Все те эпизоды, которые и составляют сейчас едва ли не главный интерес для читателя, как раз и отсутствовали у Сыма Цяня.
Древность этой конфуцианской по своим идеям повести косвенно может быть подтверждена и китайским изобразительным искусством рубежа нашей эры. Именно в это время на каменных рельефах, украшавших собой гробницы и иные ритуальные сооружения, часто изображалась сцена покушения Цзин Кэ. Такие рельефы были найдены и на полуострове Шаньдун, и в далекой юго-западной провинции Сычуань. На одном из них, видимо, чтобы выразить свою ненависть к тирану, мастер изобразил императора в одеянии простолюдина, придав его фигуре гротескный характер. На другом рельефе отчетливо видно, как государь бежит от Цзин Кэ, теряя свои туфли.
Аналогичным образом отличается и «Частное жизнеописание Чжао – Летящей Ласточки» от официального жизнеописания этой знаменитой наложницы, а затем и супруги императора Чэн-ди (правил с 33 по 7 г. до н. э.). Жизнеописание ее, помещенное Бань Гу в «Истории династии Хань», весьма лаконично, основной его текст – воего тринадцать строк. Частное же жизнеописание, наоборот, стремится к максимальной подробности, включая и описание интимных сторон жизни двора. Традиция приписывает авторство этого произведения крупному сановнику рубежа нашей эры Лин Сюаню (или Лин Юаню), наложница которого, некая Фань Тун-дэ, будто бы хорошо знала историю Чжао – Летящей Ласточки. От неё-то, по преданию, Лин Сюань и записал всю историю. И авторство Лин Сюаня, и подлинность самого текста – вопросы далеко еще не решенные. На протяжении последних восьмисот лет не раз высказывались сомнения в аутентичности текста «Частного жизнеописания...», но основательных доказательств так никто и не смог привести. Как заметил тот же Ху Ин-линь, стиль этого произведения весьма безыскусствен и не похож на сочинения более поздних эпох. Некоторые типологические соображения о зарождении относительно большой повествовательной формы в позднюю пору древности говорят также в пользу древнего происхождения подобных произведений, что, однако, отнюдь не отрицает возможности и отдельных более поздних интерполяции в их текстах.
Раздел древней повествовательной прозы завершается небольшим «Жизнеописанием девы из У по прозванию Пурпурный Нефрит» историографа I в. н. э. Чжао Е. Это, по-видимому, одно из первых в китайской прозе произведений о встрече бедного юноши с духом своей возлюбленной – сюжет этот потом, в средние века, многократно будет использоваться дальневосточными новеллистами. Здесь он дан как бы в наиболее архаическом виде – свидетельство тому нисхождение студента в могилу, где он вступает в брак с девицей по прозванию Пурпурный Нефрит, а также оголенное, еще не обросшее, как у поздних новеллистов, сложными сюжетными ходами, повествование. Автора интересует здесь не столько судьба героев, сколько само по себе удивительное событие. Так же как и в других случаях, нельзя говорить уверенно здесь ни о точной датировке текста, ни об авторстве его. За отсутствием критических исследований приходится доверять многовековой традиции.
Мы попытались обрисовать в общих чертах всю совокупность древнекитайских письменных памятников, чуть подробнее, естественно, останавливаясь на тех, которые здесь представлены. В древнем Китае была заложена идеологическая основа, на которой развивались средневековое искусство и словесность не только в самом Китае, но и в сопредельных странах Дальнего Востока – Японии, Корее, Вьетнаме. Тогда же сложились и многие темы китайской поэзии, тот богатый арсенал символов и образов, без знания которого нельзя правильно понять классическую литературу дальневосточных народов.
Б. Рифтин
Поэзия и изящная словесность
Из "Книги песен"
Из книги "Нравы царств"
Переводы В. Микушевича
Песни царства Чжоу и стран, лежащих к югу от него
«Утки крякают...» (1)
Утки крякают в камышах речных.
Остров маленький. Там гнездо у них.
Эта девушка хороша, скромна.
Эту девушку полюбил жених.
Лилий водяных множество кругом.
Мелких наберем, крупных наберем.
Эта девушка хороша, скромна.
Он грустил в ночи, он томился днем.
Он томился днем, он бродил с тоской
В долгих поисках девушки такой.
И, ложась в постель, он заснуть не мог.
Не смыкал он глаз, потеряв покой.
Лилий водяных множество кругом.
Слева мелкие, справа покрупней.
Эта девушка хороша, скромна.
Цитры с гуслями нам поют о ней.
Лилий водяных множество кругом.
Мелких запасли, крупных запасли.
Эта девушка хороша, скромна.
Вторит колоколу барабан вдали.
«Шевелит крылами саранча...» (5)
Шевелит крылами саранча.
Ей на белом свете счету нет.
Если бы сыны твои и внуки
Так же заселили белый свет!
Шевелит крылами саранча.
Стая затмевает белый свет.
Если бы сыны твои и внуки
Размножались тысячами лет!
Шевелит крылами саранча.
В жизни дружный рой не знает бед.
Так пускай сыны твои и внуки
Тучами летят на белый свет!
Песни царства Шао и стран, лежащих к югу от него
«Лань в лесу...» (12)
Лань в лесу стрелою сражена.
Лань прикрыта белою травой.
На сердце у девушки – весна.
С девушкой красавец молодой.
Лань мертва. Она в тени куста
Белою травой перевита.
Здесь листва зеленая густа.
Яшмою – девичья красота.
Лучше ты меня не трогай, друг!
Мой передник не для дерзких рук!
Как бы не залаял пес мой вдруг.
Песни царства Бэй
Песнь оставленной жены (10) ('Вновь нагнал восточный ветер облака...')
1
Вновь нагнал восточный ветер облака.
Я с тобой была всем сердцем заодно.
Нет, не должен ты сердиться на меня,
И, по-моему, известно всем давно;
Репа спелая особенно сладка.
Я творила только добрые дела.
За собой не знаю никакого зла,
И с тобою вместе я бы умерла.
2
Я иду по самой горькой из дорог.
У меня в груди – обида и упрек.
Проводить не соизволил ты меня,
И одна переступила я порог.
Говорят, что слишком горек молочай.
Как трава пастушья, он голодным впрок.
С молодой женой ты ласков, как родной.
Мною, старой, ты жестоко пренебрег.
3
Цзин-река рекою Вэй замутнена,
Но, как только замедляется поток,
Возле берега прозрачная вода.
Господин мой! Как со мною ты жесток!
На мою запруду не пускай чужих!
Вершу бедную мою не повреди!
С молодой женой ты ласков, как родной.
Ждут меня одни печали впереди.
4
Речку маленькую вброд мы перейдем.
У большой реки всегда найдешь паром,
И воспользоваться можно челноком.
Я не брезговала никаким трудом,
На коленях помогала беднякам,
И спасенный поминал меня добром,
Когда хворь косила слабых здесь и там
И когда несчастья множились кругом.
5
Ты меня лишил надежды и услад.
Что ни сделаю – в ответ сердитый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
Древность этой конфуцианской по своим идеям повести косвенно может быть подтверждена и китайским изобразительным искусством рубежа нашей эры. Именно в это время на каменных рельефах, украшавших собой гробницы и иные ритуальные сооружения, часто изображалась сцена покушения Цзин Кэ. Такие рельефы были найдены и на полуострове Шаньдун, и в далекой юго-западной провинции Сычуань. На одном из них, видимо, чтобы выразить свою ненависть к тирану, мастер изобразил императора в одеянии простолюдина, придав его фигуре гротескный характер. На другом рельефе отчетливо видно, как государь бежит от Цзин Кэ, теряя свои туфли.
Аналогичным образом отличается и «Частное жизнеописание Чжао – Летящей Ласточки» от официального жизнеописания этой знаменитой наложницы, а затем и супруги императора Чэн-ди (правил с 33 по 7 г. до н. э.). Жизнеописание ее, помещенное Бань Гу в «Истории династии Хань», весьма лаконично, основной его текст – воего тринадцать строк. Частное же жизнеописание, наоборот, стремится к максимальной подробности, включая и описание интимных сторон жизни двора. Традиция приписывает авторство этого произведения крупному сановнику рубежа нашей эры Лин Сюаню (или Лин Юаню), наложница которого, некая Фань Тун-дэ, будто бы хорошо знала историю Чжао – Летящей Ласточки. От неё-то, по преданию, Лин Сюань и записал всю историю. И авторство Лин Сюаня, и подлинность самого текста – вопросы далеко еще не решенные. На протяжении последних восьмисот лет не раз высказывались сомнения в аутентичности текста «Частного жизнеописания...», но основательных доказательств так никто и не смог привести. Как заметил тот же Ху Ин-линь, стиль этого произведения весьма безыскусствен и не похож на сочинения более поздних эпох. Некоторые типологические соображения о зарождении относительно большой повествовательной формы в позднюю пору древности говорят также в пользу древнего происхождения подобных произведений, что, однако, отнюдь не отрицает возможности и отдельных более поздних интерполяции в их текстах.
Раздел древней повествовательной прозы завершается небольшим «Жизнеописанием девы из У по прозванию Пурпурный Нефрит» историографа I в. н. э. Чжао Е. Это, по-видимому, одно из первых в китайской прозе произведений о встрече бедного юноши с духом своей возлюбленной – сюжет этот потом, в средние века, многократно будет использоваться дальневосточными новеллистами. Здесь он дан как бы в наиболее архаическом виде – свидетельство тому нисхождение студента в могилу, где он вступает в брак с девицей по прозванию Пурпурный Нефрит, а также оголенное, еще не обросшее, как у поздних новеллистов, сложными сюжетными ходами, повествование. Автора интересует здесь не столько судьба героев, сколько само по себе удивительное событие. Так же как и в других случаях, нельзя говорить уверенно здесь ни о точной датировке текста, ни об авторстве его. За отсутствием критических исследований приходится доверять многовековой традиции.
Мы попытались обрисовать в общих чертах всю совокупность древнекитайских письменных памятников, чуть подробнее, естественно, останавливаясь на тех, которые здесь представлены. В древнем Китае была заложена идеологическая основа, на которой развивались средневековое искусство и словесность не только в самом Китае, но и в сопредельных странах Дальнего Востока – Японии, Корее, Вьетнаме. Тогда же сложились и многие темы китайской поэзии, тот богатый арсенал символов и образов, без знания которого нельзя правильно понять классическую литературу дальневосточных народов.
Б. Рифтин
Поэзия и изящная словесность
Из "Книги песен"
Из книги "Нравы царств"
Переводы В. Микушевича
Песни царства Чжоу и стран, лежащих к югу от него
«Утки крякают...» (1)
Утки крякают в камышах речных.
Остров маленький. Там гнездо у них.
Эта девушка хороша, скромна.
Эту девушку полюбил жених.
Лилий водяных множество кругом.
Мелких наберем, крупных наберем.
Эта девушка хороша, скромна.
Он грустил в ночи, он томился днем.
Он томился днем, он бродил с тоской
В долгих поисках девушки такой.
И, ложась в постель, он заснуть не мог.
Не смыкал он глаз, потеряв покой.
Лилий водяных множество кругом.
Слева мелкие, справа покрупней.
Эта девушка хороша, скромна.
Цитры с гуслями нам поют о ней.
Лилий водяных множество кругом.
Мелких запасли, крупных запасли.
Эта девушка хороша, скромна.
Вторит колоколу барабан вдали.
«Шевелит крылами саранча...» (5)
Шевелит крылами саранча.
Ей на белом свете счету нет.
Если бы сыны твои и внуки
Так же заселили белый свет!
Шевелит крылами саранча.
Стая затмевает белый свет.
Если бы сыны твои и внуки
Размножались тысячами лет!
Шевелит крылами саранча.
В жизни дружный рой не знает бед.
Так пускай сыны твои и внуки
Тучами летят на белый свет!
Песни царства Шао и стран, лежащих к югу от него
«Лань в лесу...» (12)
Лань в лесу стрелою сражена.
Лань прикрыта белою травой.
На сердце у девушки – весна.
С девушкой красавец молодой.
Лань мертва. Она в тени куста
Белою травой перевита.
Здесь листва зеленая густа.
Яшмою – девичья красота.
Лучше ты меня не трогай, друг!
Мой передник не для дерзких рук!
Как бы не залаял пес мой вдруг.
Песни царства Бэй
Песнь оставленной жены (10) ('Вновь нагнал восточный ветер облака...')
1
Вновь нагнал восточный ветер облака.
Я с тобой была всем сердцем заодно.
Нет, не должен ты сердиться на меня,
И, по-моему, известно всем давно;
Репа спелая особенно сладка.
Я творила только добрые дела.
За собой не знаю никакого зла,
И с тобою вместе я бы умерла.
2
Я иду по самой горькой из дорог.
У меня в груди – обида и упрек.
Проводить не соизволил ты меня,
И одна переступила я порог.
Говорят, что слишком горек молочай.
Как трава пастушья, он голодным впрок.
С молодой женой ты ласков, как родной.
Мною, старой, ты жестоко пренебрег.
3
Цзин-река рекою Вэй замутнена,
Но, как только замедляется поток,
Возле берега прозрачная вода.
Господин мой! Как со мною ты жесток!
На мою запруду не пускай чужих!
Вершу бедную мою не повреди!
С молодой женой ты ласков, как родной.
Ждут меня одни печали впереди.
4
Речку маленькую вброд мы перейдем.
У большой реки всегда найдешь паром,
И воспользоваться можно челноком.
Я не брезговала никаким трудом,
На коленях помогала беднякам,
И спасенный поминал меня добром,
Когда хворь косила слабых здесь и там
И когда несчастья множились кругом.
5
Ты меня лишил надежды и услад.
Что ни сделаю – в ответ сердитый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168