– Слава богу, что дарохранительница стоит на престоле и, кроме духовных лиц, ее никто не видит. Одно скажу, ваше сиятельство, такого сытенького Иисуса можно, не греша, и на табакерке изобразить!..
– Вот так оценил! Прямо по-мужицки, – ничуть не обиделся граф и снова стал расспрашивать Самсона о Сольвычегодске.
Суханов был прост, не робок и откровенен:
– Однако жаль, ваше сиятельство, деревянные палаты ваших предков в Сольвычегодске, как вам ведомо, еще в девяносто восьмом году снесены до основания. А как по-богатырски крепки они были. Ох, и умели же наши деды, вологодские мужички, топоришком владеть!.. Двести тридцать годов палаты стояли!.. Лиственница такое дерево, что мореному дубу не уступит. Я помню те палаты и внутри бывал. И глазу было приятно, и уму понятно. Вот как строили!.. А кожаный возок, в котором при царе Грозном Строгановы в Москву ездили, тот целехонек стоит на паперти собора. Кожа ветхая стала, а полозья – хоть сейчас поезжай… И еще, ваше сиятельство, соборный поп какую-то кисть подвесил под паникадило и по той кисти погоду предсказывает. Ежели кисть влажная, будет дождь, ежели сухая – ведренным дням… и все за чудо принимают. Но это разве чудо?.. Пустяк! Чудо – это наш Казанский собор. Вот это чудо, ваше сиятельство. Говорят, сам генерал Кутузов приходил, смотрел и, не дожидаясь освящения, встал на колени и трижды перекрестился на собор прямо с Невского тротуара на глазах у публики. Да когда и строили, он заглядывал, любовался…
Так, переходя от одной мысли к другой, Самсон понемногу рассказывал графу то о Сольвычегодске, то высказывал свои впечатления по поводу построенного собора. Между тем Воронихин успел обойти галерею и возвратился в минералогический кабинет. Он подошел к концу беседы графа с простодушным, себе на уме, видавшем многое на своем веку каменотесом. Граф спросил напоследок Суханова еще о том, как живет народ у Соли-Вычегодской, на что жалуется.
– Как сказать, ваше сиятельство… русский народ терпелив. Ни на что не жалуется. А что плохо бывает, в том винят себя и волю божью… А если же в корень смотреть да поглазастее, то кое-что в жизни тамошних людей и приметить можно. Конечно, если бы не лесные порубки для Архангельских корабельных пристанищей да не рыболовство и звероловство, да если бы еще мужик к северу от Вологды и Устюга был крепостной, барский, тогда бы на той земле и жить нечем, хоть протягивай ноги, хоть, как медведь, лезь в берлогу и посасывай коготь-ноготь… Без привозного хлеба там не житье, без заработков на стороне – тоже. В деревнях зиму и лето только старый да малый живут, а годная мужицкая сила вся на отходе. Слава богу, что помещиков там нет, начиная от Устюга, Красноборска и до Пустозерска. А на монастырских да государевых скудных землях мужик себя вольготнее чувствует, а главное его продавать нельзя. Это очень умственно предусмотрено, ваше сиятельство. Для северного крестьянина надо дать облегчений всяких побольше. Иначе обезлюдеет Север Люди текут, кто на Урал в ваши новые вотчины, кто в Питер. А народ крепкий, лесной, выносливый. Мало ли таких образуются на новом месте и домой приезжают только за семьями…
– Интересно его послушать, Андре, – сказал граф, переводя усталый взгляд на Воронихина. Он поднялся и протянул Суханову руку. – Благодарю, Самсон, за беседу. А за медалью добро пожаловать в октябре…
Пролетели последние перед освящением собора дни.
Весь Невский проспект, весь Петербург в тот сентябрьский солнечный день выглядел празднично. Дворники, швейцары, вся полиция, пешая и конная, подчистились, приоделись – кто нарядно, кто парадно. Войска от Зимнего дворца до собора построились шпалерами по обе стороны переполненного народом проспекта. Оставался узкий проезд для царской семьи и свиты. Под легкий перезвон колоколов, словно бы притаившихся от посторонних глаз, под аттикой над правым проездом колоннады, царский кортеж подъехал к северным «флорентийским» вратам.
На пороге храма согбенный, но старавшийся держаться: бодро, граф Строганов на золотом подносе вручил Александру Первому ключи от собора. Царь принял их, поздравил графа и передал ключи стоявшему навытяжку адъютанту. Войдя в собор, царь прошел на свое место. С обеих сторон царского места, драпированного бархатом, как бы сползали мраморные массивные консоли, над головой царя бронзовый орел распростер крылья, а золотые буквы гласили: «Сердце царево в руце божией». Царь, идя на свое место, взглянул на пустующую кафедру, находившуюся с левой стороны перед алтарем. Здесь место для самого митрополита на случай произнесения проповеди. И тоже начертаны слова: «Прийдите послушайте, страху господню научу вас».
Царь успел прочесть ту и другую надписи, задумчивый, с бледным серьезным лицом сделав два-три шага по ступеням, встал на уготованное под двуглавым орлом место. Началась служба. Царь редко и лениво крестился, думая о первом кирпиче, положенном при закладке собора десять лет назад. Десять лет понадобилось, чтобы построить и украсить грандиозное здание. Четыре миллиона и двести тысяч рублей. Тысячи людей, простых и ученых, дешевых и дорого оплачиваемых, десять лет черпали из казны деньги. И вот, наконец, собор готов…
Мысли царя, несмотря на роскошь, на блестящее, гармоничное великолепие храма, беспокойно витали, не в состоянии остановиться на чем-то одном.
«…Страху господню научу вас… Сердце царево в руце божией…» – Слова эти навязчиво засели в мозгу, рождая у государя мрачные думы. Чувство «Страха господня» ему было давно уже не чуждо, и то, что сердце ненадежно бьется даже в царской груди, это тоже истина. Ведь и у задушенного отца, Павла Первого, и у злосчастного деда Петра Третьего, убитого в Ропше, сердца слишком малое, слишком короткое время находились в «руце божией»… Как знать, как предвидеть свою судьбу?.. И хотя с амвона торжественно разносились по всем трем нефам и ввысь, под самый купол, слова горластого протодиакона:
«…Благочестивейшему и самодержавнейшему великому государю нашему, императору Александру Павловичу всея России, подаждь, господи, благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение и во всем благое поспешение, на враги же победу и одоление и сохрани его на многа лета…» – выражение тревоги не сходило с лица царя. Те же слова, только с изменением царского имени произносились при жизни отца и деда, а от дворцовых переворотов уберечь их не могли!..
Граф Строганов, увешанный орденами, стоял с правой стороны от царского места, делая вид, что внимательно слушает литургию, изредка искоса поглядывал на государя, и думы, не бескорыстные, осеняли его старческую голову: «Имя мое, как и имя строителя сего храма по долженству упрочится в веках… Вот если бы еще прибить чугунную доску на стену с медными литерами моего имени… Жить мало осталось… Сюда бы прах мой поместить под своды храма…»
Все из близких графа, кто видел его на освящении собора, могли безошибочно сказать, что дни знаменитого покровителя искусств сочтены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66