И так же, как в Свеаборге, преждевременно. В Свеаборге еще шли бои, но было ясно – там восстание обречено. Руководители «военки» узнали, что Кронштадтская партийная организация буквально накануне восстания была ослаблена арестами.
Днем Иосиф Федорович, Ф. Гусаров, А. Малоземов были в Кронштадте. Но их приезд уже ничего не мог изменить. Моряки сражались отчаянно. Но к вечеру того же 20 июля они были разгромлены. Гусарова и Малоземова схватили. Арестовали Мануильского и Егора Канопула – членов военной организации Петербургского комитета и руководителей восстания.
Дубровинскому и на сей раз удалось избегнуть ареста. Он возвращался в Петербург один. И можно представить, с каким настроением, с каким смятением в душе. Ведь его товарищам Гусарову и Малоземову, Мануильскому и Канопулу грозила смерть. (Канопул был расстрелян, Гусаров и Малоземов отправлены на каторгу, Мануильский выслан на поселение.)
В Петербурге его ожидал новый удар. Оказывается, вечером 19 июля, когда в квартире сестер Менжинских он, как обычно, должен был встретиться с Лениным, Крупской и другими членами большевистского центра, чтобы обсудить все вопросы, связанные с восстанием моряков в Свеаборге, на другой квартире, члена Военного комитета А. Харика, были арестованы Менжинский, Браудо, Фрумкин, то есть почти вся новая редакция газеты «Казарма».
Только благодаря находчивости Вячеслава Рудольфовича, назвавшегося чужим именем Деканского, полиция не сразу произвела налет на его квартиру и на квартиру его сестер. Это спасло от ареста Ленина, Крупскую, Иннокентия и других членов большевистского центра.
Да, охранка за эти годы революции тоже кое-чему научилась. Ее удары стали слишком часто попадать в цель.
Все лето и осень 1906 года Иосиф Федорович курсирует между Петербургом и Москвой. Выезжает он и в другие города Центрального промышленного района, подготавливая I областную конференцию этого района. Она должна восстановить Московскую областную организацию РСДРП, объединить более 14 тысяч членов партии.
Владимир Ильич хотел присутствовать на конференции, но из-за слежки не приехал.
Дубровинский активно участвует в ее работе, выступает с докладами, в прениях, редактирует резолюции…
Возможно, что в это беспокойное лето Иосиф Федорович и заезжал домой в Орел. Его тревожила болезнь матери. Но он не мог подолгу задерживаться около больной…
Любовь Леонтьевна умерла. И ему не пришлось присутствовать даже на ее похоронах. Это был тяжелый удар для Дубровинского. Он очень любил мать. Всегда считался с ее мнением. И был вечно благодарен ей и за помощь в трудную минуту, и за ласковое слово, и за любовь, которой она окружила его семью.
Российские контрасты иногда бывают поразительны. Полчаса езды от Петербурга в сторону Выборга – все напоминает о том, что на дворе февраль года не 1905-го, а 1907-го. В вагоне поезда мало штатских и полно кокард. Чины полиции, жандармы ведут себя развязно, не то что в пятом. Громко гогочут, развалясь на полках, гремят шашками, бренчат шпорами. Шинели нараспашку, на мундирах у многих офицеров соцветия новеньких, еще не успевших пожухнуть орденов. Жандармы самодовольно поглядывают на них, крутят усы: «Де, мол, знай наших! И на нас пролился дождь царских милостей, не то что прежде! Ныне голубое в моде». Штатские жмутся по углам, молча уступают места, в глаза не смотрят.
В Белоострове полки пустеют. Поезд стоит долго. Из вагона в вагон следуют жандармы пограничной стражи. У них наметанный глаз. Принюхиваются к мастеровым – что им понадобилось в Финляндии? Студентов бесцеремонно высаживают. Почтительно прикладывают два пальца к каске, завидев примелькавшуюся дорогую шубу на лисьем меху. Подозрительно долго, в упор, разглядывают штрюцких «интеллигентского покроя» и особенно тех, кто с бородками и большими залысинами. Кого-то «препровождают».
Поезд трогается. Картина меняется. Финляндия, а вернее – Великое княжество Финляндское. Еще недавно среди ученых-юристов шли споры: а что из себя по своему политическому облику представляет это Великое княжество? То ли оно автономное государство, пользующееся внутренней самостоятельностью, то ли провинция Российской империи. То ли черт знает что! Во всяком случае, в эти революционные годы жителям Великого княжества очень хотелось бы все-таки выяснить: а есть ли финляндская конституция?
Это пока еще вопрос теоретический, но как повеселели пассажиры! Они поудобнее устраиваются на полках, лезут в баулы, выкладывают всевозможную снедь, улыбаются и даже не прочь пуститься в долгие дорожные беседы.
Виктор Павлович Ногин и Дубровинский понимающе переглянулись. Иосиф Федорович только что перебрался в вагон к Ногину. Ну конечно же, жандармы более всего интересовались бородкой Ногина и пенсне. Два таких криминала на одной физиономии! Дубровинский может похвастаться лишь одним – начинающей лысеть со лба головой. Но и эту «уличающую примету» нетрудно скрыть под шапкой.
Вскоре явился и Михаил Николаевич Покровский. Хмурый жандарм к нему придирался, и он не понимает, что развеселило его спутников? Слава богу, проскочили, а ведь как жандармы вились вокруг! Московский приват-доцент никак не привыкнет к «всевидящему оку». А уж кому-кому, а старому революционеру пора бы научиться на, «всевидящие» надевать шоры.
Еще полчаса – и Куоккала.
Дачный поселок на берегу Финского залива. Уютный. Дорогой. Раскинулся в заснеженном сосновом лесу, на высоком холме. А внизу замерзший залив и вольница для ветров. Здесь, у кромки льда, вечно метет колючая поземка и тоскливо, тревожно шумят сосны.
Где-то здесь снимает дачу «лощеный инженер» Красин. Дубровинский давно не видел Никитича и рад предстоящей встрече.
Тут рядом и репинские «Пенаты». К художнику они заходить не будут – слишком много там толчется народа, да и времени в обрез.
Если все благополучно, то уже сегодня представители Москвы, Петербурга, Центрального района, а также и редакции «Пролетария» смогут встретиться на «Вазе».
Неказистый домик с мезонином башенкой, веранда. Она пустует зимой, и только разноцветные стекла весело щурятся вслед угасающему солнцу, напоминая о тепле, лете и цветах. О цветах напоминает и что-то вроде большой вазы перед верандой. А может быть, маленького фонтанчика на высоком постаменте – не разобрать, все занесло снегом.
Когда входили в воротца, Ногин показал на деревянный барельеф вазы. Это было единственное украшение, которым отметил свою дачу хозяин-швед. Хорошо протоптанная тропинка в снегу. Еще бы, дача эта никогда не пустует. Ее снял у шведа большевик-врач Гавриил Давидович Лейтейзеп-Линдов. Низ заняли Ульяновы, наверху разместились Александр Богданов и еще несколько товарищей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Днем Иосиф Федорович, Ф. Гусаров, А. Малоземов были в Кронштадте. Но их приезд уже ничего не мог изменить. Моряки сражались отчаянно. Но к вечеру того же 20 июля они были разгромлены. Гусарова и Малоземова схватили. Арестовали Мануильского и Егора Канопула – членов военной организации Петербургского комитета и руководителей восстания.
Дубровинскому и на сей раз удалось избегнуть ареста. Он возвращался в Петербург один. И можно представить, с каким настроением, с каким смятением в душе. Ведь его товарищам Гусарову и Малоземову, Мануильскому и Канопулу грозила смерть. (Канопул был расстрелян, Гусаров и Малоземов отправлены на каторгу, Мануильский выслан на поселение.)
В Петербурге его ожидал новый удар. Оказывается, вечером 19 июля, когда в квартире сестер Менжинских он, как обычно, должен был встретиться с Лениным, Крупской и другими членами большевистского центра, чтобы обсудить все вопросы, связанные с восстанием моряков в Свеаборге, на другой квартире, члена Военного комитета А. Харика, были арестованы Менжинский, Браудо, Фрумкин, то есть почти вся новая редакция газеты «Казарма».
Только благодаря находчивости Вячеслава Рудольфовича, назвавшегося чужим именем Деканского, полиция не сразу произвела налет на его квартиру и на квартиру его сестер. Это спасло от ареста Ленина, Крупскую, Иннокентия и других членов большевистского центра.
Да, охранка за эти годы революции тоже кое-чему научилась. Ее удары стали слишком часто попадать в цель.
Все лето и осень 1906 года Иосиф Федорович курсирует между Петербургом и Москвой. Выезжает он и в другие города Центрального промышленного района, подготавливая I областную конференцию этого района. Она должна восстановить Московскую областную организацию РСДРП, объединить более 14 тысяч членов партии.
Владимир Ильич хотел присутствовать на конференции, но из-за слежки не приехал.
Дубровинский активно участвует в ее работе, выступает с докладами, в прениях, редактирует резолюции…
Возможно, что в это беспокойное лето Иосиф Федорович и заезжал домой в Орел. Его тревожила болезнь матери. Но он не мог подолгу задерживаться около больной…
Любовь Леонтьевна умерла. И ему не пришлось присутствовать даже на ее похоронах. Это был тяжелый удар для Дубровинского. Он очень любил мать. Всегда считался с ее мнением. И был вечно благодарен ей и за помощь в трудную минуту, и за ласковое слово, и за любовь, которой она окружила его семью.
Российские контрасты иногда бывают поразительны. Полчаса езды от Петербурга в сторону Выборга – все напоминает о том, что на дворе февраль года не 1905-го, а 1907-го. В вагоне поезда мало штатских и полно кокард. Чины полиции, жандармы ведут себя развязно, не то что в пятом. Громко гогочут, развалясь на полках, гремят шашками, бренчат шпорами. Шинели нараспашку, на мундирах у многих офицеров соцветия новеньких, еще не успевших пожухнуть орденов. Жандармы самодовольно поглядывают на них, крутят усы: «Де, мол, знай наших! И на нас пролился дождь царских милостей, не то что прежде! Ныне голубое в моде». Штатские жмутся по углам, молча уступают места, в глаза не смотрят.
В Белоострове полки пустеют. Поезд стоит долго. Из вагона в вагон следуют жандармы пограничной стражи. У них наметанный глаз. Принюхиваются к мастеровым – что им понадобилось в Финляндии? Студентов бесцеремонно высаживают. Почтительно прикладывают два пальца к каске, завидев примелькавшуюся дорогую шубу на лисьем меху. Подозрительно долго, в упор, разглядывают штрюцких «интеллигентского покроя» и особенно тех, кто с бородками и большими залысинами. Кого-то «препровождают».
Поезд трогается. Картина меняется. Финляндия, а вернее – Великое княжество Финляндское. Еще недавно среди ученых-юристов шли споры: а что из себя по своему политическому облику представляет это Великое княжество? То ли оно автономное государство, пользующееся внутренней самостоятельностью, то ли провинция Российской империи. То ли черт знает что! Во всяком случае, в эти революционные годы жителям Великого княжества очень хотелось бы все-таки выяснить: а есть ли финляндская конституция?
Это пока еще вопрос теоретический, но как повеселели пассажиры! Они поудобнее устраиваются на полках, лезут в баулы, выкладывают всевозможную снедь, улыбаются и даже не прочь пуститься в долгие дорожные беседы.
Виктор Павлович Ногин и Дубровинский понимающе переглянулись. Иосиф Федорович только что перебрался в вагон к Ногину. Ну конечно же, жандармы более всего интересовались бородкой Ногина и пенсне. Два таких криминала на одной физиономии! Дубровинский может похвастаться лишь одним – начинающей лысеть со лба головой. Но и эту «уличающую примету» нетрудно скрыть под шапкой.
Вскоре явился и Михаил Николаевич Покровский. Хмурый жандарм к нему придирался, и он не понимает, что развеселило его спутников? Слава богу, проскочили, а ведь как жандармы вились вокруг! Московский приват-доцент никак не привыкнет к «всевидящему оку». А уж кому-кому, а старому революционеру пора бы научиться на, «всевидящие» надевать шоры.
Еще полчаса – и Куоккала.
Дачный поселок на берегу Финского залива. Уютный. Дорогой. Раскинулся в заснеженном сосновом лесу, на высоком холме. А внизу замерзший залив и вольница для ветров. Здесь, у кромки льда, вечно метет колючая поземка и тоскливо, тревожно шумят сосны.
Где-то здесь снимает дачу «лощеный инженер» Красин. Дубровинский давно не видел Никитича и рад предстоящей встрече.
Тут рядом и репинские «Пенаты». К художнику они заходить не будут – слишком много там толчется народа, да и времени в обрез.
Если все благополучно, то уже сегодня представители Москвы, Петербурга, Центрального района, а также и редакции «Пролетария» смогут встретиться на «Вазе».
Неказистый домик с мезонином башенкой, веранда. Она пустует зимой, и только разноцветные стекла весело щурятся вслед угасающему солнцу, напоминая о тепле, лете и цветах. О цветах напоминает и что-то вроде большой вазы перед верандой. А может быть, маленького фонтанчика на высоком постаменте – не разобрать, все занесло снегом.
Когда входили в воротца, Ногин показал на деревянный барельеф вазы. Это было единственное украшение, которым отметил свою дачу хозяин-швед. Хорошо протоптанная тропинка в снегу. Еще бы, дача эта никогда не пустует. Ее снял у шведа большевик-врач Гавриил Давидович Лейтейзеп-Линдов. Низ заняли Ульяновы, наверху разместились Александр Богданов и еще несколько товарищей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62