Лейтенант закончил. Михаил шел, толкал, разворачивал опоры пушки, перекидывал по цепочке ящики с патронами, растягивал вместе с другими бойцами маскировочную сеть, но впечатление неоплаченного кино не уходило. Было совсем не страшно, как будто война была неотъемлемой частью фильма.
Усевшись в дырчатое сиденье, он покрутил штурвалы наводки, описав стволом полный круг. Позиция в кустах чуть в стороне от станционных зданий была выбрана правильно – обзор что надо. Проем в стене леса, уже казавшегося черным на фоне вечерней зари, куда ныряли колеи железки, тоже просматривался хорошо, как и подъездная дорога. «Толковый», – подумал он о лейтенанте.
Водители отогнали машины под росшую в отдалении группу деревьев и укрывали их притащенными из леса ветками. Видимо, связисты с рацией расположились там же – один из них, с катушкой телефонного провода, шел как раз оттуда. Лейтенант подбежал к позиции, проверил все что мог. Вот он как разволновался, хотя и тщательно это скрывал. К чему придраться, так и не обнаружил и убежал ко второму орудию.
Потихоньку стемнело окончательно, костры разжигать лейтенант запретил. Поужинали сухим пайком. Бойцы устраивались на ночлег, шуршали плащ-палатками.
В караул Михаила не назначили, он жалел об этом. Сон не шел. Михаил перевернулся на спину. Было ясно, бездонное небо манило, втягивало в себя. Казалось, это единственное, что осталось от реальности. От станции доносился лязг сцепок, шипение пара, паровозные гудки, какие-то команды, топот – разгружалась пехотная часть.
Изредка в лесу оживала кукушка, но спрашивать ее, сколько осталось лет, Михаилу не хотелось. Совсем.
* * *
Дорогая Алевтина Тимофеевна! С прискорбием сообщаю, что ваш муж, Чеботарев Михаил Никифорович, пал смертью храбрых в боях с гитлеровскими захватчиками. Он до последнего дыхания хранил вашу с сыном фотографию у самого сердца. Передайте его сыну, когда он вырастет, что мы отомстим фашистским стервятникам за смерть его отца. Командир в/ч № 56238 капитан Трофимов.
Это письмо сгорело в разбитом прямым попаданием снаряда почтовом грузовике. Младший сержант РККА М. Н. Чеботарев был внесен в списки пропавших без вести
Строй на пыльном утоптанном плацу неподвижен, хотя и лишен парадной четкости. Часть бойцов с положенными по штату мосинскими карабинами, часть пока без оружия.
За строем людей, на утрамбованной тысячами колес площадке – разных оттенков потрепанные полуторки да несколько «ЗИСов» с будками реммастерских и топливными цистернами. Машины разномастные, несколько новеньких, только что с конвейера, остальные, как и большая часть людей в строю, из колхозов, с заводов, со строек.
Угловатые рупоры громкоговорителей на столбах притягивают глаза бойцов и командиров.
«Граждане и гражданки Советского Союза!» – Молотов, ага. – «Сегодня, двадцать девятого июня, в четыре часа утра, без объявления войны…» – Ну вот и все, Андрюха. Началось. Твоя дата, которую ты так старался донести, не сыграла, все пошло иначе. Как ты пыжился над книжками там, в похожих уже на сон девяностых, как ты проклинал вместе с многомудрыми авторами якобы бестолковых советских генералов! Дата «двадцать второе июня» там, в будущем, казалась настолько очевидной, что только идиоты могли ее прошляпить. Тебе даже в голову не могло прийти, что даже такой основополагающий, казалось бы, незыблемый исторический факт есть всего лишь результат, сумма, точка фокуса массы обстоятельств, решений различных лиц и кропотливых расчетов. Не все из которых может зафиксировать разведка, учесть в своих выкладках даже самый лучший штаб, предвидеть самый проницательный политик. Ты думал – только пустите меня туда, только дайте развернуться. Дали. И что?
А ничего. Твоего послезнания больше нет. Да его, как выяснилось, и не было вовсе. Так, иллюзия. Ты всего лишь один из пяти или скольких-то там миллионов бойцов. И ничем принципиально от них не отличаешься, разве что образование получше многих. Короче, стой в общем строю и не чирикай. Что должен делать – делай. А там посмотрим, что будет.
Молотов умолк. Сталин выступит в двенадцать по Москве, а пока присяга.
На плац втащили покрытую красной материей тумбу, установили рядом со сгруженными на землю длинными ящиками. «Равнение на знамя!» – Знаменосцы печатают шаг, все не так парадно-безупречно, как он привык видеть – но слегка поползший после окончания речи строй замирает на вдохе.
– Амирджанов!
– Йй-я!
По алфавиту Андрей был предпоследним, из своей второй шеренги он наблюдал, как подобные ему новобранцы выходили строевым к накрытой кумачом тумбе, зачитывали текст, расписывались в книге и возвращались в строй уже с положенными по штату водителям карабинами.
Дошла очередь и до него. Неловко пытаясь рубить шаг, он промаршировал к осененной знаменем тумбе и взял переплетенную в красный дерматин книжицу.
– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…
Далеко на западе «лаптежник» с крестами на плоскостях переворотом через крыло входит в пике над станцией. На путях два поезда, головами в разные стороны. Вокруг – суета, разбегаются люди-муравьи. В кустах рядышком – деловое шевеление, на тонком хоботке пульсирует желто-красный огонек. От тридцатисемимиллиметрового зенитного автомата с земли тянется цепочка светящихся шариков.
– … вступая в ряды Рабоче-Крестъянской Красной Армии…
Зенитчик в штампованной чашке сиденья сосредоточенно доворачивает штурвальчики наводки. Изломанные крылья пикировщика бьются в сетке прицела, как шершень в паутине. Заряжающий забивает в приемник очередную обойму.
– … принимаю присягу и торжественно клянусь…
Носок кирзового сапога аккуратно, даже нежно, давит педаль спуска, трассы идут к пойманному «Юнкерсу», от которого уже отделяется серия бомб. Треугольник фюзеляжа вытягивается, выходит, сволочь. Ладно. Бомбам лететь еще почти километр, секунд пять. И, похоже, в сторону. Работаем.
– … быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом…
Очередная обойма забита в патронник, длинный тонкий ствол доворачивается на следующий пикировщик. Очередь. Один из снарядов приходит прямо под мотор, от «лаптежника» отделяются какие-то ошметки, клубы дыма… И очередная серия черных точек. Успел сбросить, сука. Работаем. Обойма. Поймать следующего. Ог-гонь!
– … строго хранить военную и государственную тайну…
В сотне метров восточнее расчет второй установки лихорадочно стаскивает с орудия маскировочную сеть. Молодой парнишка в кажущейся огромной каске завороженно смотрит на идущие к земле бомбы.
– … беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, Комиссаров и начальников…
Лейтенант, лишь самую малость старше пацана в каске беззвучно (за воем сирен «Юнкерса» слов не слышно) орет на растерявшегося.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Усевшись в дырчатое сиденье, он покрутил штурвалы наводки, описав стволом полный круг. Позиция в кустах чуть в стороне от станционных зданий была выбрана правильно – обзор что надо. Проем в стене леса, уже казавшегося черным на фоне вечерней зари, куда ныряли колеи железки, тоже просматривался хорошо, как и подъездная дорога. «Толковый», – подумал он о лейтенанте.
Водители отогнали машины под росшую в отдалении группу деревьев и укрывали их притащенными из леса ветками. Видимо, связисты с рацией расположились там же – один из них, с катушкой телефонного провода, шел как раз оттуда. Лейтенант подбежал к позиции, проверил все что мог. Вот он как разволновался, хотя и тщательно это скрывал. К чему придраться, так и не обнаружил и убежал ко второму орудию.
Потихоньку стемнело окончательно, костры разжигать лейтенант запретил. Поужинали сухим пайком. Бойцы устраивались на ночлег, шуршали плащ-палатками.
В караул Михаила не назначили, он жалел об этом. Сон не шел. Михаил перевернулся на спину. Было ясно, бездонное небо манило, втягивало в себя. Казалось, это единственное, что осталось от реальности. От станции доносился лязг сцепок, шипение пара, паровозные гудки, какие-то команды, топот – разгружалась пехотная часть.
Изредка в лесу оживала кукушка, но спрашивать ее, сколько осталось лет, Михаилу не хотелось. Совсем.
* * *
Дорогая Алевтина Тимофеевна! С прискорбием сообщаю, что ваш муж, Чеботарев Михаил Никифорович, пал смертью храбрых в боях с гитлеровскими захватчиками. Он до последнего дыхания хранил вашу с сыном фотографию у самого сердца. Передайте его сыну, когда он вырастет, что мы отомстим фашистским стервятникам за смерть его отца. Командир в/ч № 56238 капитан Трофимов.
Это письмо сгорело в разбитом прямым попаданием снаряда почтовом грузовике. Младший сержант РККА М. Н. Чеботарев был внесен в списки пропавших без вести
Строй на пыльном утоптанном плацу неподвижен, хотя и лишен парадной четкости. Часть бойцов с положенными по штату мосинскими карабинами, часть пока без оружия.
За строем людей, на утрамбованной тысячами колес площадке – разных оттенков потрепанные полуторки да несколько «ЗИСов» с будками реммастерских и топливными цистернами. Машины разномастные, несколько новеньких, только что с конвейера, остальные, как и большая часть людей в строю, из колхозов, с заводов, со строек.
Угловатые рупоры громкоговорителей на столбах притягивают глаза бойцов и командиров.
«Граждане и гражданки Советского Союза!» – Молотов, ага. – «Сегодня, двадцать девятого июня, в четыре часа утра, без объявления войны…» – Ну вот и все, Андрюха. Началось. Твоя дата, которую ты так старался донести, не сыграла, все пошло иначе. Как ты пыжился над книжками там, в похожих уже на сон девяностых, как ты проклинал вместе с многомудрыми авторами якобы бестолковых советских генералов! Дата «двадцать второе июня» там, в будущем, казалась настолько очевидной, что только идиоты могли ее прошляпить. Тебе даже в голову не могло прийти, что даже такой основополагающий, казалось бы, незыблемый исторический факт есть всего лишь результат, сумма, точка фокуса массы обстоятельств, решений различных лиц и кропотливых расчетов. Не все из которых может зафиксировать разведка, учесть в своих выкладках даже самый лучший штаб, предвидеть самый проницательный политик. Ты думал – только пустите меня туда, только дайте развернуться. Дали. И что?
А ничего. Твоего послезнания больше нет. Да его, как выяснилось, и не было вовсе. Так, иллюзия. Ты всего лишь один из пяти или скольких-то там миллионов бойцов. И ничем принципиально от них не отличаешься, разве что образование получше многих. Короче, стой в общем строю и не чирикай. Что должен делать – делай. А там посмотрим, что будет.
Молотов умолк. Сталин выступит в двенадцать по Москве, а пока присяга.
На плац втащили покрытую красной материей тумбу, установили рядом со сгруженными на землю длинными ящиками. «Равнение на знамя!» – Знаменосцы печатают шаг, все не так парадно-безупречно, как он привык видеть – но слегка поползший после окончания речи строй замирает на вдохе.
– Амирджанов!
– Йй-я!
По алфавиту Андрей был предпоследним, из своей второй шеренги он наблюдал, как подобные ему новобранцы выходили строевым к накрытой кумачом тумбе, зачитывали текст, расписывались в книге и возвращались в строй уже с положенными по штату водителям карабинами.
Дошла очередь и до него. Неловко пытаясь рубить шаг, он промаршировал к осененной знаменем тумбе и взял переплетенную в красный дерматин книжицу.
– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…
Далеко на западе «лаптежник» с крестами на плоскостях переворотом через крыло входит в пике над станцией. На путях два поезда, головами в разные стороны. Вокруг – суета, разбегаются люди-муравьи. В кустах рядышком – деловое шевеление, на тонком хоботке пульсирует желто-красный огонек. От тридцатисемимиллиметрового зенитного автомата с земли тянется цепочка светящихся шариков.
– … вступая в ряды Рабоче-Крестъянской Красной Армии…
Зенитчик в штампованной чашке сиденья сосредоточенно доворачивает штурвальчики наводки. Изломанные крылья пикировщика бьются в сетке прицела, как шершень в паутине. Заряжающий забивает в приемник очередную обойму.
– … принимаю присягу и торжественно клянусь…
Носок кирзового сапога аккуратно, даже нежно, давит педаль спуска, трассы идут к пойманному «Юнкерсу», от которого уже отделяется серия бомб. Треугольник фюзеляжа вытягивается, выходит, сволочь. Ладно. Бомбам лететь еще почти километр, секунд пять. И, похоже, в сторону. Работаем.
– … быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом…
Очередная обойма забита в патронник, длинный тонкий ствол доворачивается на следующий пикировщик. Очередь. Один из снарядов приходит прямо под мотор, от «лаптежника» отделяются какие-то ошметки, клубы дыма… И очередная серия черных точек. Успел сбросить, сука. Работаем. Обойма. Поймать следующего. Ог-гонь!
– … строго хранить военную и государственную тайну…
В сотне метров восточнее расчет второй установки лихорадочно стаскивает с орудия маскировочную сеть. Молодой парнишка в кажущейся огромной каске завороженно смотрит на идущие к земле бомбы.
– … беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, Комиссаров и начальников…
Лейтенант, лишь самую малость старше пацана в каске беззвучно (за воем сирен «Юнкерса» слов не слышно) орет на растерявшегося.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92