Напрасно госпожа Монтрон пыталась привести в чувство мужа, ничто не могло помочь ему: он Умер, и усилия жены не могли вернуть его к жизни.
Вдова, искусно скрывая свою радость, жалобно кричала, но тем не менее глаза у нее оставались совершенно сухими, так как при всем желании она не могла заплакать при виде смерти того, который был уж давно мертвецом в ее глазах; наоборот, в ее глазах было такое выражение удовлетворения, какое появляется у охотника, убившего опасного зверя, неожиданно вышедшего из логова.
Этот торжествующий взгляд случайно подметил и молодой человек, все время стоявший тут же. Он склонился у кареты и горячо молился об отлетевшей душе отца, но, подняв случайно голову, поймал взгляд матери, устремленный на труп отца. Этот взгляд поразил его; ему показалось, что жена, после долгой разлуки вдруг приобретшая мужа и затем опять внезапно навсегда потерявшая его, не может смотреть такими глазами. И у него вдруг зародилось тяжелое подозрение. Ему показалось, что он даже заметил радость в глазах матери. Это было ясно, но тем не менее он с отвращением отверг подозрение, которое казалось ему уж слишком чудовищным.
Он снова склонил голову и стал молиться за того, кто был отважным солдатом, долгое время находился в тяжелом плену и погиб на пороге своего дома.
Но страшное подозрение не покидало юношу; он снова прервал молитву и взглянул на мать.
Атенаис отвела взор от трупа, смотрела на аббата и улыбалась ему… Юноша успел уловить эту улыбку, и холодная дрожь пробежала у него по спине. Он поднялся и громким голосом приказал кучеру:
– Отвезите тело отца в дом!
Это было первое приказание, которое он дал в своей жизни.
После этого он сел в карету, где лежал покойник и вместе с ним въехал в ворота замка, хозяином которого становился теперь. Мать и аббат последовали за ним. Они шли рядом друг с другом веселые, улыбающиеся, составляя планы на будущее и совершенно забыв о том, кто только что умер и прибыл в свой дом безжизненным трупом.
Возвращение в замок обошлось без всяких приключений. Ради проформы был вызван соседний врач. Однако наскоро осмотрев покойного, а главное, опираясь на симптомы, сообщенные ему аббатом де Сегюзаком, он заключил, что де Монтрон скончался от аневризма, вследствие старческого истощения, вызванного тяжелыми условиями жизни в плену. Он высказал соображение, что сильное волнение от свидания с женой и сыном после долгих лет разлуки, вид родного замка и дорогих ему мест вызвали слишком сильный шок в измученном, утомленном организме, последний не выдержал впечатлений, и смерть наступила внезапно, но вполне естественно.
Прах де Монтрона похоронили в ограде маленькой деревенской церкви. Во время заупокойной службы сын покойного все время наблюдал за матерью и аббатом. Первая порядком-таки плакала, скрыв лицо под вдовьей вуалью, что же касается аббата, то он вдумчиво, внимательно и вполне спокойно совершал отпевание.
Однако это нисколько не разубедило молодого Монтрона в его подозрениях: его мозг жгла мысль о том, что смерть отца – результат преступления его матери и аббата.
По окончании печальной церемонии молодой де Монтрон убежал в поле, где далекий ветерок немного освежил его воспаленный лоб. У него было такое ощущение, точно тысячи муравьев бегают по его телу. Ему не сиделось на месте; его била нервная лихорадка, и в то же время леденящее душу спокойствие сжимало сердце.
Он с тоской мысленно задавал себе вопрос: «В своем ли я уме?», старался заглянуть в тайники своей души, проанализировать доводы рассудка и мысленно упрекал себя в том, что он – нравственный выродок, раз способен подозревать подобные чудовищные преступления. Не представляет ли это морального уродства? Или у него совершенно испорченная, извращенная натура, худшая среди худших? Быть может, он – нравственный убийца ближайшего в мире существа – матери, достойной жесточайшей кары, уготованной в будущей жизни преступникам, избегнувшим своего наказания на земле? Ведь что он делал? Он осквернял свою мысль подозрением относительно родной матери!
Да, он обвинял мать! Как он ни старался подавить ужасное подозрение, оно вопреки всему упорно возникало в его мозгу, юноша тщетно старался усыпить свою совесть; у него все время возникала мысль, что мать убила отца по наущению аббата де Сегюзака, который распоряжался ее душой, как командовал всем домом.
Молодой Монтрон приходил в ужас от своего обвинения, но ничего не мог с собой сделать.
Казалось, что само божественное Провидение осеняло его свыше.
А между тем у него не было никаких доказательств; он повиновался исключительно внутреннему чувству, а может быть, даже и предубеждению, и из-за чего? Из-за того, что аббат де Сегюзак был антипатичен ему, из-за подозрения, что тот в интимной жизни матери занял место отсутствующего отца, до супружеского ложа включительно. Все это так, но дает ли это повод думать, что аббат внушил матери мысль убить мужа? Если даже предположить, что аббат действительно посоветовал совершить это преступление, то все же какие имеются доказательства тому, что она последовала совету? То, что он случайно перехватил улыбку и мимолетный взгляд? Но достаточно ли этого для столь тяжкого обвинения? И не преступен ли тот, кто способен заподозрить подобное, или вернее – не безумен ли он?
Юноша упал на камень и обхватил голову руками.
Наступил вечер, и сумерки, окутавшие долины, леса и холмы, казалось, усугубили мглу, царившую в душе Монтрона. Он вернулся в замок измученный, еле держась на ногах, с пустой головой и разбитыми нервами, не ужиная бросился на кровать, и вскоре тяжелый сон сковал его.
Вдруг он проснулся среди ночи, и ему в голову пришла чудовищная мысль. Он вскочил и замер на месте, охваченный ужасом.
Он не смел шагнуть, а между тем ему хотелось немедленно проверить свое подозрение.
Он говорил себе, что ему стоит лишь протянуть руку к стенной полочке, которую он ясно различал при ярком лунном свете, чтобы подтвердить ужасное подозрение, – но тем не менее ноги не повиновались ему, и он по-прежнему продолжал неподвижно стоять у кровати.
Но его взгляд не отрывался от полочки, висевшей над бюро, на котором были разбросаны исписанные листы и сухие растения, ожидавшие обработки.
Там стояли легкие и, сильные яды, которыми он пользовался для предохранения своих растений от насекомых.
Монтрон долго переводил взор с одного опасного флакончика на другой, не решаясь наткнуться взглядом на тот, который мог послужить неопровержимой уликой подозреваемого им преступления. В конце концов он не выдержал, кинулся к ряду флаконов и, низко нагнувшись, не прикасаясь к ним, стал тщательно рассматривать один из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Вдова, искусно скрывая свою радость, жалобно кричала, но тем не менее глаза у нее оставались совершенно сухими, так как при всем желании она не могла заплакать при виде смерти того, который был уж давно мертвецом в ее глазах; наоборот, в ее глазах было такое выражение удовлетворения, какое появляется у охотника, убившего опасного зверя, неожиданно вышедшего из логова.
Этот торжествующий взгляд случайно подметил и молодой человек, все время стоявший тут же. Он склонился у кареты и горячо молился об отлетевшей душе отца, но, подняв случайно голову, поймал взгляд матери, устремленный на труп отца. Этот взгляд поразил его; ему показалось, что жена, после долгой разлуки вдруг приобретшая мужа и затем опять внезапно навсегда потерявшая его, не может смотреть такими глазами. И у него вдруг зародилось тяжелое подозрение. Ему показалось, что он даже заметил радость в глазах матери. Это было ясно, но тем не менее он с отвращением отверг подозрение, которое казалось ему уж слишком чудовищным.
Он снова склонил голову и стал молиться за того, кто был отважным солдатом, долгое время находился в тяжелом плену и погиб на пороге своего дома.
Но страшное подозрение не покидало юношу; он снова прервал молитву и взглянул на мать.
Атенаис отвела взор от трупа, смотрела на аббата и улыбалась ему… Юноша успел уловить эту улыбку, и холодная дрожь пробежала у него по спине. Он поднялся и громким голосом приказал кучеру:
– Отвезите тело отца в дом!
Это было первое приказание, которое он дал в своей жизни.
После этого он сел в карету, где лежал покойник и вместе с ним въехал в ворота замка, хозяином которого становился теперь. Мать и аббат последовали за ним. Они шли рядом друг с другом веселые, улыбающиеся, составляя планы на будущее и совершенно забыв о том, кто только что умер и прибыл в свой дом безжизненным трупом.
Возвращение в замок обошлось без всяких приключений. Ради проформы был вызван соседний врач. Однако наскоро осмотрев покойного, а главное, опираясь на симптомы, сообщенные ему аббатом де Сегюзаком, он заключил, что де Монтрон скончался от аневризма, вследствие старческого истощения, вызванного тяжелыми условиями жизни в плену. Он высказал соображение, что сильное волнение от свидания с женой и сыном после долгих лет разлуки, вид родного замка и дорогих ему мест вызвали слишком сильный шок в измученном, утомленном организме, последний не выдержал впечатлений, и смерть наступила внезапно, но вполне естественно.
Прах де Монтрона похоронили в ограде маленькой деревенской церкви. Во время заупокойной службы сын покойного все время наблюдал за матерью и аббатом. Первая порядком-таки плакала, скрыв лицо под вдовьей вуалью, что же касается аббата, то он вдумчиво, внимательно и вполне спокойно совершал отпевание.
Однако это нисколько не разубедило молодого Монтрона в его подозрениях: его мозг жгла мысль о том, что смерть отца – результат преступления его матери и аббата.
По окончании печальной церемонии молодой де Монтрон убежал в поле, где далекий ветерок немного освежил его воспаленный лоб. У него было такое ощущение, точно тысячи муравьев бегают по его телу. Ему не сиделось на месте; его била нервная лихорадка, и в то же время леденящее душу спокойствие сжимало сердце.
Он с тоской мысленно задавал себе вопрос: «В своем ли я уме?», старался заглянуть в тайники своей души, проанализировать доводы рассудка и мысленно упрекал себя в том, что он – нравственный выродок, раз способен подозревать подобные чудовищные преступления. Не представляет ли это морального уродства? Или у него совершенно испорченная, извращенная натура, худшая среди худших? Быть может, он – нравственный убийца ближайшего в мире существа – матери, достойной жесточайшей кары, уготованной в будущей жизни преступникам, избегнувшим своего наказания на земле? Ведь что он делал? Он осквернял свою мысль подозрением относительно родной матери!
Да, он обвинял мать! Как он ни старался подавить ужасное подозрение, оно вопреки всему упорно возникало в его мозгу, юноша тщетно старался усыпить свою совесть; у него все время возникала мысль, что мать убила отца по наущению аббата де Сегюзака, который распоряжался ее душой, как командовал всем домом.
Молодой Монтрон приходил в ужас от своего обвинения, но ничего не мог с собой сделать.
Казалось, что само божественное Провидение осеняло его свыше.
А между тем у него не было никаких доказательств; он повиновался исключительно внутреннему чувству, а может быть, даже и предубеждению, и из-за чего? Из-за того, что аббат де Сегюзак был антипатичен ему, из-за подозрения, что тот в интимной жизни матери занял место отсутствующего отца, до супружеского ложа включительно. Все это так, но дает ли это повод думать, что аббат внушил матери мысль убить мужа? Если даже предположить, что аббат действительно посоветовал совершить это преступление, то все же какие имеются доказательства тому, что она последовала совету? То, что он случайно перехватил улыбку и мимолетный взгляд? Но достаточно ли этого для столь тяжкого обвинения? И не преступен ли тот, кто способен заподозрить подобное, или вернее – не безумен ли он?
Юноша упал на камень и обхватил голову руками.
Наступил вечер, и сумерки, окутавшие долины, леса и холмы, казалось, усугубили мглу, царившую в душе Монтрона. Он вернулся в замок измученный, еле держась на ногах, с пустой головой и разбитыми нервами, не ужиная бросился на кровать, и вскоре тяжелый сон сковал его.
Вдруг он проснулся среди ночи, и ему в голову пришла чудовищная мысль. Он вскочил и замер на месте, охваченный ужасом.
Он не смел шагнуть, а между тем ему хотелось немедленно проверить свое подозрение.
Он говорил себе, что ему стоит лишь протянуть руку к стенной полочке, которую он ясно различал при ярком лунном свете, чтобы подтвердить ужасное подозрение, – но тем не менее ноги не повиновались ему, и он по-прежнему продолжал неподвижно стоять у кровати.
Но его взгляд не отрывался от полочки, висевшей над бюро, на котором были разбросаны исписанные листы и сухие растения, ожидавшие обработки.
Там стояли легкие и, сильные яды, которыми он пользовался для предохранения своих растений от насекомых.
Монтрон долго переводил взор с одного опасного флакончика на другой, не решаясь наткнуться взглядом на тот, который мог послужить неопровержимой уликой подозреваемого им преступления. В конце концов он не выдержал, кинулся к ряду флаконов и, низко нагнувшись, не прикасаясь к ним, стал тщательно рассматривать один из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41