– А не знаете ли, где находится Матвей Федорович Казаков и каково его здоровье? – поинтересовался Воронихин.
Ему ответили, что Казаков здоровьем не обижен, под его началом строятся сразу две церкви, одна на Маросейке – Козьмы и Демьяна, другая – Ивана Предтечи на Садовой Земляной. Но сам Матвей Казаков, в полном спокойствии за своих сыновей – архитекторов, которым поручил наблюдение за постройкой храмов, уехал не то в Калугу строить усадьбу барину Еропкину, не то на Смоленщину, к купцу и промышленнику Барышникову.
Так и не пришлось Андрею Никифоровичу в этот раз повидать славных московских зодчих. До отъезда в Братцево он не пошел смотреть строящиеся казаковские церкви, но в дом московского дворянства в казаковский колонный зал «благородного собрания» решил пойти. Об этом зале ему уже приходилось слышать в Петербурге наилучшие отзывы. Колонный зал, созданный Матвеем Федоровичем, восхитил Воронихина беспредельно. Это был только зал, огромный прямоугольник, со всех четырех сторон уставленный массивными коринфскими колоннами. Зал строгий и величественный, приспособленный для официальных и торжественных собраний московского дворянства, по замыслу зодчего мог служить для балов и представлений. Ради этого Казаков решил допустить роскошную роспись потолка, которая показалась Воронихину излишней. Впоследствии, спустя годы, эта «амурная» роспись была уничтожена пожаром и вновь не восстанавливалась…
На следующий день Воронихин выехал в Братцево.
Павел Строганов с нетерпением ожидал дорого гостя. Обрадованный приездом Воронихига, он на той иге неделе устроил пирушку, пригласив многих гостей из Москвы и соседних усадеб. Среди них были родственники матери – княгини Трубецкой и родственники тещи – княгини Голицыной. Воронихин здесь почувствовал себя не отщепенцем и как бы не выходцем из Камскою Усолья, а вполне своим человеком. Павел Строганов почитал его даже повыше всех остальных гостей. Он с нескрываемым торжеством представил им Воронихина, сказав, что это и есть тот самый Андре, о котором он много им рассказывал и о котором старый граф пишет восторженные письма в связи с перестройкой дворца. В шумном веселии, происходившем в усадьбе Трубецкой, только супруга Павла Строганова – красавица, похожая на Сикстинскую мадонну Рафаэля, София Владимировна, чувствовала себя слегка омраченной: ее первенец, младенец Саша, прихворнул, и поэтому она часто отлучалась от гостей, бегала в детскую комнату, где «нянюшки» и «мамушки» с лекарем заодно суетились около ребенка. Между тем веселье в доме не умолкало, слышались изысканные разговоры на русском и французском языках вперемешку. Сама знаменитая Голицына, которой приходилось и с царями разговаривать и с королями танцевать, приставив лорнет к заплывшим глазам, разглядывала Воронихина и находила в его приятной внешности и манерах много общего с бароном Строгановым: «Вот ведь от простой девки, а каков человек! Князь да и только! Скромен? Да, но за этой внешней скромностью кроется волевая, устремленная натура!.. Шутка ли, взял на себя труд восстанавливать и исправлять непревзойденного Растрелли. Дерзко, однако похвально, стало быть, чувствует в себе силу. Женить бы его. На ком только?..»
– Андре, – обратилась старая княгиня к гостю, – не спешите покидать наши Палестины. Попо вас так ждал, так ждал… Побывайте и в Городне. Я. хочу, чтобы вы осмотрели мою усадьбу. Мне она ужасно надоела. Вы будущая знаменитость, – да, да, я не шучу. Составьте мне проект новой усадьбы. Быть может, вскоре вы мне его и представите на усмотрение?..
– Скоро не могу, ваше сиятельство, – сказал Воронихин. – Я очень медленно работаю, а главное, прежде чем думать о проекте сооружения, обязан я осмотреть местность, где надлежит ему быть… И еще я должен знать желание владельцев: ради какой цели они намерены построить дом на лоне тихой деревенской природы? Будет ли это усадебный центр с управлением над множеством крестьянских душ, раскиданных в окрестностях, или же та усадьба будет только местом для веселого отдыха знатных особ?..
– Я вас понимаю, Андре. Приезжайте ко мне вместе с Попо, поживете, увидите. Я надеюсь, что вы составите план, достойный вашего дарования, – заявила Голицына. И все вокруг поняли, что Андрей Никифорсчич княгине понравился и что зять ее, Павел Александрович, умеет выбирать друзей.
Вечером, при свете цветных фонарей, развешенных на деревьях в приусадебном саду, Павел Строганов и Воронихин гуляли вдвоем по заросшим травою тропинкам. Никто им не мешал. Были у друзей свои сокровенные разговоры, свои приятные воспоминания, были и печальные слухи о событиях последних лет и даже дней во Франции. Первым заговорил об этом Воронихин, он знал, что разговор о Франции будет по душе Павлу, потому и начал с вопроса:
– Скажите, Павел Александрович, как чувствует себя, наш друг? Вы, полагаю, переписываетесь с ним?
– Да, переписывался, храню его письма, как святыню, могу показать, если желаешь. Но это после. Теперь наша переписка кончилась и кончилась навсегда…
– Почему? Разошлись во мнениях?
– Нет, Андре, хотя меня дальнейшие события во Франции и разочаровали, хотя изменились мои мнения о революции. А Жильберу писать не к чему, ибо он погиб, как погибают храбрые и честные люди.
Воронихин остановился от неожиданности, помрачнел, и, медленно шагнув дальше, взял под руку Павла.
– Рассказывайте, все, все рассказывайте: за множеством дел своих не замечал я происходящего там. Рассказывайте, готов вас слушать хоть до утра…
Они не спеша свернули в глубь сада, зашли в беседку и там, в кругу невысоких колонн под куполом, в уединении, Воронихин услышал от Павла множество новостей.
– С тех пор как мы по милости ее величества выбыли из Парижа на родину, там совершались события самые поразительные, – начал Павел не спеша и припоминая главное. – Во-первых, вскоре после нашего отъезда был убит великий оратор Мирабо… В начале прошлого года, – ты это должен знать, – казнен Людовик. Смертный приговор королю, вынесенный по приказу Конвента, был подписан Роммом… А потом разгорелась борьба в Конвенте между двумя партиями – жирондистами и монтаньярами. Вспыхивали восстания в Лионе, в Париже. Жирондистов заперли в тюрьму. Но и Гора недолго господствовала. Происходило страшное, чудовищное и непонятное. Каких только декретов не было вынесено за эти годы!.. Три тысячи восемьсот семьдесят декретов!.. Ромм создал даже свой «революционный календарь». Между прочим, он успел мне его прислать – покажу. Робеспьер в Конвенте предложил декретировать существование какого-то нового бога и бессмертие души. И даже справляли праздник «высшего существа» под председательством Робеспьера… Марат погиб от кинжала Шарлотты Корде… Казнили Дантона, Робеспьера, Шомета, ученого Лавуазье, поэта Шенье… Нет, видимо, они не научились ни революции делать, ни управлять собой… Я разочарован, друг мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66