постучали в первый дом, который увидели после долгих часов пути. Человек, открывший им, был приветлив, и, поклонившись, пригласил войти. Странники поблагодарили его за гостеприимство и один за другим скрылись за дверью.
Что вершится на небе, того никому не дано знать. Этой ночью вечная и громкая слава была обещана маленькой глупой Меджели, и в одном из её домов, в красивом и таинственном полумраке, среди светильников и свечей отливали медью длинные чёрные волосы на белых подушках, и торжествовал ликующий северный хор, а в соседнем Капернауме в доме бедного купца Алхея один из путников, склонившись над очагом, вырытым прямо в земляном полу, вёл тихую беседу с хозяином о всепрощении и любви. Трое его попутчиков дремали в углу на циновках, укрывшись одним на всех стёганым одеялом. Разъедал глаза густой едкий дым, за стеной бессильно выл упрямый ветер. Обычная ночь, обычная непогода, всё то же небо, затянутое неизбежными густыми тучами, грозно наступавшими на бледную маленькую луну… и только звёзды в вышине, заботливо скрытые от людских глаз, вздрогнув вдруг, в мгновенном танце поспешно поменялись местами. Никто и не заметил.
И не видел никто, как по далёким и тёмным дорогам в уснувшую Галилею спешила судьба, чтобы поспеть вслед за этой странной ночью.
Проснувшись, Мария тихонько выскользнула из-под тонкого покрывала и огляделась по сторонам. Её одежда лежала тут же, на подстилке рядом с кроватью, пропитавшись за ночь дымом свечей и копотью светильника, который, лишившись своей тайны, бесполезно поблёскивал в углу мутноватым стеклом. Спохватившись, Мария стала быстро одеваться, боясь разбудить Хасида, чтобы улизнуть поскорее и постараться понять, как же могло случиться так.
Из— под полуприкрытых век наблюдал за нею всё-таки разбуженный движением Хасид. И только когда она, накинув длинную накидку, метнулась к двери, спохватившись, окликнул её.
— О, Господи…-прошептала она, остановившись.-Что же я натворила…
В тёмных глазах умного Хасида засветилось понимание.
Провожая Марию во внутренний двор, он вложил в её руку несколько динариев и отрицательно покачал головой, когда она попыталась возразить
— Останься ещё на одну ночь, Мария, -попросил он.-Выходит, я как будто и не готов ещё с тобой расстаться…
Теперь понимание засветилось в глазах у Марии.
— Нет, Хасид.-Сказала она.-Я не останусь у тебя.
— Почему же?
— Потому, что у меня тоже есть сердце. Или все твои ночи, или только одна.
Не выдержав её взгляда, он отвёл глаза.
— Счастлив будет тот, кому ты подаришь все свои ночи, Мария…-уклончиво сказал он.
Она подумала, что это, наверное, неправда, и не умеет она приносить счастье, уже потому хотя бы, что не знает, что это такое.
Дорога домой лежала через базар с тяжёлым запахом вяленой рыбы, заглушавший все остальные. Бойкие торговцы перекрикивали друг друга, нависая над прилавками, пытаясь поймать её взгляд, хлопали в ладоши, подмигивали, закатывали глаза, ломая привычную комедию. Купив немного сладких фиников и новый гребень, она спрятала оставшиеся деньги в складках одежды, заколола растрепавшиеся волосы и почти побежала домой, спасаясь от громких окриков и хитрых глаз. Недоброй была для неё Меджель, а ещё и этой ночью вдругбесследно пропала луна…
Ребёнком она не ждала ни от кого ни помощи, ни защиты, и убегала на морской берег, когда уходили оттуда последние рыбаки. Для неё в человеческих сердцах не было тепла, и её согревали камни, не остывавшие до полуночи, молчащие, но понимающие всё. Там забывались обиды, затихала боль, и снова заставляло жить ночное море…
Словно проклятие нависает над тем, кто нелюбимым приходит в этот мир, — и застывает вечными сумерками в глубине насторожённых глаз, ложится тёмной тенью на неулыбчивое лицо, окутывает невидимым саваном израненную душу, — и никогда уже не найти ему любви. Страшным нечеловеческим чутьём чуют люди этот разлитый в воздухе запах страдания и одиночества, вечный зов зла слышат из сердца, и идут на зов, и настигают добычу, и терзают жертву… И не ведают, что творят…
Каменная улица сменилась пыльной окраиной, большие дома — убогими хижинами с отсыревшими стенами. Громкоголосые пастухи гнали на луга сонных с ночи овец, и женщины с кувшинами шли за водой к колодцу, и полуголая черноглазая ребятня то и дело проносилась мимо, придумывая новые войны. Вот в чём дело было — в этих днях. В них не было ничего — только жара, пустота и бессмыслие… От зноя густел и слипался воздух, и страшно было дышать этим воздухом, и старые обиды снова превращались в чертей и разводили маленькие костры. Они были везде — на дне кувшина с водой, за веретеном, в старых сундуках; притаившись за неряшливо измазанными глиной стенами, поджидали на знакомых поворотах…и путались мысли, и хотелось бежать, но не было сил…
Но к вечеру перегорал тяжёлый пыльный воздух, сладко тянуло дымом из маленьких двориков, в верхушках деревьев мирно шелестел пока ещё далёкий ветер, но уже заливалось рябью ожидающее его море. Запах кипарисов на побережье, крутой выступ скалы над синей водой…говорил ли кто когда-нибудь с камнями? О, Господи, Господи… если что-то не так, скажи, если угодны Тебе были эти дни, пусть так, но почему же сегодня Ты повелел всему быть иначе?…
Мать ждала её на пороге.
«Ну, вот и всё», -с ужасом и одновременно почему-то с облегчением подумала Мария.
— Не зайдёшь ты больше сюда, Мария, -глухо сказала мать.
— Мама…
— Я не пущу. И не дам тебе навлекать позор на этот дом.
— Но мне ведь…
— Иди туда, откуда ты пришла. Или гонят оттуда? Поделом.
— А ты и рада, мама…
— Ступай. Сюда тебе дороги нет. Господь наказывает грешников, так неси же кару ты одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15