Петринский. Забавно! Продолжай!
Глафира (резко).Разумеется, продолжу!
Петринский (снисходительно). Прошу!
Глафира. Ты помнишь тот декабрьский вечер тысяча девятьсот тридцать восьмого года? Папа умер летом, мне шел восемнадцатый год. Снега не было, но было холодно и мрачно! Весь день я провела с мамой, которая непрерывно плакала и проклинала нищенскую пенсию, которую она получала за отца. В нашей мансарде было холодно, как в леднике. У нас не было ни угля, ни денег. Только несколько левов на хлеб, и больше ничего! Мы тщетно искали работу. Неумолчный бесполезный плач мамы вывел меня из равновесия, и я вспылила… накричала на нее… схватила свое старенькое пальто и выскочила на улицу. Я шла куда глаза глядят. О, я вовсе не была в отчаянии, не собиралась покончить жизнь самоубийством или пойти не панель! Во мне была… и есть еще… какая-то дьявольская жизненность! Я мечтала о будущем! Хотела учиться в Академии художеств… а денег не было даже на хлеб… я голодала и мерзла! Мимо меня мчались лимузины с элегантными дамами в каракулевых манто. Проходили гоноши и девушки, которые направлялись в горы кататься на лыжах… сверкали витрины с шелком и сногсшибательными туфлями! И тогда… Да, тогда мне стали смешны моя мораль и мое целомудрие! Несознательно… а может быть, и вполне сознательно… черт его знает, как… я оказалась перед твоим домом! Окно кабинета было освещено. Я позвонила. Вошла. О, как приятно и тепло было у тебя! Микроскоп… наука… тома человеческой мудрости… красивый мужчина в шелковом халате. Да, я вошла! Вошла невинной девушкой, а после полуночи вышла развратницей! (Резкий смех.)Обычная история, правда?
Петринский (хриплым голосом, запинаясь).Ты не сказала только одного: что ты призналась мне в любви.
Глафира (презрительно).Идиот! Голод и холод принудили меня это сделать.
Петринский. Ты могла согреться и поесть и без этого. Я никогда не отказывал в помощи бедным.
Глафира. В тот момент для меня достойнее было за дорогую цену продать свое тело, чем просить милостыню.
Петринский. Вот в этом-то все и дело! Тогда я не понимаю, чем же я виноват?
Глафира. Ты должен был жениться на мне! На следующий же день.
Петринский. Чтобы быть теперь в положении Велизара?
Глафира. Нет! Тогда я, несмотря не свой отчаянный поступок, была еще чистой и неиспорченпой… Может быть, я стала бы верной супругой.
Петринский. О-о-о! Ото «может быть» у женщин как уравнение со ста неизвестными!
Ана. Тебя ничто не может оправдать, Харалампий! Все мы знаем, какую жизнь ты вел.
Глафира. Несчастье пришло потом, когда я действительно его полюбила.
Петринский (саркастически, всем).Да! Действительно полюбила, после того как я пять лет содержал ее, пока она училась в Академии! И в благодарность за это она завела против меня дело! Вот! (Показывает на Глафиру.)Пусть скажет, сколько денег и нервов мне это стоило!
Глафира (саркастически).Заметьте! Вначале деньги, а потом нервы! (Гневно, Петринскому.)Глупец, на этот поступок меня толкнули ревность и отчаяние! Я хотела скомпрометировать тебя в глазах твоего общества! Мне уже было невмоготу видеть, как на меня указывают пальцами, я не желала быть содержанкой, ради того чтобы девочки, с которыми ты играл в теннис и ходил на балы, оставались целомудренными! Но они были дочерьми миллионеров, а я – бедная! И ты казался порядочным, а они – непорочными за счет моего падения! Как же мне было не озлобиться?
Петринский. Ты получила отступное, но потеряло мое уважение.
Глафира (горько).Я потеряла много больше, чем твое уважение! Я потеряла уважение к самой себе! Мне начали нравиться только такие мужчины, из которых я могла извлечь выгоду! Влюблялась я почти искренне, кокетничала, даже была счастлива, но только если видела выгоду. Точно, правильно оцененную выгоду! Это было странное сочетание инстинкта любви и расчетливости женщины, желающей получше устроиться. Ненависть к тебе перешла в веселую снисходительность! Я посвятила себя искусству. Стала снова жизнерадостной и остроумной. Но вместе с тем – и счетной машиной.
Велизар. Ты была такой, когда я тебя встретил?
Глафира. Да, милый! Именно такой! Жизнь словно смеялась надо мной! Твоя любовь предложила мне все, о чем я мечтала во времена непорочной молодости! Но как поздно это пришло! И как было бесполезно! Мне нравились в тебе твоя молодость… твоя пылкость… и в тоже время твое общественное положение! Я тебя действительно любила, но после того как мы поженились, стала тяготить твоим наивным доверием ко мне, твоей неопытностью в любви! Жизнь уже создала у меня дурные рефлексы быстро наступающей от однообразия скуки.
Велизар (с болью).Какой цинизм!
Глафира (удивленно).Почему ты называешь это цинизмом? Это как болезнь! (Гневно, Петринскому.)Это яд, который ты в ту голодную… холодную ночь влил в мою душу! Яд твоего пошлого, жадного до денег мира, мира выскочек… который превращал красоту человеческих чувств в оргию разврата.
Петринский (остальным).Поняли? Выходит, я виноват во всем!
Глафира (тихо).А кто же еще? (После паузы, Велизару.)Но несмотря на это, я была тебе верна! Жила бурно, но не изменяла!
Велизар (горько).Пока не оценила Теодосия!
Глафира (со вздохом).Да! Он стал приходить к нам! Рассказывал мне о своих далеких путешествиях! У меня дух захватывало, когда я слушала о красочности и полутонах Гогена! Все, что я знала из книг, оживало… становилось ярким, как в жизни! (Тихо, всем.)Вы меня упрекаете? Это приступы чувственности, воображение, которые я унаследовала от отца! Иначе я не была бы художницей… и не была бы так непостоянна и невоздержанна в своих чувствах! (После паузы, Теодосию.)Однажды ты пришел ко мне в мастерскую к вечеру… Велизар был в отъезде. Я работала… в сущности, забавлялась… Натюрмортом. Ты застал меня именно в такой момент отрешенности… опьянения красками! И тогда вдруг… я увидела тебя в какой-то дикой цветовой симфонии… Я полюбила тебя и захотела быть с тобой.
Петринский (гневно ее прерывает).И в этом цветовом опьянении… в этой симфонии красок… тоже я виноват?
Глафира (взволнованно).Только ты, и никто другой! Мое чувственное состояние… Мое творческое вдохновение… были тем сосудом, в который ты годами вливал свой яд!
Петринский (саркастически).Интересно, а почему этот яд на тебя действовал, а на меня нет?!
Глафира. Потому что ты чудовище, которое высовывает из ледяной научной пещеры только голову и не может сгореть в огне страстей! А я человек искусства… Моя сущность – волнение. И поэтому я сгораю!
Петринский. Неужели в искусстве нет места мысли и воле?
Глафира. Есть! Но ты убил их во мне. (Всем.)О! Не думайте, что я так бесстыдна и развращена, как это может показаться. Теодосий часто приходил ко мне в мастерскую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20