Приличие и честность для меня все.
– И вам наплевать на чувства?
– Да.
В какой-то мере я была даже довольна, что Лунесс искала свой шанс с Ником, даже если ей придется позже раскаиваться. Разумный риск пациентов меня устраивал, хотя я знала, как легко попасть в неприятную ситуацию и как трудно из нее выбраться. Это я хорошо знала из-за мамы.
Когда мне исполнилось семь, у моей бабушки один за другим случились несколько ударов, после чего за ней требовался постоянный уход. Брат моей матери жил в Милуоки, дедушка уже умер, и у мамы не хватило духу отдать бабушку в дом престарелых. Так что каждый день с десяти до трех мама бегала по магазинам, стряпала, убирала у бабушки, стараясь не замечать потока оскорблений.
Когда я стала подростком, моя красивая и талантливая мама уже была конченым человеком, и я ненавидела ее за то, что она это допустила. Я бывала вне себя от звука тяжелых маминых шагов по деревянной лестнице. Я знала, что плечи ее тяжело опущены, а грудь свисает почти до талии; я знала, как она вздохнет, копаясь в сумочке в поисках ключа; знала, что она опять слишком много ела, чтобы хоть как-то скрасить себе жизнь. Меня все это приводило в ярость, и я нарочно не вставала, чтобы помочь ей втащить в дом тяжелые сумки.
Мне часто приходило в голову, что первый же бабушкин тромб поразил именно маму, уничтожил ее. Я ненавидела свою мать за то, что она молча сносила брань, что принесла себя в жертву; кроме того, я очень боялась, что она может поставить меня перед таким же выбором. Она хотела, чтобы я угождала ей – готовила ей горячий шоколад по вечерам, смотрела с ней вместе телевизор, принимала ее сторону в их спорах с отцом. А я не оправдывала ее ожиданий.
Много позже я осознала, что стремление понять тончайшие нюансы в настроении моих пациентов было обратной стороной моего упорного нежелания понять мать, Ее страдания были для меня непосильной ношей; теперь я пыталась искупить это, облегчая страдания других.
Стояла типично летняя погода – дни были такие жаркие и сухие, что воздух обжигал внутри машины. Я выбирала одежду без рукавов, закалывала повыше волосы.
Я совсем не удивилась, когда однажды ко мне пришла Лунесс, вся в слезах, и объявила, что Ник перестал с ней встречаться.
– Он сказал, что мы не подходим друг другу, но я-то знаю, что это все из-за моей полноты. Мое тело отвратительно. Я себя ненавижу.
– Думаю, что причина ненависти в том, что не вы сами приняли решение. Но позвольте вам напомнить, что по отношению к нему у вас были кое-какие нехорошие предчувствия.
Про себя же я подумала, что без него ей будет лучше.
Когда мы встретились, Ник не завел разговора о Лунесс, так что я стала расспрашивать его о семье.
– Отец мой желал абсолютного повиновения, – сказал он. – И мачеха, и я должны были в точности выполнить его приказы. Напряжение воцарялось с того момента, как он подъезжал к дому. Ужин всегда был уже готов. Мои уроки сделаны. Если он не был навеселе, мы могли рассчитывать, что ужин пройдет без ссоры, но никогда не были уверены, что он не вспылит. А тут еще моя мачеха.
Ник внезапно замолчал, и было в его тоне что-то такое, что заставило меня задать ему вопрос:
– А что мачеха?
– Иногда мы бывали слишком близки…
Я ждала, но он больше ничего не сказал. Несколько минут прошли в молчании, потом я не выдержала.
– Что вы этим хотите сказать?
Он медленно вынул из пакета бумажную салфетку, вытер лоб.
– Как-нибудь в другой раз, – произнес он. Доверие не приходит сразу, успокаивала я себя после его ухода. Будь терпелива, докажи, что тебе можно доверять.
15
Однажды поздним августовским вечером я приехала к Умберто.
– Через неделю я собираюсь на международную конференцию в Париж, – сказал он. – Поедешь со мной?
– Мне бы очень хотелось, но я не могу собраться за такой короткий срок.
– Почему?
– Моя жизнь расписана на месяцы вперед, и мне необходимо подготовить своих пациентов на время моего отсутствия. Мне потребуется на это минимум четыре недели. А сколько тебя не будет?
– Неделю, а может быть, дней десять. Возможно, по пути назад я остановлюсь в Майами, чтобы увидеться с семьей.
А Марисомбра? Мне стало грустно при мысли о расставании, хотя я привыкла к одиночеству и не собиралась менять свою жизнь ради него.
– Без тебя будет скучно.
– Я буду звонить тебе каждый день. Ты еще порадуешься, когда я уеду. По вечерам у тебя будет время, чтобы читать свои книжки.
– Хотелось бы, чтобы мои занятия приносили более весомые результаты, – сказала я.
Несколько раз я действительно уединялась от Умберто, чтобы почитать о больных с пограничным состоянием.
– Что ты имеешь в виду?
– У меня все никак не ладится с одним из моих пациентов.
– Если так, почему бы тебе от него не избавиться?
– А зачем? Ему не будет легче с другим врачом.
– Да, но тебе будет легче.
– Я не сдаюсь без боя. Умберто обнял меня.
– Это уж точно. Вот поэтому ты мне и нравишься. И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты поехала со мной в Париж.
– И мне тоже. В следующий раз предупреждай меня заранее.
Я попросила Умберто показать его фотографии и рассказать, кто на них изображен. В частности, меня заинтересовала та, на которой он был сфотографирован рядом с маленьким мальчиком.
– Это мой младший брат. Он погиб в результате несчастного случая.
Было что-то странное в том, как он это сказал, и я вопросительно посмотрела на него.
– Наверное, ты хочешь, чтобы я тебе все рассказал?
– Если ты не против.
Он захватил фотографию с собой в гостиную и во время рассказа все время поглаживал рамку.
– Мне было десять лет, а ему шесть. Мы прыгали со скал в речку, которая протекала по нашей плантации. Я прыгал с самых высоких скал, а он решил доказать, что не уступает мне. Я закричал, чтобы остановить его, но он все равно забрался на самую высокую скалу и перед самым прыжком поскользнулся. Он упал и ударился головой об острый валун у самой воды. Когда я вытащил его на берег, он был уже мертв.
– Как жаль…
– Я плакал и никак не мог остановиться, пока мы не похоронили его. Я много раз обдумывал все это. Я мог бы запретить ему забираться так высоко; нельзя было дразнить его и хвалиться, что я лучше плаваю. Я думал, что Бог наказал меня за гордость, потому что я действительно гордился тем, как я плаваю, скачу на лошади, играю в футбол.
– Но потом ты перестал винить себя?
– Не скоро. Ведь он был младшим в семье. Может быть, поэтому сильнее всего я чувствую вину перед матерью. Мне помог отец. Он взял меня в Аргентину на скачки. Но после смерти Карлоса я стал младшим в семье, и это только добавило мне переживаний, – мне казалось, что я краду любовь, предназначенную Карлосу. Может быть, именно поэтому я и решил удрать из дому.
– Ты же знаешь, что от себя не убежишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– И вам наплевать на чувства?
– Да.
В какой-то мере я была даже довольна, что Лунесс искала свой шанс с Ником, даже если ей придется позже раскаиваться. Разумный риск пациентов меня устраивал, хотя я знала, как легко попасть в неприятную ситуацию и как трудно из нее выбраться. Это я хорошо знала из-за мамы.
Когда мне исполнилось семь, у моей бабушки один за другим случились несколько ударов, после чего за ней требовался постоянный уход. Брат моей матери жил в Милуоки, дедушка уже умер, и у мамы не хватило духу отдать бабушку в дом престарелых. Так что каждый день с десяти до трех мама бегала по магазинам, стряпала, убирала у бабушки, стараясь не замечать потока оскорблений.
Когда я стала подростком, моя красивая и талантливая мама уже была конченым человеком, и я ненавидела ее за то, что она это допустила. Я бывала вне себя от звука тяжелых маминых шагов по деревянной лестнице. Я знала, что плечи ее тяжело опущены, а грудь свисает почти до талии; я знала, как она вздохнет, копаясь в сумочке в поисках ключа; знала, что она опять слишком много ела, чтобы хоть как-то скрасить себе жизнь. Меня все это приводило в ярость, и я нарочно не вставала, чтобы помочь ей втащить в дом тяжелые сумки.
Мне часто приходило в голову, что первый же бабушкин тромб поразил именно маму, уничтожил ее. Я ненавидела свою мать за то, что она молча сносила брань, что принесла себя в жертву; кроме того, я очень боялась, что она может поставить меня перед таким же выбором. Она хотела, чтобы я угождала ей – готовила ей горячий шоколад по вечерам, смотрела с ней вместе телевизор, принимала ее сторону в их спорах с отцом. А я не оправдывала ее ожиданий.
Много позже я осознала, что стремление понять тончайшие нюансы в настроении моих пациентов было обратной стороной моего упорного нежелания понять мать, Ее страдания были для меня непосильной ношей; теперь я пыталась искупить это, облегчая страдания других.
Стояла типично летняя погода – дни были такие жаркие и сухие, что воздух обжигал внутри машины. Я выбирала одежду без рукавов, закалывала повыше волосы.
Я совсем не удивилась, когда однажды ко мне пришла Лунесс, вся в слезах, и объявила, что Ник перестал с ней встречаться.
– Он сказал, что мы не подходим друг другу, но я-то знаю, что это все из-за моей полноты. Мое тело отвратительно. Я себя ненавижу.
– Думаю, что причина ненависти в том, что не вы сами приняли решение. Но позвольте вам напомнить, что по отношению к нему у вас были кое-какие нехорошие предчувствия.
Про себя же я подумала, что без него ей будет лучше.
Когда мы встретились, Ник не завел разговора о Лунесс, так что я стала расспрашивать его о семье.
– Отец мой желал абсолютного повиновения, – сказал он. – И мачеха, и я должны были в точности выполнить его приказы. Напряжение воцарялось с того момента, как он подъезжал к дому. Ужин всегда был уже готов. Мои уроки сделаны. Если он не был навеселе, мы могли рассчитывать, что ужин пройдет без ссоры, но никогда не были уверены, что он не вспылит. А тут еще моя мачеха.
Ник внезапно замолчал, и было в его тоне что-то такое, что заставило меня задать ему вопрос:
– А что мачеха?
– Иногда мы бывали слишком близки…
Я ждала, но он больше ничего не сказал. Несколько минут прошли в молчании, потом я не выдержала.
– Что вы этим хотите сказать?
Он медленно вынул из пакета бумажную салфетку, вытер лоб.
– Как-нибудь в другой раз, – произнес он. Доверие не приходит сразу, успокаивала я себя после его ухода. Будь терпелива, докажи, что тебе можно доверять.
15
Однажды поздним августовским вечером я приехала к Умберто.
– Через неделю я собираюсь на международную конференцию в Париж, – сказал он. – Поедешь со мной?
– Мне бы очень хотелось, но я не могу собраться за такой короткий срок.
– Почему?
– Моя жизнь расписана на месяцы вперед, и мне необходимо подготовить своих пациентов на время моего отсутствия. Мне потребуется на это минимум четыре недели. А сколько тебя не будет?
– Неделю, а может быть, дней десять. Возможно, по пути назад я остановлюсь в Майами, чтобы увидеться с семьей.
А Марисомбра? Мне стало грустно при мысли о расставании, хотя я привыкла к одиночеству и не собиралась менять свою жизнь ради него.
– Без тебя будет скучно.
– Я буду звонить тебе каждый день. Ты еще порадуешься, когда я уеду. По вечерам у тебя будет время, чтобы читать свои книжки.
– Хотелось бы, чтобы мои занятия приносили более весомые результаты, – сказала я.
Несколько раз я действительно уединялась от Умберто, чтобы почитать о больных с пограничным состоянием.
– Что ты имеешь в виду?
– У меня все никак не ладится с одним из моих пациентов.
– Если так, почему бы тебе от него не избавиться?
– А зачем? Ему не будет легче с другим врачом.
– Да, но тебе будет легче.
– Я не сдаюсь без боя. Умберто обнял меня.
– Это уж точно. Вот поэтому ты мне и нравишься. И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты поехала со мной в Париж.
– И мне тоже. В следующий раз предупреждай меня заранее.
Я попросила Умберто показать его фотографии и рассказать, кто на них изображен. В частности, меня заинтересовала та, на которой он был сфотографирован рядом с маленьким мальчиком.
– Это мой младший брат. Он погиб в результате несчастного случая.
Было что-то странное в том, как он это сказал, и я вопросительно посмотрела на него.
– Наверное, ты хочешь, чтобы я тебе все рассказал?
– Если ты не против.
Он захватил фотографию с собой в гостиную и во время рассказа все время поглаживал рамку.
– Мне было десять лет, а ему шесть. Мы прыгали со скал в речку, которая протекала по нашей плантации. Я прыгал с самых высоких скал, а он решил доказать, что не уступает мне. Я закричал, чтобы остановить его, но он все равно забрался на самую высокую скалу и перед самым прыжком поскользнулся. Он упал и ударился головой об острый валун у самой воды. Когда я вытащил его на берег, он был уже мертв.
– Как жаль…
– Я плакал и никак не мог остановиться, пока мы не похоронили его. Я много раз обдумывал все это. Я мог бы запретить ему забираться так высоко; нельзя было дразнить его и хвалиться, что я лучше плаваю. Я думал, что Бог наказал меня за гордость, потому что я действительно гордился тем, как я плаваю, скачу на лошади, играю в футбол.
– Но потом ты перестал винить себя?
– Не скоро. Ведь он был младшим в семье. Может быть, поэтому сильнее всего я чувствую вину перед матерью. Мне помог отец. Он взял меня в Аргентину на скачки. Но после смерти Карлоса я стал младшим в семье, и это только добавило мне переживаний, – мне казалось, что я краду любовь, предназначенную Карлосу. Может быть, именно поэтому я и решил удрать из дому.
– Ты же знаешь, что от себя не убежишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96