Я вспомнил дословно все, что мне говорил старик, и даже интонацию, с какой это было сказано.
- Что, не понравилось? - спросил он насмешливо. - А я ведь предупреждал, что ты не будешь счастлив с Алисой. Ладно. Не отчаивайся. Я отпускаю её на Землю...
Так, значит, она - моя вторая половина? Не может быть. Хотя арифметика тут не сложная. Сон мне приснился в двадцать семь. Родилась она через год, то есть сейчас ей должно быть четырнадцать...
- Заводи! - сказал охранник водителю.
Но в это время прокурор, уже почти вошедший в здание, вытащил из кармана телефон и поднял палец кверху. Во дворе воцарилась мертвая тишина. Все замерли, устремив взоры на прокурора. Лицо его было напряженным и хмурым. Он стоял как глыба, не шевелясь, чуть наклонившись к трубке, и внимательно слушал. Но вот он, наконец, пошевелился и сдержанно, однако не скрывая радости, произнес:
- Поймали!
Все, кто был во дворе, грянули "ура!".
- Кто это? Уже известно? - заволновался Сорокин.
- Известно. Это ваш друг - Клокин! - ответил прокурор...
Я всю ночь пролежал с открытыми глазами, уставясь в крохотное окошко под потолком. Несмотря на то, что небо было в тучах, я видел перед собой звездный свод. Улыбка не сходила с моего лица. Впервые за все это время мне было тепло и уютно на этих жестких нарах. Она здесь, со мной, на Земле.
Я больше не хотел "вышки". Я хотел жить, чтобы видеть её. Ничего больше, только видеть. Сколько мне дадут: десять, пятнадцать? Пусть дадут пятнадцать. Все эти годы на зоне меня будет согревать мысль, что она на Земле, что она рядом, что когда я выйду на свободу, то смогу её увидеть. Мне уже к этому времени будет пятьдесят семь, а ей двадцать девять. У неё будут муж и дети. Но это не важно. Я найду способ, чтобы видеть её хотя бы издалека. Видеть, больше ничего.
На рассвете я заснул, и мне приснилось, что я стою за мольбертом. Я хочу выплеснуть свои чувства на холст, я хочу зрительно выразить истину: только полным душам открывается Вселенная. А человек без второй своей половины - это всего лишь полдуши. Я рисую мужчину и женщину. Они держат друг друга за руки. А над ними простирается громадное звездное небо. Это звездное небо вырывается из их сплетенных рук, пробивая тучи и стены бетонных зданий. Этот звездный свод живой и добрый. Я пишу его с натуры и чувствую, что он одобряет мое творение. Еще я чувствую, что он меня прощает...
С этим чувством я и проснулся. Господь великодушен, допустив меня в свою небесную мастерскую. Однако то художественное решение, воплотившее мои чувства во сне, вполне укладывалось в земные категории. Несомненно, моя рука в деталях отобразит то, что я сотворил ночью. Но такую картину я мог написать и не прибегая к снам. Хотя мне только и остается, что творить во сне. Когда я ещё наяву возьму в руки кисть? Сдается мне, что уже никогда.
Я с грустью подумал, что звездный свод не так уж и глух к людским чаяниям и что если бы моя судьба сложилась как полагается и я действительно бы воплотил все, что на меня возлагалось свыше, то к сорока пяти годам я бы уже создал все свои картины. Я исполнил бы свой долг перед мирозданием и в награду получил бы её.
На этой мысли дверь моей камеры лязгнула и возникший на пороге охранник угрюмо произнес, снова перейдя на "вы":
- На выход. Вас хочет видеть следователь.
23
Он был настроен очень благодушно. Он был вальяжен, уверен и спокоен. Ну ещё бы, поймать "потрошителя", да ещё вырвать из его лап совершенно невредимую жертву. О чем речь? Сорокин - герой! Одно меня беспокоило: намерен ли Клокин признаваться в своих злодеяниях? Как бы угадав мои мысли, следователь произнес с какой-то странной улыбкой:
- Клокин уже во всем признался. Он рассказал все, и довольно откровенно: и как искал свои жертвы, и как увозил их в Красный Яр, и как издевался над ними, и как потрошил, и как потом разбрасывал куски тел по городским помойкам.
- Но зачем? - ужаснулся я.
- Чтобы доказать себе, что он сильный. Точнее, доказать своей однокласснице, что он не трус. Ну да черт с ним!
Следователь подписал какую-то бумажку и сунул её мне.
- Это ваш пропуск. Вы свободны.
- Как свободен?! - воскликнул я, не веря собственным ушам. - Вы забыли про три убийства в Красном Яре.
- Ничего я не забыл. Порубал их Клокин.
- Он в этом признался?
- Конечно бы признался, если бы успел. Но, к сожалению, сегодня утром он удавился у себя в камере. Причем удавился очень своеобразно: распорол себе живот и удушил себя собственными кишками.
Я долго молчал, не зная, что сказать. Наконец промямлил, не решаясь взять со стола бумажку:
- Но зачем Клокину убивать Рогова с Петровым и...
- Пьяных, - закончил за меня Сорокин. - Третий убитый был Пьяных. Нас сбило с толку удостоверение Клокина, которое Пьяных зачем-то умыкнул из Чердаклов. Но не об этом речь. А убивать было вот зачем: затем что Рогов хотел турнуть Клокина из Совета директоров, а вместо него поставить Пьяных. Вот Клокин и порубал их всех топориком в отместку. Ему же это раз плюнуть.
- А деньги? - спросил я. - Чьи были у них деньги?
Сорокин посмотрел на меня не очень дружелюбно.
- Александр Викторович, эта забота криминалистов. Они разберутся. Они специалисты в этой области. А вы у нас кто? Художник? Так вот идите и рисуйте! А трупы пусть вас не волнуют.
Я поднялся, и проклятые слезы навернулись на мои глаза. Дрожащими руками я взял повестку и выдохнул:
- Спасибо.
Следователь улыбнулся и протянул мне руку. Затем понизил голос и произнес, покосившись на дверь:
- Как видите, не только вы способны на подвиги...
Он притянул меня к себе и спросил полушепотом:
- Вы действительно заснули после того, как поставили кофе на плиту?
- Нет, - ответил я. - Хотя травиться у меня мысли не было. Во всяком случае, сначала. Только после того, как кофе залил горелку, я подумал, что это судьба, и не стал выключать конфорку.
Я вздохнул, вспомнив, что некогда с уверенностью барана написал, что никогда не покончу жизнь самоубийством. Следователь сощурил глаза и долго с задумчивостью смотрел на меня. Затем неожиданно встрепенулся и произнес громко:
- А вот это напрасно! С газом шутить нельзя. Ступайте!
Я шел по улице, и у меня кружилась голова. Она у меня кружилась от свободы. Мне хотелось кричать, прыгать, плясать, летать, тем более что небо в тот день было необычайной синевы. Оно отражалось в лужах, и я наступал на них в надежде провалиться в эту синюю бездну и навсегда слиться с небом. Впрочем, это излишне. Ведь в Чердаклах живет четырнадцатилетняя девочка по имени Оля. И от этого на душе было легко и весело. Скорее домой, скорее за кисть!
Я вошел в квартиру, открыл все окна и полез под кровать за мольбертом. Разложив его посреди комнаты, я осмотрелся. Нужно было прибраться. Служенье Муз не терпит бардака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
- Что, не понравилось? - спросил он насмешливо. - А я ведь предупреждал, что ты не будешь счастлив с Алисой. Ладно. Не отчаивайся. Я отпускаю её на Землю...
Так, значит, она - моя вторая половина? Не может быть. Хотя арифметика тут не сложная. Сон мне приснился в двадцать семь. Родилась она через год, то есть сейчас ей должно быть четырнадцать...
- Заводи! - сказал охранник водителю.
Но в это время прокурор, уже почти вошедший в здание, вытащил из кармана телефон и поднял палец кверху. Во дворе воцарилась мертвая тишина. Все замерли, устремив взоры на прокурора. Лицо его было напряженным и хмурым. Он стоял как глыба, не шевелясь, чуть наклонившись к трубке, и внимательно слушал. Но вот он, наконец, пошевелился и сдержанно, однако не скрывая радости, произнес:
- Поймали!
Все, кто был во дворе, грянули "ура!".
- Кто это? Уже известно? - заволновался Сорокин.
- Известно. Это ваш друг - Клокин! - ответил прокурор...
Я всю ночь пролежал с открытыми глазами, уставясь в крохотное окошко под потолком. Несмотря на то, что небо было в тучах, я видел перед собой звездный свод. Улыбка не сходила с моего лица. Впервые за все это время мне было тепло и уютно на этих жестких нарах. Она здесь, со мной, на Земле.
Я больше не хотел "вышки". Я хотел жить, чтобы видеть её. Ничего больше, только видеть. Сколько мне дадут: десять, пятнадцать? Пусть дадут пятнадцать. Все эти годы на зоне меня будет согревать мысль, что она на Земле, что она рядом, что когда я выйду на свободу, то смогу её увидеть. Мне уже к этому времени будет пятьдесят семь, а ей двадцать девять. У неё будут муж и дети. Но это не важно. Я найду способ, чтобы видеть её хотя бы издалека. Видеть, больше ничего.
На рассвете я заснул, и мне приснилось, что я стою за мольбертом. Я хочу выплеснуть свои чувства на холст, я хочу зрительно выразить истину: только полным душам открывается Вселенная. А человек без второй своей половины - это всего лишь полдуши. Я рисую мужчину и женщину. Они держат друг друга за руки. А над ними простирается громадное звездное небо. Это звездное небо вырывается из их сплетенных рук, пробивая тучи и стены бетонных зданий. Этот звездный свод живой и добрый. Я пишу его с натуры и чувствую, что он одобряет мое творение. Еще я чувствую, что он меня прощает...
С этим чувством я и проснулся. Господь великодушен, допустив меня в свою небесную мастерскую. Однако то художественное решение, воплотившее мои чувства во сне, вполне укладывалось в земные категории. Несомненно, моя рука в деталях отобразит то, что я сотворил ночью. Но такую картину я мог написать и не прибегая к снам. Хотя мне только и остается, что творить во сне. Когда я ещё наяву возьму в руки кисть? Сдается мне, что уже никогда.
Я с грустью подумал, что звездный свод не так уж и глух к людским чаяниям и что если бы моя судьба сложилась как полагается и я действительно бы воплотил все, что на меня возлагалось свыше, то к сорока пяти годам я бы уже создал все свои картины. Я исполнил бы свой долг перед мирозданием и в награду получил бы её.
На этой мысли дверь моей камеры лязгнула и возникший на пороге охранник угрюмо произнес, снова перейдя на "вы":
- На выход. Вас хочет видеть следователь.
23
Он был настроен очень благодушно. Он был вальяжен, уверен и спокоен. Ну ещё бы, поймать "потрошителя", да ещё вырвать из его лап совершенно невредимую жертву. О чем речь? Сорокин - герой! Одно меня беспокоило: намерен ли Клокин признаваться в своих злодеяниях? Как бы угадав мои мысли, следователь произнес с какой-то странной улыбкой:
- Клокин уже во всем признался. Он рассказал все, и довольно откровенно: и как искал свои жертвы, и как увозил их в Красный Яр, и как издевался над ними, и как потрошил, и как потом разбрасывал куски тел по городским помойкам.
- Но зачем? - ужаснулся я.
- Чтобы доказать себе, что он сильный. Точнее, доказать своей однокласснице, что он не трус. Ну да черт с ним!
Следователь подписал какую-то бумажку и сунул её мне.
- Это ваш пропуск. Вы свободны.
- Как свободен?! - воскликнул я, не веря собственным ушам. - Вы забыли про три убийства в Красном Яре.
- Ничего я не забыл. Порубал их Клокин.
- Он в этом признался?
- Конечно бы признался, если бы успел. Но, к сожалению, сегодня утром он удавился у себя в камере. Причем удавился очень своеобразно: распорол себе живот и удушил себя собственными кишками.
Я долго молчал, не зная, что сказать. Наконец промямлил, не решаясь взять со стола бумажку:
- Но зачем Клокину убивать Рогова с Петровым и...
- Пьяных, - закончил за меня Сорокин. - Третий убитый был Пьяных. Нас сбило с толку удостоверение Клокина, которое Пьяных зачем-то умыкнул из Чердаклов. Но не об этом речь. А убивать было вот зачем: затем что Рогов хотел турнуть Клокина из Совета директоров, а вместо него поставить Пьяных. Вот Клокин и порубал их всех топориком в отместку. Ему же это раз плюнуть.
- А деньги? - спросил я. - Чьи были у них деньги?
Сорокин посмотрел на меня не очень дружелюбно.
- Александр Викторович, эта забота криминалистов. Они разберутся. Они специалисты в этой области. А вы у нас кто? Художник? Так вот идите и рисуйте! А трупы пусть вас не волнуют.
Я поднялся, и проклятые слезы навернулись на мои глаза. Дрожащими руками я взял повестку и выдохнул:
- Спасибо.
Следователь улыбнулся и протянул мне руку. Затем понизил голос и произнес, покосившись на дверь:
- Как видите, не только вы способны на подвиги...
Он притянул меня к себе и спросил полушепотом:
- Вы действительно заснули после того, как поставили кофе на плиту?
- Нет, - ответил я. - Хотя травиться у меня мысли не было. Во всяком случае, сначала. Только после того, как кофе залил горелку, я подумал, что это судьба, и не стал выключать конфорку.
Я вздохнул, вспомнив, что некогда с уверенностью барана написал, что никогда не покончу жизнь самоубийством. Следователь сощурил глаза и долго с задумчивостью смотрел на меня. Затем неожиданно встрепенулся и произнес громко:
- А вот это напрасно! С газом шутить нельзя. Ступайте!
Я шел по улице, и у меня кружилась голова. Она у меня кружилась от свободы. Мне хотелось кричать, прыгать, плясать, летать, тем более что небо в тот день было необычайной синевы. Оно отражалось в лужах, и я наступал на них в надежде провалиться в эту синюю бездну и навсегда слиться с небом. Впрочем, это излишне. Ведь в Чердаклах живет четырнадцатилетняя девочка по имени Оля. И от этого на душе было легко и весело. Скорее домой, скорее за кисть!
Я вошел в квартиру, открыл все окна и полез под кровать за мольбертом. Разложив его посреди комнаты, я осмотрелся. Нужно было прибраться. Служенье Муз не терпит бардака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52