– Кем же это?
– Мною. Или почти так… Представьте себе, один мой товарищ-однополчанин по имени ла Виолетт, отставной тамбурмажор, служивший в гренадерском полку, выпросил у меня билет полицейского агента… ведь я в то время занимал должность агента, как уже рассказывал вам. Благодаря этому билету ла Виолетт получил пропуск в здание главного штаба и ему удалось арестовать Мале. Вот каким образом я, так сказать, сохранил императору его корону.
– Он, конечно, наградил вас?
– Да. Прежде всего ла Виолетт предоставил мне всю честь, всю пользу этого ареста. О, я не мог пожаловаться! По донесениям начальства, это мной все было сделано, все угадано, все остановлено и все спасено.
– Как же вы попали в немилость? Как лишились впоследствии своей должности?
– В тот момент, когда Париж был отдан неприятелю, когда Бурбоны вернулись сюда с союзниками, сторонниками старого режима, я оставался на своем посту. Я состоял в распоряжении начальника, лица, которое, с кресла своего предшественника, отдававшего мне раньше свои приказания, должно было отдавать мне их теперь в свою очередь. Итак, я остался в главном управлении сыскной полиции при Людовике Восемнадцатом. Нас было немало таких – преданных приверженцев Наполеона, которые продолжали – конечно, с неохотой – служить Бурбонам и белому знамени! Что же делать, надо чем-нибудь жить! По возвращении Наполеона меня уволили. Я был на дурном счету как роялист! Благодарю покорно! Наконец герцог д'Отранте в память о моих прежних заслугах надумал пристроить меня и дал мне место управляющего домом, который он выстроил тут, в Монбланском квартале. Вот каким образом стал я обязан его светлости и вот почему мне трудно не исполнять хозяйские распоряжения.
– А почему же вы оказываете неповиновение своему благодетелю, человеку, избавившему вас от нищеты, в которую вы попали благодаря незаслуженному увольнению?
– Почему? – со вздохом вымолвил Пак. – Да потому, что суровые распоряжения, получаемые мною от него, касаются вас, а вы внушаете мне участие, волнуете меня. Будь я моложе, то, право, все мое смущение и расстройство, в котором я нахожусь, можно было бы приписать любви к вам.
– Не болтайте вздора и сообщите мне скорее последние, касающиеся меня, приказания, которые, по вашим словам, повторил сегодня ваш патрон и мой домохозяин, господин Фушэ.
– Он сказал мне, что если вы в течение трех дней не внесете квартирную плату за истекшее полугодие и за наступивший срок вперед, что составит в общем сто пятьдесят франков, то я должен выселить вас.
– Всего три дня отсрочки! – в раздумье промолвила молодая девушка. – Я не в состоянии ничего уплатить. Болезнь моей бедной матери, расходы на похороны, горе, мешавшее мне в течение нескольких дней взяться за иглу, – вот причина моего безденежья. Я не могу дать вам ничего ценного из этой квартиры, поскольку постепенно все перешло в ломбард или к старьевщикам. Пусть домохозяин даст мне отсрочку.
– Он откажет в этом, я уверен заранее!
– Такая важная персона! Министр! Неужели он нуждается в этих полутораста франках? В его жестокости кроется что-то. Моя мать считалась иностранкой; не из-за ее ли имени или скорее из-за имени ее мужа, который слывет заклятым врагом императора, на меня воздвигают гонение? Когда я скажу всю правду господину Фушэ, он, наверно, отменит свои суровые распоряжения. Его называют великодушным, человеколюбивым. Правда, он слывет мошенником и не особенно добросовестным политиком, но ему все-таки приписывают много добрых черт. Что, если бы я написала господину Фушэ, попросила у него аудиенции?
Лицо Пака сделалось серьезным, и он пробормотал:
– Не советую вам делать этого! Но почему не обратились вы к своему отцу? Господин фон Нейпперг богат и могуществен. Мне известно, что он находится в Вене.
– Нет! Нет! – с живостью воскликнула Амелия. – Господин фон Нейпперг, считающийся по закону моим отцом…
– А разве он вам не отец на самом деле?
– И да и нет, – ответила молодая девушка. – О, не принимайте моих слов в ошибочную сторону! Покойная мать была образцовой супругой, как и лучшей из матерей. Господин фон Нейпперг никогда не мог упрекнуть ее ни в малейшем забвении своих обязанностей… следовательно, не в том смысле, как вы подумали. Должно быть, я неверно выразилась. Нейпперг действительно – мой родной отец и не может хоть сколько-нибудь сомневаться в этом. Но, покинув мою мать, вынудив ее жить в нужде, на скудный заработок, который доставлял ей неблагодарный труд вышивальщицы, покинув, наконец, меня, родную дочь, которую он обрек на унижения и бедность, Нейпперг отрекся от звания отца. Перед лицом закона он по-прежнему остается моим отцом, но в моем сердце он перестал быть им.
– Вас вдохновляют прекрасные чувства, – заметил отставной полицейский агент, – но, к несчастью, герцог д'Отранте не оценил благородства ваших мыслей.
– Значит, он выгоняет меня отсюда?
– Увы, да, и я не в силах помочь вам: к сожалению, у меня нет скопленных денег.
– Я и не воспользовалась бы ими! – с гордостью воскликнула Амелия. – Но за неимением денег, которые я не могла бы принять, дайте мне совет. Как нужно поступить?
Пак с минуту колебался, а потом вдруг сказал как человек, принявший героическое решение:
– Постойте, на вашем месте я написал бы императору.
– Но император не знает меня, он не прочтет мое письмо, он даже не получит его.
– Верно! Как тут быть? Ах, если бы мой старый друг ла Виолетт очутился здесь, он непременно выручил бы нас и вывел бы из затруднений! Постойте! Мне пришла идея… да… отчего не попробовать? Во время заговора этого генерала Мале я имел случай увидать вместе с ла Виолеттом супругу маршала Лефевра и даже говорил с нею. Может быть, она и припомнит меня.
– Ее называют превосходной женщиной.
– Черт возьми! Да это – душа нараспашку, а ее рука открыта для всех нуждающихся, – вот она какова! Я отнесу ей ваше письмо и уверен, что она вручит его императору.
– А что надо писать ему?
– Правду. Напишите, что герцог д'Отранте притесняет вас и что вы просите заступничества. О деньгах не упоминайте – не надо; выскажите только, что его светлость преследует вас и что вы умоляете о помощи и защите против него. Император поймет. Завтра поутру я зайду за вашим письмом. До свидания, мадемуазель Амелия!
И Пак заторопился уходить, точно опасаясь, что если он замешкается дольше, то невольно выболтает лишнее.
Оставшись одна, Амелия стала размышлять о словах и странном замешательстве представителя домохозяина, который так явно был предан ей. Очевидно, Пак умалчивал о чем-то.
Что значила эта крайняя суровость герцога д'Отранте к бедной девушке без опоры, без средств? Дело шло о такой ничтожной сумме, которая не могла иметь значение для этого богача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41