А на берегу выкрикивал заклинания и махал руками, отгоняя злые силы, знахарь.
Солнце палило беспощадно, речная свежесть уже не чувствовалась, а боль становилась все нестерпимее. В ногах у мальчика лежал небольшой узелок с запасом еды на несколько дней. Но ни есть, ни пить не хотелось.
Прошло два года с тех пор, как Гокко расстался со своим верным другом Пиччи-Нюшем. Маленький индеец никогда не рассказывал о событиях той страшной ночи, он и вообще был немногословным. Вернувшись домой тогда, он на расспросы вождя отвечал просто. Сварил, мол, колдун похлебку из сушеных грибов, съел, потом вскочил с воплем, схватился за живот, кинулся в костер и сгорел. На рассвете Гокко удалось ослабить веревки, он развязал их, освободился и вернулся, проплутав два дня в лесу. Радость от известия о смерти Кутайры была так велика, что никто и не задумался, правду ли говорит мальчик.
Гокко не мог забыть своего кровного брата, но старался вспоминать о нем как можно реже. Суровая жизнь индейского племени занимала его время целиком, а спал мальчик крепко и без сновидений. Да и было ли все это? Страшный хохот колдуна, рев крокодила-оборотня с рогатиной в черной окровавленной пасти, безжизненное тельце Пиччи за спиной, хижина богов, белая птица, пропавшая в рассветном небе... Лучше считать, что не было, так спокойнее. Но порой его охватывала непонятная тоска, тогда он уходил на знакомую поляну в гуще зарослей и долго сидел на траве, глядя перед собой и обхватив руками колени.
Сейчас же маленький индеец мог думать только об одном, надо, стиснув зубы, не ждать смерти, а смело шагнуть ей навстречу, как и подобает мужчине. В его узелке с едой лежала крохотная высушенная тыква. Тыква была полая, и отверстие в ней затыкала деревянная пробка. Это был прощальный подарок знахаря Чимбу -- настойка корня чимиргеза. Один глоток, и душа покидает тело мгновенно и безболезненно. Тяжело раненным в бою или на охоте воинам, которых уже нельзя было спасти, яд позволял достойно перейти из этого мира в другой.
Собрав всю свою волю, Гокко смог чуть приподняться и, дотянувшись до узелка дрожащими пальцами, придвинуть его к себе. Не меньше получаса ушло на то, чтоб распутать узел. Зажав в кулаке тыкву, он вытащил пробку зубами, выплюнул ее, затем, с усилием, поднес горлышко тыквы к губам.
Страшный удар сотряс плот, мальчика отбросило вперед, к самому краю, тыква, выскочив из его слабой руки, упала на тонкие бревнышки настила. Сквозь щель между двумя бревнышками яд, булькая, пролился в реку.
Толстенная коряга -- на нее-то и наткнулся плот, -- прочно зацепив ненадежное сооружение, удерживала его на середине реки.
"Откуда коряга?! -- успел подумать Гокко. -- В этих местах всегда была жуткая глубина. Такого просто не может быть!"
А навстречу, против ветра, против течения с бешеной скоростью неслась к нему лодка с надутым в сторону плота, вопреки всем законам природы, парусом. На верхушке мачты, чудом удерживаясь, сидела маленькая обезьянка. Ветер раздувал ее длинную красновато-золотую шерсть.
-- Держись, братик!! -- кричала обезьянка. -- Держись...
Лодка пронеслась мимо плота, и мальчик, непонятно как, оказался на ее корме. Коряга тут же пропала, а плотик, уже без человека, поплыл по течению дальше. Обезьянка одним прыжком перемахнула с мачты на плечо Гокко, ласково обмахнула его лицо длинным пушистым хвостом, вгляделась в глаза своими голубыми, в темных ресницах, глазами.
-- Пиччи... -- прошептал маленький индеец, теряя сознание...
-- Вставай, вставай! Ишь, разлегся, маленький лежебока, -- вернул Гокко из сна заботливый голос Пиччи. -- Тоже, надумал: яд, смерть, что за глупости! А вашему знахарю я бы не позволил лечить даже дохлого тапира. Лень, дедовские методы, отсутствие современного оборудования... По уровню медицины, если хочешь знать, ваше племя тупинабама занимает семьдесят второе место в мире. А на дворе шестнадцатый век -- надо идти ногу со временем! Твой знахарь всех больных поит из одной и той же миски и никогда ее не моет. Ладно, хватит об этом, а то я расстраиваюсь.
Мальчик открыл глаза. Удивительно, он чувствовал себя таким же здоровым и сильным, как до болезни. Воды Паранапанемы по-прежнему текли вокруг, неся лодку по течению, парус ее обвис, но на скамейке напротив Гокко сидел ласково ворчавший Пиччи-Нюш. А это значило, что все опасности минули, и жизнь победила снова.
-- Ты опять спас меня, Пиччи! Это колдовство?
-- Ну, как тебе сказать... -- смутилась обезьянка. -- Немного есть, конечно. Но главное -- выдержка, быстрота реакции, точный расчет течения и ветра. А вылечил тебя я, вообще, без всякого колдовства. Массаж, внушение и чуть-чуть Тибетского бальзама.
-- Ты говоришь странные слова. Я не понимаю их.
-- Прости меня, братик. Я расхвастался, -- конечно, это очень некрасиво. Понимаешь, за два года столько пришлось узнать, увидеть и услышать -- во сне не приснится. А уж приключений было!.. Я потом расскажу тебе. А пока надо отдохнуть и многому поучиться. Думаю, сейчас не стоит возвращаться в родное племя. Сородичи решат, что злые духи спасли тебя, и опять могут сделать какую-нибудь жестокую гадость. Или возьмутся лечить. Бр-р-р! -- Пиччи передернуло от возмущения. -- Нет уж, поедем со мной. Там тебе точно не придется скучать, -- загадочно прибавил он и, обернувшись, крикнул вдруг, что было мочи: -- Ходу! Ходу!
Ветер выгнул паруса, Гокко схватился за скамью, лодка, чиркнув килем по воде, оторвалась от реки и взмыла в небо. Пиччи-Нюш, важный и невозмутимый, мечтательно смотрел перед собой, обкрутив хвост вокруг скамейки. Земля уменьшалась с непостижимой скоростью, вот уже Паранапанема казалась не толще крохотной серебристой змейки килимпуру. Воздух свистел в ушах, облака приближались. Вытянув шею, леденея от веселого ужаса, Гокко глядел вниз.
Внезапно туман пропал, облака оказались внизу, и солнце встало над лодкой в синем сверкающем небе. От холода и от величия окружающей его картины индеец зябко дрожал...
В этом месте рассказа Алена не выдержала:
-- Лиза-а-а! -- заныла девочка, стесняясь обратиться к Печенюшкину. --Он же замерзнет там совсем! Это в самолетах печки топят, а в лодке печки нет. Лодка же деревянная, она же сгореть может...
-- Ну, Алена, -- зашипела Лиза на сестру, -- не перебивай!
-- Да, не перебивай! Я бы ему свою шубку отдала. Знаешь, какой там зверь теплый. Он называется цигей.
-- Какой еще цигей? -- не поняла Лиза. -- А-а, вот ты о чем! Это из баранов шубы называются цигейковыми.
-- Неправда! Мне мама говорила. Из баранов шубы называются каракулевыми. Они очень много денег стоят. У мамы пока столько нету.
-- Печенюшкин! -- взмолилась Лиза. -- Ну объясни ты ей! И скорее дальше рассказывай.
-- Ты что, Лиза! -- удивился Пиччи. -- Неужели никогда цигеев не видела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Солнце палило беспощадно, речная свежесть уже не чувствовалась, а боль становилась все нестерпимее. В ногах у мальчика лежал небольшой узелок с запасом еды на несколько дней. Но ни есть, ни пить не хотелось.
Прошло два года с тех пор, как Гокко расстался со своим верным другом Пиччи-Нюшем. Маленький индеец никогда не рассказывал о событиях той страшной ночи, он и вообще был немногословным. Вернувшись домой тогда, он на расспросы вождя отвечал просто. Сварил, мол, колдун похлебку из сушеных грибов, съел, потом вскочил с воплем, схватился за живот, кинулся в костер и сгорел. На рассвете Гокко удалось ослабить веревки, он развязал их, освободился и вернулся, проплутав два дня в лесу. Радость от известия о смерти Кутайры была так велика, что никто и не задумался, правду ли говорит мальчик.
Гокко не мог забыть своего кровного брата, но старался вспоминать о нем как можно реже. Суровая жизнь индейского племени занимала его время целиком, а спал мальчик крепко и без сновидений. Да и было ли все это? Страшный хохот колдуна, рев крокодила-оборотня с рогатиной в черной окровавленной пасти, безжизненное тельце Пиччи за спиной, хижина богов, белая птица, пропавшая в рассветном небе... Лучше считать, что не было, так спокойнее. Но порой его охватывала непонятная тоска, тогда он уходил на знакомую поляну в гуще зарослей и долго сидел на траве, глядя перед собой и обхватив руками колени.
Сейчас же маленький индеец мог думать только об одном, надо, стиснув зубы, не ждать смерти, а смело шагнуть ей навстречу, как и подобает мужчине. В его узелке с едой лежала крохотная высушенная тыква. Тыква была полая, и отверстие в ней затыкала деревянная пробка. Это был прощальный подарок знахаря Чимбу -- настойка корня чимиргеза. Один глоток, и душа покидает тело мгновенно и безболезненно. Тяжело раненным в бою или на охоте воинам, которых уже нельзя было спасти, яд позволял достойно перейти из этого мира в другой.
Собрав всю свою волю, Гокко смог чуть приподняться и, дотянувшись до узелка дрожащими пальцами, придвинуть его к себе. Не меньше получаса ушло на то, чтоб распутать узел. Зажав в кулаке тыкву, он вытащил пробку зубами, выплюнул ее, затем, с усилием, поднес горлышко тыквы к губам.
Страшный удар сотряс плот, мальчика отбросило вперед, к самому краю, тыква, выскочив из его слабой руки, упала на тонкие бревнышки настила. Сквозь щель между двумя бревнышками яд, булькая, пролился в реку.
Толстенная коряга -- на нее-то и наткнулся плот, -- прочно зацепив ненадежное сооружение, удерживала его на середине реки.
"Откуда коряга?! -- успел подумать Гокко. -- В этих местах всегда была жуткая глубина. Такого просто не может быть!"
А навстречу, против ветра, против течения с бешеной скоростью неслась к нему лодка с надутым в сторону плота, вопреки всем законам природы, парусом. На верхушке мачты, чудом удерживаясь, сидела маленькая обезьянка. Ветер раздувал ее длинную красновато-золотую шерсть.
-- Держись, братик!! -- кричала обезьянка. -- Держись...
Лодка пронеслась мимо плота, и мальчик, непонятно как, оказался на ее корме. Коряга тут же пропала, а плотик, уже без человека, поплыл по течению дальше. Обезьянка одним прыжком перемахнула с мачты на плечо Гокко, ласково обмахнула его лицо длинным пушистым хвостом, вгляделась в глаза своими голубыми, в темных ресницах, глазами.
-- Пиччи... -- прошептал маленький индеец, теряя сознание...
-- Вставай, вставай! Ишь, разлегся, маленький лежебока, -- вернул Гокко из сна заботливый голос Пиччи. -- Тоже, надумал: яд, смерть, что за глупости! А вашему знахарю я бы не позволил лечить даже дохлого тапира. Лень, дедовские методы, отсутствие современного оборудования... По уровню медицины, если хочешь знать, ваше племя тупинабама занимает семьдесят второе место в мире. А на дворе шестнадцатый век -- надо идти ногу со временем! Твой знахарь всех больных поит из одной и той же миски и никогда ее не моет. Ладно, хватит об этом, а то я расстраиваюсь.
Мальчик открыл глаза. Удивительно, он чувствовал себя таким же здоровым и сильным, как до болезни. Воды Паранапанемы по-прежнему текли вокруг, неся лодку по течению, парус ее обвис, но на скамейке напротив Гокко сидел ласково ворчавший Пиччи-Нюш. А это значило, что все опасности минули, и жизнь победила снова.
-- Ты опять спас меня, Пиччи! Это колдовство?
-- Ну, как тебе сказать... -- смутилась обезьянка. -- Немного есть, конечно. Но главное -- выдержка, быстрота реакции, точный расчет течения и ветра. А вылечил тебя я, вообще, без всякого колдовства. Массаж, внушение и чуть-чуть Тибетского бальзама.
-- Ты говоришь странные слова. Я не понимаю их.
-- Прости меня, братик. Я расхвастался, -- конечно, это очень некрасиво. Понимаешь, за два года столько пришлось узнать, увидеть и услышать -- во сне не приснится. А уж приключений было!.. Я потом расскажу тебе. А пока надо отдохнуть и многому поучиться. Думаю, сейчас не стоит возвращаться в родное племя. Сородичи решат, что злые духи спасли тебя, и опять могут сделать какую-нибудь жестокую гадость. Или возьмутся лечить. Бр-р-р! -- Пиччи передернуло от возмущения. -- Нет уж, поедем со мной. Там тебе точно не придется скучать, -- загадочно прибавил он и, обернувшись, крикнул вдруг, что было мочи: -- Ходу! Ходу!
Ветер выгнул паруса, Гокко схватился за скамью, лодка, чиркнув килем по воде, оторвалась от реки и взмыла в небо. Пиччи-Нюш, важный и невозмутимый, мечтательно смотрел перед собой, обкрутив хвост вокруг скамейки. Земля уменьшалась с непостижимой скоростью, вот уже Паранапанема казалась не толще крохотной серебристой змейки килимпуру. Воздух свистел в ушах, облака приближались. Вытянув шею, леденея от веселого ужаса, Гокко глядел вниз.
Внезапно туман пропал, облака оказались внизу, и солнце встало над лодкой в синем сверкающем небе. От холода и от величия окружающей его картины индеец зябко дрожал...
В этом месте рассказа Алена не выдержала:
-- Лиза-а-а! -- заныла девочка, стесняясь обратиться к Печенюшкину. --Он же замерзнет там совсем! Это в самолетах печки топят, а в лодке печки нет. Лодка же деревянная, она же сгореть может...
-- Ну, Алена, -- зашипела Лиза на сестру, -- не перебивай!
-- Да, не перебивай! Я бы ему свою шубку отдала. Знаешь, какой там зверь теплый. Он называется цигей.
-- Какой еще цигей? -- не поняла Лиза. -- А-а, вот ты о чем! Это из баранов шубы называются цигейковыми.
-- Неправда! Мне мама говорила. Из баранов шубы называются каракулевыми. Они очень много денег стоят. У мамы пока столько нету.
-- Печенюшкин! -- взмолилась Лиза. -- Ну объясни ты ей! И скорее дальше рассказывай.
-- Ты что, Лиза! -- удивился Пиччи. -- Неужели никогда цигеев не видела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51