-Спросила она, не зная, зачем.
— Меня зовут Иисус, -ответил ей сломавший ветку.
— Я спрашиваю, далеко ли до Капернаума?-Начиная злиться, повторила Мария.
— А я отвечаю то, что тебе действительно надо знать.
Трое сидевших рядом в смущении отвели глаза.
— Ты шла туда, куда не хотела идти, а пришла туда, где тебя ждут. Это -Пётр, Андрей и Иуда. А как зовут тебя?
— Мария, -ответила она, так и не выплыв из его бездонных голубых глаз.
— Больше ничего не имеет значения, Мария. Должно быть, ты голодна.
— Должно быть…-эхом откликнулась она.
— Садись, у нас сегодня вдоволь еды. Иуда натащил целый мешок.
— А спасибо Иуде?-Заскулил натащивший.
— Спасибо Иуде…-бестолково повторила Мария.
— Да что же ты? Садись.
— Ну да, -сказала она.-И правда…
Удивительно вкусными были и лепёшки из инжира, и виноградное вино, и особенно жареная баранина. В мешке оказались ещё сыр, молоко, финики, маслины, гранаты и миндальные орехи.
— Не стесняйся, Мария, -говорил Иисус, -мы были на пиру и наелись на три дня вперёд.
— У меня есть несколько динариев, -сообщила Мария.
— Значит, с голоду не умрём. Ешь.
А потом удалились Пётр, Андрей, и Иуда, пробормотав что-то малоразумное, причём Пётр удалялся как-то вполоборота, и в конце концов споткнулся, ушиб ногу и застонал. Подхватив пострадавшего под руки, Андрей и Иуда поспешно уволокли его и скрыли за деревьями.
И настала ночь, и проступил на востоке дерзкий молодой месяц. Звёзды зажглись каждая в свой черёд, и светили так ярко, так светло, словно готовы были вот-вот заговорить и поведать свою звёздную тайну. Но кто слышал когда-нибудь их тихий голос, кто из живущих на земле сам с ними говорил? Что знают об этом люди, о, Господи, что знают об этом они? Что ведомо им о том, какие пути земные ведут на небо?…
Она могла бы рассказать о том, как одна за другой приходят пустые ночи, как высокие волны разбиваются о каменную скалу и разлетаются брызгами до самого неба. Как в запаху кипарисов на побережье проступает горькая нотка тревоги и спешащая с севера гроза томит и гонит по тёмным дорогам навстречу новой беде. О том, какой жестокой и предательской бывает нежность, и что любовь, оказывается, это тоже месть, и что когда маленькие огоньки свечей вдруг превращаются в звёзды, значит, всё самое страшное уже позади. О том, что переступить черту легко, так легко, что этого даже не замечаешь, а потом, потом — ещё легче. Словно набирая высоту, взлетаешь, поднимаешься всё выше и выше, и не веришь, просто не можешь поверить, что это падение, да и как это может быть падением, если ты отрываешься от земли и летишь, и рядом нет никого, и эта удивительная свобода… и что можно поделать, если в одну-единственную ночь вдруг предательски сливаются земля и небо, и никто, совершенно никто кроме тебя не замечает, что в Меджели больше нет и уже никогда не будет луны…
Но она просто положила голову ему на колени и впервые в жизни заплакала. Горе застывало в её душе чёрной птицей, которая безжалостно клевала прямо в сердце, а потом миллионы её маленьких острых коготков мгновенно впивались в кисти рук, и опрокидывалось небо, и наступала темнота. Слёз не было, всегда было только небо. А сейчас были его руки. Он гладил её волосы и шептал, что он понимает, понимает всё, и просил, чтобы она плакала, не переставала плакать, потому что только так ей станет легче. Она, захлёбываясь и запинаясь, бормотала что-то о предательстве и ненависти, а он отвечал, что люди всегда ненавидят и предают только самих себя. Она бессвязно говорила что-то о любви, которая превращается в жестокость, любви, которая опрокидывает небо и убивает луну, а он, касаясь её волос, отвечал, что никто на свете не знает, что такое любовь, и, вполне возможно, она способна не только убивать, но и воскрешать. Она плакала долго, так долго, что звёзды стали потихоньку меркнуть, а он ждал, она теснее прижималась к нему, а он всё гладил её волосы, и так продолжалось, пока она вдруг не поняла, наконец, что плачет от счастья.
Так они и сидели до самого утра, пока, хромая, не приковылял разгневанный Пётр и не разразился проклятиями по поводу их необъяснимого отсутствия. Но как-то быстро умолк, и, мельком взглянув на Марию, только махнул рукой.
— Сегодня в полдень в синагоге народ будет ждать тебя на проповедь, -повелительно сказал он Иисусу.-Пойди и как следует отдохни.
Мария шла следом за ними по дороге, слушая, как бородатый Пётр читает нравоучения Иисусу, и думала о том, какое влияние имеют на него эти странные люди. Они были безусловно добры, и все действия их были продиктованы только заботой о нём, но она казалась уж слишком чрезмерной, эта забота.
— Пётр, Мария теперь будет с нами, -сказал Иисус, замедляя шаг и давая ей возможность нагнать их.-Любите её отныне, и думайте о ней, как о сестре.
Пётр угрюмо молчал. Он не смел возражать Иисусу, но теперь делить его приходилось уже на четверых.
— Пётр?-Подтолкнул его Иисус.
— Добро пожаловать в царство истины, -проворчал Пётр, -если ты так хочешь, учитель…
Иисус за его спиной подмигнул Марии.
— Женщины…-продолжал ворчать Пётр, -от них всё зло и раздоры…
— Веришь ли, что там, где я, нет раздоров?-Спросил Иисус.
— Рад бы, да не могу, -вздохнул Пётр.-Оно, может, и так, Отец твой наверняка имел это в виду, да люди ведь всё всегда перелопатят по-своему…
— Тогда начни с себя, Пётр.
— Правду говоришь, Иисус. Я, верно, дурак, и только кричать умею… Прости, Мария, и этих двух оболтусов тоже прости… он ведь такой… слабый такой, и нам всё кажется… А! Ну на вас!-Махнул он рукой, заметив, что Иисус и Мария давятся от смеха.
Пётр, нарочно споткнувшись о какую-то корягу, притворно застонал.
— Что?-Спросил Иисус.
— Нога, учитель, -смиренно ответил Пётр, глядя куда-то в сторону.
— Ах, Пётр, ах лукавец! Неужели так трудно пару дней похромать?
— Ходить трудно мне, учитель, боюсь, не поспею в дороге…
— Ладно, -вздохнул Иисус.-Перестань хромать, Пётр, но это в последний раз!
Пётр радостно вскрикнул и почему-то вдруг в самом деле перестал хромать. Это позабавило Марию, решившую, что это маленькое представление разыгрывалось именно для неё.
Небо было розовым, удивительно нежным, и никогда прежде не видела Мария такого неба. Не чувствуя ни волнения, ни усталости, она шла, едва касаясь дороги, и ей казалось, что она вовсе уже не Мария, или напротив, только сейчас стала Марией, родилась сегодня, и Иисус, и Пётр тоже родились только что вместе с ней, потому что не могло такого быть, чтобы они жили где-то так долго вдали от неё, а она даже не знала, не догадывалась об этом… И ещё думала она, что Иисус был прав, так бесконечно и обезоруживающе во всём прав, и что до сих пор никто на земле не знает точно, что же такое любовь.
Во внутреннем дворике Алхея происходил разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15