Та же вибрирующая нота в голосе следователя, то же ощущение заинтересованного взгляда сквозь светящийся ореол. – Согласно вашим словам, противник отвлек с Московского направления свои ударные части и бросил их на Киев?
– Да, совершенно точно. И в результате они смогли двинуться на Москву только в октябре. Ну а там – зима, да и наши силы поднакопили. В результате Москву им взять не удалось.
– Хорошо. Теперь уточните…
Но задать вопрос следователь не успел. В дверь деликатно постучали. Энкавэдэшник с хрустом от долгого сидения поднялся и прошел к выходу. Надо отдать ему должное, рефлектор лампы он опустил. В конце концов, наблюдать за лицом подследственного нужно лишь при допросе, а мучить человека светом просто так, для сговорчивости, указаний, по всей видимости, не было. Правильный дядька. Гран мерси-с…
Шушукался за дверью прибалт минут пять, а, вернувшись за стол, возвращать лампу в прежнее положение не торопился. Подвигал по столу бумажки, и те, что притащил пару часов назад в папке, и те, что только что положила перед ним стенографистка. Минут пятнадцать оформлял протокол допроса, дал подписать Андрею. Круги от яркого света уже не слепили глаза, и Андрей честно прочел протокол – ничего не переврали, стенографистка была классная, ухитрялась писать все риэл-тайм, не крючками-точками, а нормальным, даже разборчивым почерком. Подписался. Следователь выглядел озабоченным, да и не водилось за ним раньше такой привычки – прекращать допрос через какие-то два часа после начала, на полуфразе.
– Можете идти, Андрей Юрьевич. На сегодня все.
Бухнувшись на койку, Андрей закрыл глаза. Интересно, что произошло? Практика показывала – отклонения от заведенного порядка всегда предвещали перемены. В принципе, он мог бы биться об заклад, что он поднялся во взаимоотношениях с этим миром на очередной уровень.
Левел-ап, так сказать.
Поэтому, когда через час или около того в двери защелкал ключ и в комнату хозяйской походкой почти вбежал плотный человек в ставшем уже нарицательным пенсне, Андрей не особо и удивился. Легко (отдохнул и отъелся на медицинских-то харчах) поднялся с койки и самую чуточку нахально – а и в самом деле, больше пули не дадут – поприветствовал:
– Добрый день, Лаврентий Павлович!
* * *
До сих пор остается загадкой причина резкого поворота сталинской политики. По данным доктора Рихарда Гюнце, имевшего доступ к журналу посещений диктатора, в начале мая 1941 года Сталин, по-видимому, был серьезно болен. По крайней мере, со 2-го по 4 мая не зарегистрировано ни одной встречи с другими советскими бонзами. Но после этой даты интенсивность встреч, совещаний и заседаний резко увеличивается, так что предположения некоторых американских советологов о якобы имевшем место инсульте, видимо, не соответствуют действительности.
Антон Хюбнер. «Накануне грозы». Мюнхен, 2003
… Товарищ Сталин не спал. О, сколько песен, картин и школьных сочинений воспевало бессонные думы Вождя о благе Советской Страны! Сколько строчек, и искренних, и липких от сочащейся с медового языка слюны воспевало горящее в Кремле окно! Ну, положим, охрана Кремля дело знала, и превращать Отца Народов в возможную мишень для засевшего где-то на крыше ГУМа с винтовкой врага никто не собирался. Настоящее окно выходило совсем в другую сторону и находилось ниже кремлевских зубцов.
Но легенда о бдящем в ночи Вожде широко шагала по полям необъятной страны, культивируемая заботливыми агрономами с добрым прищуром глаз. Ибо была политически верной.
В конце концов, большинству людей необходим мудрый и могучий защитник, последняя апелляционная инстанция перед лицом трудной и зачастую страшной жизни. Лучше всего на эту роль, конечно, подошел бы бог. Но поскольку наукой установлено, что бога нет, вакантное место может занять только человек. Человек, который в сознании народа сам становится богом.
Всеблагим.
Всезнающим.
Всемогущим.
И он, Товарищ Сталин (можно было бы перечислить для красоты все его многочисленные должности – но зачем?) был именно таким.
До сегодняшнего (а точнее, уже вчерашнего) вечера.
Лежащая на столе картонная папка, заложенная вместо закладки ярко-красным лоскутом. И часы. Сталин знал, что именно отсчитывают мерно сменяющие друг друга темно-серые цифры на жемчужном фоне. Они отсчитывают секунды его, Товарища Сталина, жизни.
Ему была невыносима сама концепция смерти. Его собственной физической смерти. Он давно составил свое мнение о загробной жизни – в шкворчащие котлы и райские кущи он не верил ни на грош. Потому и ушел из семинарии. Он строил свою загробную жизнь иначе – она должна была продолжиться в строчках книг на библиотечных полках, в грохоте заводов и фабрик, в отблеске штыков непобедимой Красной Армии. Да, фундамент его бессмертия обильно смачивался людской кровью. Но что с того? Павшие за правое дело так или иначе отвоевывали свою долю вечной жизни, а уничтоженные враги… Кто заботится о врагах?
К тому же сама суть его бессмертия не имела ничего общего со спрятанной за семью морями Кощеевой иглой. Она растворялась в грядущей счастливой (да, счастливой!) и гордой жизни миллионов и миллионов граждан Великой Державы. Такую основу не по силам сломать никому.
Никому… Кроме сумасшедшего жалкого человечка со странной, нелепой, звучащей как похоронный звон профессией – «Веб-дизайнер». Даже в столь подавленном состоянии Сталин не мог не отдать должное… врагу? Нет. Никакой враг не мог бы разрушить дело всей его жизни так внезапно и надежно. Странный пришелец был посланцем иной, нечеловеческой силы, пресловутого Рока, ужасавшего еще сотни и тысячи древних мудрецов и гениев. Самое смешное – он даже и не понимал, что в доставленном им послании было самым важным.
Та дата, которую из последних сил выкрикивал на допросах этот человек – двадцать второе июня этого, сорок первого года, – не имела никакого значения по сравнению с какого-то там марта пятьдесят третьего. То, что точный день смерти его, Сталина, этот невозможный, с точки зрения диалектического материализма, человек не запомнил, было особенно обидно, но почему-то убедительно. А что до войны… В конце концов, этот бесноватый (он сам ввел это слово в оборот, как и многие до того, но этим он гордился особо) ефрейтор когда-то все равно должен был напасть. Да и сама дата уже мелькала и в донесениях разведки, и в «доброжелательных» посланиях заклятых друзей. Правда, в некоротком списке других дат, многие из которых уже прошли.
Собственно говоря, ОНА тоже рано или поздно приходит за всеми людьми. Но теперь он получил от НЕЕ послание. И послание это, спрессованное в папку весом едва в четыре фунта, давило на сердце весом двухметрового слоя земли над могилой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Да, совершенно точно. И в результате они смогли двинуться на Москву только в октябре. Ну а там – зима, да и наши силы поднакопили. В результате Москву им взять не удалось.
– Хорошо. Теперь уточните…
Но задать вопрос следователь не успел. В дверь деликатно постучали. Энкавэдэшник с хрустом от долгого сидения поднялся и прошел к выходу. Надо отдать ему должное, рефлектор лампы он опустил. В конце концов, наблюдать за лицом подследственного нужно лишь при допросе, а мучить человека светом просто так, для сговорчивости, указаний, по всей видимости, не было. Правильный дядька. Гран мерси-с…
Шушукался за дверью прибалт минут пять, а, вернувшись за стол, возвращать лампу в прежнее положение не торопился. Подвигал по столу бумажки, и те, что притащил пару часов назад в папке, и те, что только что положила перед ним стенографистка. Минут пятнадцать оформлял протокол допроса, дал подписать Андрею. Круги от яркого света уже не слепили глаза, и Андрей честно прочел протокол – ничего не переврали, стенографистка была классная, ухитрялась писать все риэл-тайм, не крючками-точками, а нормальным, даже разборчивым почерком. Подписался. Следователь выглядел озабоченным, да и не водилось за ним раньше такой привычки – прекращать допрос через какие-то два часа после начала, на полуфразе.
– Можете идти, Андрей Юрьевич. На сегодня все.
Бухнувшись на койку, Андрей закрыл глаза. Интересно, что произошло? Практика показывала – отклонения от заведенного порядка всегда предвещали перемены. В принципе, он мог бы биться об заклад, что он поднялся во взаимоотношениях с этим миром на очередной уровень.
Левел-ап, так сказать.
Поэтому, когда через час или около того в двери защелкал ключ и в комнату хозяйской походкой почти вбежал плотный человек в ставшем уже нарицательным пенсне, Андрей не особо и удивился. Легко (отдохнул и отъелся на медицинских-то харчах) поднялся с койки и самую чуточку нахально – а и в самом деле, больше пули не дадут – поприветствовал:
– Добрый день, Лаврентий Павлович!
* * *
До сих пор остается загадкой причина резкого поворота сталинской политики. По данным доктора Рихарда Гюнце, имевшего доступ к журналу посещений диктатора, в начале мая 1941 года Сталин, по-видимому, был серьезно болен. По крайней мере, со 2-го по 4 мая не зарегистрировано ни одной встречи с другими советскими бонзами. Но после этой даты интенсивность встреч, совещаний и заседаний резко увеличивается, так что предположения некоторых американских советологов о якобы имевшем место инсульте, видимо, не соответствуют действительности.
Антон Хюбнер. «Накануне грозы». Мюнхен, 2003
… Товарищ Сталин не спал. О, сколько песен, картин и школьных сочинений воспевало бессонные думы Вождя о благе Советской Страны! Сколько строчек, и искренних, и липких от сочащейся с медового языка слюны воспевало горящее в Кремле окно! Ну, положим, охрана Кремля дело знала, и превращать Отца Народов в возможную мишень для засевшего где-то на крыше ГУМа с винтовкой врага никто не собирался. Настоящее окно выходило совсем в другую сторону и находилось ниже кремлевских зубцов.
Но легенда о бдящем в ночи Вожде широко шагала по полям необъятной страны, культивируемая заботливыми агрономами с добрым прищуром глаз. Ибо была политически верной.
В конце концов, большинству людей необходим мудрый и могучий защитник, последняя апелляционная инстанция перед лицом трудной и зачастую страшной жизни. Лучше всего на эту роль, конечно, подошел бы бог. Но поскольку наукой установлено, что бога нет, вакантное место может занять только человек. Человек, который в сознании народа сам становится богом.
Всеблагим.
Всезнающим.
Всемогущим.
И он, Товарищ Сталин (можно было бы перечислить для красоты все его многочисленные должности – но зачем?) был именно таким.
До сегодняшнего (а точнее, уже вчерашнего) вечера.
Лежащая на столе картонная папка, заложенная вместо закладки ярко-красным лоскутом. И часы. Сталин знал, что именно отсчитывают мерно сменяющие друг друга темно-серые цифры на жемчужном фоне. Они отсчитывают секунды его, Товарища Сталина, жизни.
Ему была невыносима сама концепция смерти. Его собственной физической смерти. Он давно составил свое мнение о загробной жизни – в шкворчащие котлы и райские кущи он не верил ни на грош. Потому и ушел из семинарии. Он строил свою загробную жизнь иначе – она должна была продолжиться в строчках книг на библиотечных полках, в грохоте заводов и фабрик, в отблеске штыков непобедимой Красной Армии. Да, фундамент его бессмертия обильно смачивался людской кровью. Но что с того? Павшие за правое дело так или иначе отвоевывали свою долю вечной жизни, а уничтоженные враги… Кто заботится о врагах?
К тому же сама суть его бессмертия не имела ничего общего со спрятанной за семью морями Кощеевой иглой. Она растворялась в грядущей счастливой (да, счастливой!) и гордой жизни миллионов и миллионов граждан Великой Державы. Такую основу не по силам сломать никому.
Никому… Кроме сумасшедшего жалкого человечка со странной, нелепой, звучащей как похоронный звон профессией – «Веб-дизайнер». Даже в столь подавленном состоянии Сталин не мог не отдать должное… врагу? Нет. Никакой враг не мог бы разрушить дело всей его жизни так внезапно и надежно. Странный пришелец был посланцем иной, нечеловеческой силы, пресловутого Рока, ужасавшего еще сотни и тысячи древних мудрецов и гениев. Самое смешное – он даже и не понимал, что в доставленном им послании было самым важным.
Та дата, которую из последних сил выкрикивал на допросах этот человек – двадцать второе июня этого, сорок первого года, – не имела никакого значения по сравнению с какого-то там марта пятьдесят третьего. То, что точный день смерти его, Сталина, этот невозможный, с точки зрения диалектического материализма, человек не запомнил, было особенно обидно, но почему-то убедительно. А что до войны… В конце концов, этот бесноватый (он сам ввел это слово в оборот, как и многие до того, но этим он гордился особо) ефрейтор когда-то все равно должен был напасть. Да и сама дата уже мелькала и в донесениях разведки, и в «доброжелательных» посланиях заклятых друзей. Правда, в некоротком списке других дат, многие из которых уже прошли.
Собственно говоря, ОНА тоже рано или поздно приходит за всеми людьми. Но теперь он получил от НЕЕ послание. И послание это, спрессованное в папку весом едва в четыре фунта, давило на сердце весом двухметрового слоя земли над могилой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92