По траве за большим радужным мячом, восторженно крича, бегали мальчик и девочка примерно одного возраста, лет трех. Один из мужиков неторопливо разводил небольшой костерок, женщины хлопотали возле раскинутой на траве клеенки, доставая из сумок всяческие припасы, а еще один мужик сидел на стволе поваленного дерева и наигрывал на стареньком аккордеоне мелодию из «Шербургских зонтиков». У Николая от этой грустной музыки почему-то защемило сердце, и он опять остро почувствовал тревогу и одиночество. Он постарался как можно дальше обойти, чтобы не беспокоить, готовящуюся вкусить все прелести отдыха на природе компанию и шел по тропинке вдоль реки, когда мелодия оборвалась, и аккордеонист закричал, – Колька! Иди сюда!
Николай машинально остановился и недоуменно посмотрел на кричавшего, но оказалось, что тот звал мальчика, который быстро подбежал к аккордеонисту.
– Колька, давай нашу любимую! – скомандовал тот и заиграл что-то, несомненно, исконно русское. Мальчик запел, Николай сначала не разобрал слов песни, но когда компания, поумирав со смеху, попросила трехлетнего певца спеть еще раз, то стало ясно, что шел примерно такой текст -
«Комарики, комарики, пейте мою кровь.
Ах, кто же это выдумал, проклятую любовь!»
Исполнитель, чувствуя, что стал центром внимания, старался, как мог. Произнося «крофффь!», он хлопал себя обеими руками по животу, после аффектированного «Ах!» делал паузу, а после «любофффь!» раскидывал руки вниз и в стороны, изображая недоумение по поводу того, кто же это додумался до такого.
Николай тоже захохотал, и все тревоги разом улетучились, а остались солнце, небо и река, струи которой журчали на остатках старой мельничной плотины.
Пройдя метров двести, он остановился возле глубокой заводи, положил на траву велосипед, разделся и долго плавал в чистой воде, которая, несмотря на июльскую жару, оставалась прохладной. А напоследок он проделал свой старый трюк. Нырнув на пару метров, перевернулся вверх лицом и медленно всплыл с открытыми глазами. Вот здесь-то было по-настоящему тихо. Сначала вокруг была серая мгла, и лишь едва заметно колыхалась водная поверхность. По мере всплытия она становилась все больше похожей на слой зеркальной пленки, скрывавшей цвета и звуки реального мира, находящегося за ней. А потом, когда эта пленка прорвалась, и все вокруг опять наполнилось яркими красками и солнечным светом, наступил миг безудержной радости, почти эйфории. Николай, сделав сильный гребок руками и ногами, почти по пояс выпрыгнул из воды и, не в силах сдержаться, крикнул во весь голос, – О-го! Потом он, гребя изо всех сил, проплыл метров пятьдесят против течения и, перевернувшись на спину, расслабился, и ему показалось, что он не плывет в воде, а парит в бескрайнем высоком небе.
Возвратившись на дачу, он заварил зеленый чай, с удовольствием съел пару бутербродов с ветчиной, повесил гамак в тени старой березы и погрузился в чтение одной из спасенных в развалинах книг. Временами налетали легкие порывы ветерка, и листья березы едва слышно трепетали. Николай не заметил, как книга выпала у него из рук, он уже крепко спал.
Около пяти часов он проснулся оттого, что услышал, как хлопнула калитка, и легкие шаги прошелестели по гравийной дорожке. Николай поспешно помассировал двумя руками покрытое испариной, горевшее лицо и затекшие предплечья и, поторопившись вылезть из гамака, вывалился из него и оказался стоящим на четвереньках перед подошедшей Людой.
– Да-а, – насмешливо протянула она, – Благородный рыцарь на коленях перед дамой сердца. Я вижу, рыцарь, вы до того истомились в ожидании, что даже взмокли.
Николай неловко встал на ноги. Первым его порывом было обнять Люду, но, уже протянув руки, он увидел, что они запачканы землей, и машинально отряхнул ладони о майку, вследствие чего на ней остались две серые полосы.
– Да я заснул, тень ушла, и я на солнце оказался, – виновато начал оправдываться он.
– Ладно, рыцарь, прощение может быть даровано вам после того, как вы приведете себя в порядок и хотя бы умоетесь. А я пока что-нибудь поесть приготовлю.
Николай поспешно направился в летний душ. Вода на дачные участки поступала из огромной серебристой цистерны, возвышающейся на металлической ферме на краю поселка. Цистерна же наполнялась из артезианской скважины, и в периоды летней засухи, когда воду регулярно разбирали в больших количествах для полива, она не успевала толком прогреваться, поэтому из душа хлестали тугие холодные струи, и разморенный солнцем Николай быстро пришел в бодрое состояние и хорошее расположение духа.
Когда он зашел на веранду, на столе уже стояла сковородка, в которой аппетитно дымилась глазунья с ветчиной, влажно поблескивали в большом блюде нарезанные огурцы и помидоры и аккуратной горкой возвышались в старой плетеной фарфоровой хлебнице темно-коричневые ломти бородинского хлеба. Люда заваривала чай, стоя спиной к вошедшему Николаю. Услышав шаги, она повернулась к нему вполоборота, держа в руках большую жестяную коробку с чаем. Николай взял у нее из рук коробку, не глядя поставил ее на старинный буфет, осторожно обнял Люду за плечи, заглянул ей в глаза, и опять его как будто повлекло в эту серо-голубую бездну. Он привлек ее к себе, почувствовав под руками гибкое, сильное и в то же время нежное тело, поцеловал, ощутив, как у нее раскрылись губы, и кончик ее языка скользнул по его губам. Он поднял ее на руки и унес в комнату, которая была завешена шторами от жары.
Когда они успокоившиеся и опустошенные лежали рядом, прижавшись друг к другу, она потерлась щекой о его плечо и робко сказала,
– Ты знаешь, я есть хочу, а глазунья совсем уже остыла, наверное.
– Да, приходится признать, что права старая народная мудрость, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда.
– Ну, если считать, что эта мудрость права, то твое признание относится и к первой ее половине?
– Люд, ну что ты, у меня и в мыслях не было, что-нибудь подобное подразумевать. Просто это высказывание в студенческие времена, помню, иногда заменяло завтрак.
– Ого, сударь мой, да вы у нас оказывается изрядный ловелас с незапамятных времен!
– Вот именно что, с незапамятных. Уже и не помню ничего, а вы, мадам, пытаетесь меня подлавливать на этом. Потом, о еде-то не я первый заговорил.
– Ладно, ладно, прощаю. Но впредь извольте обращаться ко мне «мадемуазель», я же замужем не была.
– Пардон, пардон, мадемуазель! Но вообще-то я искренне надеюсь, что вскоре обращение к вам можно будет поменять.
Ого! Вас, сударь, никак на матримониальные устремления потянуло?
– Люда, правда, пойдем, поедим, а то мне сейчас не до пикировки на подобные темы.
– У тебя что-то случилось?
– Да, как тебе сказать, сам еще не пойму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81