Может быть, я принял решение в ночь, когда она меня отвергла. А может быть, несколькими неделями раньше. И откуда я знаю, что заставило меня в последний момент поднять трубку телефона, чтобы спастись? – Он прикусил губу и попросил салфетку, чтобы остановить появившуюся кровь.
Ход допроса и то, что Ник очень нервничал, вселил в меня надежду, но потом Андербрук задал последний вопрос:
– Мистер Арнхольт, правда ли, что настоящей причиной вашей попытки покончить с собой послужило то, что вы так и не смогли добиться сексуального контакта с доктором Ринсли и что вы поняли всю бесперспективность своих попыток?
– О, Боже, нет, – сказал Ник и разрыдался.
И опять его сторонники в зале заплакали, демонстрируя свое сочувствие, и даже некоторые присяжные заседатели стали вытирать глаза.
Я была возмущена этой ложью, но не могла понять, какая часть демонстрируемого Ником горя была истинной, а какая напускной. А если я, проведя с ним столько часов, не могла в этом разобраться, то как же могли это сделать присяжные?
Это был последний день, предоставленный обвинению, и Андербрук предложил присяжным вынести решение о прекращении дела и отклонении иска. Он сказал, что так всегда делается после слушания свидетелей со стороны истца, если судья приходит к выводу, что показаний недостаточно, ибо в таком случае защита больше не нужна и ни к чему тратить время и деньги.
Судья Грабб отклонил предложение прекратить дело, и мои надежды рухнули. Если судья счел, что обвинения против меня достаточно весомы и хочет продолжать тратить свое время, то я легко могу проиграть дело.
59
Дома между мной и матерью произошло то, чего я больше всего боялась. Мы были стиснуты тесными рамками небольшой квартиры – она плохо спала, я была взвинчена до предела – и вспомнились наши старые обиды.
– Съешь еще феттучини, – сказала она. В тот день на суде показания давал Ник.
– Я не могу. Съешь сама.
– Думаю, ты знаешь, что я всегда толстею, когда нервничаю.
– Может быть, тебе тяжело находиться здесь и все это наблюдать. Может, ты будешь лучше себя чувствовать дома?
– Ты хотела бы, чтобы я уехала?
– Ма, я очень рада, что ты здесь со мной, но видимся мы мало, ты все время сидишь одна. Я просто хочу, чтобы тебе было лучше!
Она быстро схватила тарелки, обидевшись из-за того, что мне казалось просто пустяком. В течение следующего часа она чистила плиту, натирала поблекший линолеум в моей маленькой кухоньке, отмывала томатный соус со стены. Потом мы сидели напротив друг друга в гостиной и пили вино, она в это время вышивала.
– Ты стала сильнее прихрамывать, – сказала я, демонстрируя свою заботу. – У тебя, наверное, развивается артрит?
– Вероятно. – Она не собиралась идти мне навстречу, когда я делала шаги к примирению. – Как ты думаешь, что решат присяжные?
– Думаю, они обвинят меня в халатности, потому что я попыталась отделаться от него, когда он был в состоянии депрессии.
– Надеюсь, этого не случится. – Пальцы ее сновали с необычайной скоростью. – Хотя они могут ему и посочувствовать. Потому что ты его бросила.
Как могла она так поступать со мной сейчас?
– Ты хочешь сказать, что и ты его понимаешь, да? Потому что и тебя я бросила?
Ее пальцы замелькали еще быстрее.
– Да. Я так никогда и не поняла, как ты могла меня бросить, когда я чуть не умерла.
Я старалась держать себя в руках.
– Я пропустила первые две недели занятий в колледже, чтобы побыть с тобой, пока ситуация была угрожающей. Я не уезжала, пока доктор не сказал, что с тобой все в порядке.
Она покачала головой, у нее было предательское выражение лица, которое я так ненавидела.
Я вскочила на ноги. Я была слишком зла, чтобы оставаться дома, и стала обувать кроссовки. Она приехала сюда, чтобы поддержать меня, но опять взялась за старое. У двери я сказала:
– Ты бы хотела, чтобы я никогда не уезжала из дому, не так ли? Или чтобы училась в колледже в Юджине и на субботу и воскресенье приезжала домой подержать тебя за руку?
– Орегонский университет – прекрасное учебное заведение, – решительно заявила она.
– Но не то, что я хотела! Не так ли?!
Она пересчитала стежки и опять стала вышивать с огромной скоростью.
– Нет. Тебе надо было уехать. Тебе надо было делать то, что ты хотела. Обо мне ты не думала. – Она поджала губы.
Мои слова рвались из таких глубин, о которых я и не подозревала.
– Ты бы лучше убила меня, чем отпустила! – выкрикнула я. – И ты чуть было не убила!!
Она выронила свои нитки и порывисто вздохнула, но к моему ужасу, на ее лице не было возмущения моей несправедливостью. Глаза и рот ее раскрылись, словно у человека, уличенного в преступлении.
Ничего не видя вокруг, я сказала:
– Я хочу пробежаться. – И ушла.
Кое-как я добралась до университетского футбольного поля. Там я оставила свою машину и стала бегать с максимальной скоростью по самой крайней дорожке. Но как бы быстро я ни бежала, мысли мои неслись еще быстрее. Почему мама проехала перед тем поездом, если она не хотела убить нас обеих? Ведь это было так безрассудно! Так не похоже на нее! И она так старалась удержать меня дома.
Были ли у нее мысли о самоубийстве? Конечно, были. И об убийстве тоже.
Как может дочь жить, зная все это? Что может быть хуже сознания, что мать любила меня настолько неистово, что предпочла бы убить меня, чем расстаться со мной. О Боже, подумала я. Годами я пыталась от этого убежать. Нет ничего удивительного в том, что я была так тщеславна. Только это и могло меня защитить от нее. А я-то думала, что просто хочу доставить удовольствие отцу и приобрести материальную независимость. Как глупо с моей стороны.
Я бегала, пока не свалилась, задыхаясь и кашляя, на лужайку рядом с беговой дорожкой.
Надо мной склонился мужчина в голубом велюровом спортивном костюме.
– С вами все в порядке? Вы можете дышать? Я кивнула.
– Просто запыхалась. Все нормально.
Он опять побежал, а я встала и медленно пошла по дорожке, все еще с трудом переводя дух и кашляя.
Я пыталась убить это знание с самого дня той аварии. Я выкинула из своего сознания эту мысль. Но мне все еще снилась эта авария, и я всегда сопротивлялась матери, я боялась стать слишком близкой с ней.
Я все еще хватала ртом воздух. Я шла и вдруг вспомнила Ника!!! Именно он хотел вывести все наружу. Ник был как моя мать. И нет ничего удивительного в том, что мне ненавистно было сближение с ним. Не удивительно, что я хотела все это прекратить. Конечно, я не заметила в нем наклонности к самоубийству, мне казалось, что это я умираю в его присутствии. Или он, или я. Или она, или я. Борьба за выживание.
Я медленно подошла к своей машине, и, сев в нее, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Сначала моя мать, потом Ник пытались любить меня до смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Ход допроса и то, что Ник очень нервничал, вселил в меня надежду, но потом Андербрук задал последний вопрос:
– Мистер Арнхольт, правда ли, что настоящей причиной вашей попытки покончить с собой послужило то, что вы так и не смогли добиться сексуального контакта с доктором Ринсли и что вы поняли всю бесперспективность своих попыток?
– О, Боже, нет, – сказал Ник и разрыдался.
И опять его сторонники в зале заплакали, демонстрируя свое сочувствие, и даже некоторые присяжные заседатели стали вытирать глаза.
Я была возмущена этой ложью, но не могла понять, какая часть демонстрируемого Ником горя была истинной, а какая напускной. А если я, проведя с ним столько часов, не могла в этом разобраться, то как же могли это сделать присяжные?
Это был последний день, предоставленный обвинению, и Андербрук предложил присяжным вынести решение о прекращении дела и отклонении иска. Он сказал, что так всегда делается после слушания свидетелей со стороны истца, если судья приходит к выводу, что показаний недостаточно, ибо в таком случае защита больше не нужна и ни к чему тратить время и деньги.
Судья Грабб отклонил предложение прекратить дело, и мои надежды рухнули. Если судья счел, что обвинения против меня достаточно весомы и хочет продолжать тратить свое время, то я легко могу проиграть дело.
59
Дома между мной и матерью произошло то, чего я больше всего боялась. Мы были стиснуты тесными рамками небольшой квартиры – она плохо спала, я была взвинчена до предела – и вспомнились наши старые обиды.
– Съешь еще феттучини, – сказала она. В тот день на суде показания давал Ник.
– Я не могу. Съешь сама.
– Думаю, ты знаешь, что я всегда толстею, когда нервничаю.
– Может быть, тебе тяжело находиться здесь и все это наблюдать. Может, ты будешь лучше себя чувствовать дома?
– Ты хотела бы, чтобы я уехала?
– Ма, я очень рада, что ты здесь со мной, но видимся мы мало, ты все время сидишь одна. Я просто хочу, чтобы тебе было лучше!
Она быстро схватила тарелки, обидевшись из-за того, что мне казалось просто пустяком. В течение следующего часа она чистила плиту, натирала поблекший линолеум в моей маленькой кухоньке, отмывала томатный соус со стены. Потом мы сидели напротив друг друга в гостиной и пили вино, она в это время вышивала.
– Ты стала сильнее прихрамывать, – сказала я, демонстрируя свою заботу. – У тебя, наверное, развивается артрит?
– Вероятно. – Она не собиралась идти мне навстречу, когда я делала шаги к примирению. – Как ты думаешь, что решат присяжные?
– Думаю, они обвинят меня в халатности, потому что я попыталась отделаться от него, когда он был в состоянии депрессии.
– Надеюсь, этого не случится. – Пальцы ее сновали с необычайной скоростью. – Хотя они могут ему и посочувствовать. Потому что ты его бросила.
Как могла она так поступать со мной сейчас?
– Ты хочешь сказать, что и ты его понимаешь, да? Потому что и тебя я бросила?
Ее пальцы замелькали еще быстрее.
– Да. Я так никогда и не поняла, как ты могла меня бросить, когда я чуть не умерла.
Я старалась держать себя в руках.
– Я пропустила первые две недели занятий в колледже, чтобы побыть с тобой, пока ситуация была угрожающей. Я не уезжала, пока доктор не сказал, что с тобой все в порядке.
Она покачала головой, у нее было предательское выражение лица, которое я так ненавидела.
Я вскочила на ноги. Я была слишком зла, чтобы оставаться дома, и стала обувать кроссовки. Она приехала сюда, чтобы поддержать меня, но опять взялась за старое. У двери я сказала:
– Ты бы хотела, чтобы я никогда не уезжала из дому, не так ли? Или чтобы училась в колледже в Юджине и на субботу и воскресенье приезжала домой подержать тебя за руку?
– Орегонский университет – прекрасное учебное заведение, – решительно заявила она.
– Но не то, что я хотела! Не так ли?!
Она пересчитала стежки и опять стала вышивать с огромной скоростью.
– Нет. Тебе надо было уехать. Тебе надо было делать то, что ты хотела. Обо мне ты не думала. – Она поджала губы.
Мои слова рвались из таких глубин, о которых я и не подозревала.
– Ты бы лучше убила меня, чем отпустила! – выкрикнула я. – И ты чуть было не убила!!
Она выронила свои нитки и порывисто вздохнула, но к моему ужасу, на ее лице не было возмущения моей несправедливостью. Глаза и рот ее раскрылись, словно у человека, уличенного в преступлении.
Ничего не видя вокруг, я сказала:
– Я хочу пробежаться. – И ушла.
Кое-как я добралась до университетского футбольного поля. Там я оставила свою машину и стала бегать с максимальной скоростью по самой крайней дорожке. Но как бы быстро я ни бежала, мысли мои неслись еще быстрее. Почему мама проехала перед тем поездом, если она не хотела убить нас обеих? Ведь это было так безрассудно! Так не похоже на нее! И она так старалась удержать меня дома.
Были ли у нее мысли о самоубийстве? Конечно, были. И об убийстве тоже.
Как может дочь жить, зная все это? Что может быть хуже сознания, что мать любила меня настолько неистово, что предпочла бы убить меня, чем расстаться со мной. О Боже, подумала я. Годами я пыталась от этого убежать. Нет ничего удивительного в том, что я была так тщеславна. Только это и могло меня защитить от нее. А я-то думала, что просто хочу доставить удовольствие отцу и приобрести материальную независимость. Как глупо с моей стороны.
Я бегала, пока не свалилась, задыхаясь и кашляя, на лужайку рядом с беговой дорожкой.
Надо мной склонился мужчина в голубом велюровом спортивном костюме.
– С вами все в порядке? Вы можете дышать? Я кивнула.
– Просто запыхалась. Все нормально.
Он опять побежал, а я встала и медленно пошла по дорожке, все еще с трудом переводя дух и кашляя.
Я пыталась убить это знание с самого дня той аварии. Я выкинула из своего сознания эту мысль. Но мне все еще снилась эта авария, и я всегда сопротивлялась матери, я боялась стать слишком близкой с ней.
Я все еще хватала ртом воздух. Я шла и вдруг вспомнила Ника!!! Именно он хотел вывести все наружу. Ник был как моя мать. И нет ничего удивительного в том, что мне ненавистно было сближение с ним. Не удивительно, что я хотела все это прекратить. Конечно, я не заметила в нем наклонности к самоубийству, мне казалось, что это я умираю в его присутствии. Или он, или я. Или она, или я. Борьба за выживание.
Я медленно подошла к своей машине, и, сев в нее, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Сначала моя мать, потом Ник пытались любить меня до смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96