Оставаться в Питере больше было невозможно. Шпики обложили Ленина со всех сторон.
Покровский остановился у ворот, близоруко вгляделся в барельеф.
– Но позвольте, Ильичи живут под королевским гербом?
В этот момент ни Дубровинский, ни Ногин не были склонны заниматься династической геральдикой. Им предстояла встреча с Лениным. Но в Покровском заговорил дух историка. Он определенно уверен, что хозяин дачи, швед, назвал свое владение «Вазой» в честь шведской королевской династии Вазов.
Может быть… Иосиф Федорович не слушал приват-доцента. Они с Ногиным уже ввалились в узенький коридорчик, отделявший комнаты. У Ногина сразу запотели стекла пенсне, и он беспомощно тыкался, держа пальто в руках и стараясь пристроить его куда-либо на вешалку. Но вешать было некуда, и вышедшая из комнаты Крупская указала на стул.
Все уже собрались в просторном кабинете Ильича. Дубровинский огляделся – железная кровать, небольшой стол, два стула, а по стенам стоят садовые скамейки. Их, видимо, внесли недавно, оттаивая, они подтекают лужицами у ножек.
Три дня совещались большевики, готовясь к V съезду. Нужно было заранее сформулировать, обсудить и уточнить резолюции по всей повестке дня заседаний съезда. Проекты резолюций предлагал Ленин. Четкие, ясные, точные формулировки Ильича приводили в восторг Дубровинского. Ему тоже приходилось не раз писать резолюции. Но никогда не удавалось их так великолепно сформулировать. Дубровинский чувствовал себя гораздо лучше на трибуне. И ему было неважно, стоит ли он за кафедрой в университете или на ящике в цехе, на площади или, на худой конец, на придорожной тумбе под открытым небом.
Он не был литератором, но и оратором, во всяком случае блестящим, его нельзя было назвать. Но именно на людях, в живом общении с ними, он находил нужные слова, интонации, движения. Это было творчество трибуна, умевшего моментально зажигаться и знавшего, что умеет зажечь, повести за собой.
Ленин вел за собой иным – мыслями, неопровержимой логикой правоты, умением охватить все и сразу выделить главное.
…И когда вдруг раздался чей-то скрипучий, скучный голос, Дубровинский словно с разбегу стукнулся о глухую стену. А голос скрипел, голос пророчествовал – «революция кончилась, и нечего ожидать нового подъема, оживления работы. А потому и все эти блестящие резолюции нежизненны». Дубровинский так и не разглядел, кому принадлежал голос.
Ленин не успел ответить. Все заговорили разом. И больше всех горячился Ногин. Он так отчитывал маловера, что только пух летел. Ленин был доволен – можно и продолжать. Но Виктор Павлович увлекся. И конечно же, заговорил о профсоюзах. Это его любимая и больная тема. Ведь IV съезд РСДРП как-то очень уж невнятно высказался о работе в профсоюзах. С одной стороны, меньшевики за нейтральность профсоюзов, их беспартийность впредь и на будущее, а с другой – они прибирают их к своим рукам. Этого никак нельзя допустить.
Дубровинский уже давно приобщен к профсоюзной вере, и Ногин считает это своей заслугой. Виктор Павлович уверен, что такое приобретение – большой залог успеха.
Иосиф Федорович поддержал Ногина. Да, профсоюзы необходимо подчинить идейному руководству большевиков и резолюцию в этом духе тоже необходимо принять на съезде.
Ленин согласен, но он напоминает москвичам, что уже имеется пункт, согласно которому члены партии должны входить в профсоюзы, связывать их с партией. Ногин и Дубровинский настаивают на более точной резолюции.
Договорились на том, что Виктор Павлович подготовит проект.
Прощались тепло и ненадолго. Ленин рассчитывал увидеть обоих в Копенгагене в апреле.
Когда-то Желябов, прощаясь с Александром Михайловым, пошутил: «Не говорите „до скорой встречи“, не произносите „до свидания“, лучше скажите: „счастливо“ или „всего вам доброго“».
Это была грустная шутка. И она прозвучала буквально накануне ареста Михайлова.
Да, скорая встреча не состоялась. И в Копенгагене Дубровинский так и не побывал.
Вернувшись из Куоккалы в Москву, он вновь окунулся в работу по подготовке V съезда партии.
Московская партийная организация избрала Иосифа Федоровича одним из своих делегатов на съезд.
11 марта 1907 года Дубровинский проводил районное собрание в Замоскворечье.
И вместе с еще более чем сотней участников этого собрания очутился в тюрьме, в Лефортовской полицейской части.
Март! Для легочных больных, для чахоточных этот первый весенний месяц очень часто оборачивается последней в жизни весной.
А если прибавить к весенним дуновениям спертый воздух битком набитых камер, вонь и тюремную похлебку…
Если вспомнить, что едва минул год с того времени, когда, обессиленный болезнью, этот сильный, мужественный человек вынужден был согласиться на пребывание в санатории, так как туберкулез уже истачивал легкие.
Если вспомнить, что он не долечился, да и не отдохнул тогда как следует, а сразу ринулся в самую гущу событий – стачек, митингов, восстаний, то новое заключение могло кончиться тюремной больницей. А в них не лечили. И особенно чахоточных.
Виктор Павлович Ногин, Михаил Николаевич Покровский, Анна Адольфовна подняли на ноги Московский комитет. Иннокентий не может оставаться в тюрьме. Он уже не встает с нар. И с каждым днем ему все хуже и хуже.
Московский комитет решил: Дубровинский и Анна Адольфовна должны подать прошение на имя министра внутренних дел.
Они должны настаивать на том, чтобы взамен любого наказания Дубровинского выслали из пределов России.
Конечно, все это должно аргументироваться состоянием здоровья. Иосиф Федорович обязан найти силы и обратиться официально к тюремному врачу за справкой. Пусть его освидетельствуют.
Иного выхода тогда не было.
Конечно, отвратительно снова писать «ваше высокопревосходительство… покорнейше прошу…». И это после 1905 года, после Пресни…
Ничего, он не должен сейчас расстраиваться по таким пустякам. Товарищи считают, что Иннокентий им очень нужен. А это лучшее лекарство.
И он написал. Он обратился к врачу.
Дубровинский не тешил себя напрасными иллюзиями. И менее всего верил в гуманность палачей. Сколько безвестных могил разбросано по Руси, могил, оставшихся последней скрижалью тем, кто был «гуманно» умерщвлен царскими опричниками! Вспомнился Ванеев. Он не был с ним знаком, о нем рассказывал Ильич. Енисейская ссылка доконала этого чудесного человека. И стража милостиво дала ему умереть «на руках» товарищей. А Леонид Радин?.. Не стоит перечислять…
Прошение написано. И он его пошлет. Это приказ Московского комитета, а он привык подчиняться партийной дисциплине.
И конечно, Анна немедля поддержит его ходатайство. Но прежде всего, что скажет доктор Савицкий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Покровский остановился у ворот, близоруко вгляделся в барельеф.
– Но позвольте, Ильичи живут под королевским гербом?
В этот момент ни Дубровинский, ни Ногин не были склонны заниматься династической геральдикой. Им предстояла встреча с Лениным. Но в Покровском заговорил дух историка. Он определенно уверен, что хозяин дачи, швед, назвал свое владение «Вазой» в честь шведской королевской династии Вазов.
Может быть… Иосиф Федорович не слушал приват-доцента. Они с Ногиным уже ввалились в узенький коридорчик, отделявший комнаты. У Ногина сразу запотели стекла пенсне, и он беспомощно тыкался, держа пальто в руках и стараясь пристроить его куда-либо на вешалку. Но вешать было некуда, и вышедшая из комнаты Крупская указала на стул.
Все уже собрались в просторном кабинете Ильича. Дубровинский огляделся – железная кровать, небольшой стол, два стула, а по стенам стоят садовые скамейки. Их, видимо, внесли недавно, оттаивая, они подтекают лужицами у ножек.
Три дня совещались большевики, готовясь к V съезду. Нужно было заранее сформулировать, обсудить и уточнить резолюции по всей повестке дня заседаний съезда. Проекты резолюций предлагал Ленин. Четкие, ясные, точные формулировки Ильича приводили в восторг Дубровинского. Ему тоже приходилось не раз писать резолюции. Но никогда не удавалось их так великолепно сформулировать. Дубровинский чувствовал себя гораздо лучше на трибуне. И ему было неважно, стоит ли он за кафедрой в университете или на ящике в цехе, на площади или, на худой конец, на придорожной тумбе под открытым небом.
Он не был литератором, но и оратором, во всяком случае блестящим, его нельзя было назвать. Но именно на людях, в живом общении с ними, он находил нужные слова, интонации, движения. Это было творчество трибуна, умевшего моментально зажигаться и знавшего, что умеет зажечь, повести за собой.
Ленин вел за собой иным – мыслями, неопровержимой логикой правоты, умением охватить все и сразу выделить главное.
…И когда вдруг раздался чей-то скрипучий, скучный голос, Дубровинский словно с разбегу стукнулся о глухую стену. А голос скрипел, голос пророчествовал – «революция кончилась, и нечего ожидать нового подъема, оживления работы. А потому и все эти блестящие резолюции нежизненны». Дубровинский так и не разглядел, кому принадлежал голос.
Ленин не успел ответить. Все заговорили разом. И больше всех горячился Ногин. Он так отчитывал маловера, что только пух летел. Ленин был доволен – можно и продолжать. Но Виктор Павлович увлекся. И конечно же, заговорил о профсоюзах. Это его любимая и больная тема. Ведь IV съезд РСДРП как-то очень уж невнятно высказался о работе в профсоюзах. С одной стороны, меньшевики за нейтральность профсоюзов, их беспартийность впредь и на будущее, а с другой – они прибирают их к своим рукам. Этого никак нельзя допустить.
Дубровинский уже давно приобщен к профсоюзной вере, и Ногин считает это своей заслугой. Виктор Павлович уверен, что такое приобретение – большой залог успеха.
Иосиф Федорович поддержал Ногина. Да, профсоюзы необходимо подчинить идейному руководству большевиков и резолюцию в этом духе тоже необходимо принять на съезде.
Ленин согласен, но он напоминает москвичам, что уже имеется пункт, согласно которому члены партии должны входить в профсоюзы, связывать их с партией. Ногин и Дубровинский настаивают на более точной резолюции.
Договорились на том, что Виктор Павлович подготовит проект.
Прощались тепло и ненадолго. Ленин рассчитывал увидеть обоих в Копенгагене в апреле.
Когда-то Желябов, прощаясь с Александром Михайловым, пошутил: «Не говорите „до скорой встречи“, не произносите „до свидания“, лучше скажите: „счастливо“ или „всего вам доброго“».
Это была грустная шутка. И она прозвучала буквально накануне ареста Михайлова.
Да, скорая встреча не состоялась. И в Копенгагене Дубровинский так и не побывал.
Вернувшись из Куоккалы в Москву, он вновь окунулся в работу по подготовке V съезда партии.
Московская партийная организация избрала Иосифа Федоровича одним из своих делегатов на съезд.
11 марта 1907 года Дубровинский проводил районное собрание в Замоскворечье.
И вместе с еще более чем сотней участников этого собрания очутился в тюрьме, в Лефортовской полицейской части.
Март! Для легочных больных, для чахоточных этот первый весенний месяц очень часто оборачивается последней в жизни весной.
А если прибавить к весенним дуновениям спертый воздух битком набитых камер, вонь и тюремную похлебку…
Если вспомнить, что едва минул год с того времени, когда, обессиленный болезнью, этот сильный, мужественный человек вынужден был согласиться на пребывание в санатории, так как туберкулез уже истачивал легкие.
Если вспомнить, что он не долечился, да и не отдохнул тогда как следует, а сразу ринулся в самую гущу событий – стачек, митингов, восстаний, то новое заключение могло кончиться тюремной больницей. А в них не лечили. И особенно чахоточных.
Виктор Павлович Ногин, Михаил Николаевич Покровский, Анна Адольфовна подняли на ноги Московский комитет. Иннокентий не может оставаться в тюрьме. Он уже не встает с нар. И с каждым днем ему все хуже и хуже.
Московский комитет решил: Дубровинский и Анна Адольфовна должны подать прошение на имя министра внутренних дел.
Они должны настаивать на том, чтобы взамен любого наказания Дубровинского выслали из пределов России.
Конечно, все это должно аргументироваться состоянием здоровья. Иосиф Федорович обязан найти силы и обратиться официально к тюремному врачу за справкой. Пусть его освидетельствуют.
Иного выхода тогда не было.
Конечно, отвратительно снова писать «ваше высокопревосходительство… покорнейше прошу…». И это после 1905 года, после Пресни…
Ничего, он не должен сейчас расстраиваться по таким пустякам. Товарищи считают, что Иннокентий им очень нужен. А это лучшее лекарство.
И он написал. Он обратился к врачу.
Дубровинский не тешил себя напрасными иллюзиями. И менее всего верил в гуманность палачей. Сколько безвестных могил разбросано по Руси, могил, оставшихся последней скрижалью тем, кто был «гуманно» умерщвлен царскими опричниками! Вспомнился Ванеев. Он не был с ним знаком, о нем рассказывал Ильич. Енисейская ссылка доконала этого чудесного человека. И стража милостиво дала ему умереть «на руках» товарищей. А Леонид Радин?.. Не стоит перечислять…
Прошение написано. И он его пошлет. Это приказ Московского комитета, а он привык подчиняться партийной дисциплине.
И конечно, Анна немедля поддержит его ходатайство. Но прежде всего, что скажет доктор Савицкий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62