Сначала Айгюль наблюдала за тренировками, потом стала, подражая Джэксону, повторять его упражнения. Айгюль старалась изо всех сил, но все равно так не выходило.
Сидней Джэксон однажды застал ее за «тренировкой». Юная узбечка неумело скакала через веревочку. Ничего не говоря, Джэксон пошел в комнату и вернулся со скакалкой. Пальцем поманил девочку. Айгюль не двинулась с места, но и не убегала.
Сидней усмехнулся и, взмахнув скакалкой, стал легко, красиво подпрыгивать. Айгюль стояла как завороженная. Сидней остановился. Потом стал медленно повторять движения, как бы объясняя ей. Айгюль улыбнулась. Она поняла! Схватив свою веревочку, начала прыгать, повторяя за Джэксоном каждое его движение. В ее иссиня-черных глазах загорелась радость. Оказывается, это так просто!
– Айгюль, где ты? – раздался голос Зайнаб-апы. – Скорей разожги огонь.
Айгюль схватила свою веревочку и тут же убежала за хворостом.
Постепенно между Сиднеем и Айгюль установилась дружба. Сидней показывал ей гимнастические упражнения, Айгюль учила его узбекскому языку.
Семья Юлдашевых жила на скромный заработок Карима. Домой он приходил усталый, грязный, с веселой улыбкой на круглом загорелом лице. И, казалось, никогда не унывал.
Карим иногда заходил к Джэксону. Они садились друг против друга и вели беседу на русском языке, который Карим почти не знал, а Сидней понимал всего несколько фраз. Больше помогали мимика, жесты.
Юлдашевы часто приглашали к себе Джэксона, особенно в те дни, когда Кариму удавалось подзаработать. В такие дни готовили плов.
В начале 1915 года Карима мобилизовали и увезли куда-то на запад, на тыловые работы в прифронтовой полосе. Семья осталась без кормильца. В низком глиняном доме вместо смеха часто слышался плач. Зайнаб-апа ходила с покрасневшими, вспухшими веками. Бедной женщине уже не верилось, что ее муж когда-нибудь возвратится. Проводы в армию она восприняла, как похороны.
Притихла и Айгюль. Она больше не смеялась, а пела только протяжные, тоскливые песни. В ее широко открытых глазах появилась недетская озабоченность.
3
В один из последних дней осени 1916 года Сидней вернулся с работы поздно. В мастерской наступила горячая пора: приближались рождественские праздники, и заказчиков было много.
Джэксон устало открыл свою комнатку, зажег керосиновую лампу. Разводить огонь в печке, кипятить чай не хотелось. Взял кусок колбасы, пожевал. Вздохнул. Эх, сейчас бы вареных бобов и хорошего бульона! Да гречневых блинчиков с кленовой патокой… От таких мыслей стало еще тоскливее. Не раздеваясь, он лег на жесткую кровать.
– Сидней-ака! Сидней-ака, откройте!
Джэксон нехотя встал, открыл дверь. Айгюль впорхнула в комнату и, заглядывая Сиднею в глаза, выдохнула:
– А что я вам принесла! Вот, смотрите!
И протянула Сиднею конверт, весь испещренный надписями и заляпанный сургучом. Взглянув на штамп, Сидней чуть не вскрикнул от радости. Письмо из Нью-Йорка! Джэксон подхватил Айгюль, поднял ее на вытянутых руках к дощатому потолку и закружил.
– Спасибо, Айгюль! Рахмат! Большой рахмат!
Потом подкрутил фитиль в лампе, прибавил света. Айгюль уселась рядом и не сводила с него счастливых глаз.
Письмо было из дому. Первое письмо за два года! Сидней прочел его залпом. Писала мама, писала о своих радостях, о своих горестях. Она благодарила бога, что ее сын, Сидней, наконец, нашелся, что он жив и здоров. Это была ее самая большая радость в жизни. Иллай поправился, окреп и сейчас снова работает на химическом. На этом радости кончались. Но и горести у нее были не маленькими. Они переехали в Нью-Йорк, живут в старой комнате, на Бронкс-авеню. Ферму пришлось продать. Вырученных денег едва хватило, чтобы рассчитаться с Норисоном и уплатить налоги с процентами.
В конце миссис Джэксон писала о Рите. Каждое слово дышало болью. Риту оставил Блайд. Она так хотела ребенка, но он настоял… Операция прошла неудачно… Джэксон прижал кулаки к вискам. Блайд! Он жив, а Рита… Ну почему тогда, в детстве, я не попал ему в висок? На земле было бы на одну гадину меньше…
Айгюль, увидев повлажневшие глаза Джэксона, и сама заплакала.
– Не надо, Сидней-ака! Не надо… Это я виновата. Зачем принесла эту бумажку и причинила столько горя? Лучше бы бросила ее в огонь…
Девочка всхлипывала, и тонкие черные косички, которые сорока струйками сбегали с ее головы, тревожно вздрагивали.
4
Наступил грозный 1917 год.
Однажды в мастерскую Гофмана вихрем ворвался Ванька-посыльный. На его озорном курносом лице лучились веснушки.
– Братцы, царя скинули!
Все недоуменно переглянулись. Что он, рехнулся? А старший закройщик погрозил Ваньке волосатым кулаком.
– Я тебе скину, сукин сын! Я портки тебе скину и так накидаю, что век, шельмец, будешь помнить!
Но Ванька оказался прав. Через два часа взбудораженные и тревожно радостные портные, побросав работу, высыпали на улицу.
Свобода!
Сидней вместе с остальными направился на митинг в Александрийский парк. Там собралось много народу. Рабочие железнодорожных мастерских и хлопкоочистительных заводов, студенты, грузчики, чиновники, торговцы и солдаты… На груди у многих красные банты. Ораторы сменяют один другого. Им дружно аплодируют. Свобода!
Толстый купец, размахивая тяжелой резной тростью, охрипшим голосом призывал спасать мать Россию. Его не слушали, кричали:
– Долой!
Худощавый чиновник кричал о гражданских правах и кидал шапку вверх:
– Да здравствует Временное правительство!
Усатый рабочий в промасленной куртке потребовал:
– Вся власть Советам!
Из той части, где стояла интеллигенция, раздался выкрик:
– Большевик!
Но тонкий голос потонул в громе аплодисментов. Заводских было больше. Свобода!
По настоянию рабочих комитетов были арестованы генерал-губернатор Туркестанского края и его ближайший помощник. Власть перешла в руки временного комитета, который возглавил Щепкин. По улицам зачастили казачьи патрули. Гофман снял со стены в примерочной портрет царя и требовал, чтобы свободные граждане трудились не покладая рук, ибо лодырей он держать не намерен.
– Политика политикой, а без штанов никто ходить не будет!
Джэксон часами бродил по шумным улицам Ташкента, пытливо всматривался в возбужденные лица рабочих, слушал страстные речи ораторов. Повсюду проходили митинги, собрания, демонстрации.
В России, отсталой России появилось что-то новое, грандиозное. Оно неудержимо влекло к себе. Джэксон плохо понимал русский язык, но были слова, которые не требовали перевода.
5
В середине октября неожиданно возвратился Карим Юлдашев. Похудевший, в старом потертом обмундировании, которое так шло к его смуглому лицу. Карим принес с собой отголоски больших событий.
В тот же вечер в доме Юлдашевых состоялся праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79