- Ну будет, будет же! - пробурчал Виктор Дельо и сделал то, на что она до сих пор считала его неспособным: погладил ее по голове. Потом заговорил вновь, но его ворчливый голос звучал уже совсем по-другому: - Так вы думаете, я ничего не понял? Старый пень вроде меня не способен догадаться о нежных и чистых чувствах, овладевших сердцем маленькой Даниеллы?
Посмотрите на меня, - он за подбородок приподнял ей голову, - и послушайте: Жак Вотье, дитя мое, не принадлежит тому миру, где живем мы с вами. Вначале вы несправедливо питали к нему отвращение, но потом расчувствовались. Все это не так серьезно: просто в вас говорит пылкая южанка... А для того, чтобы посвятить всю свою жизнь слепоглухонемому от рождения, нужно обладать бесконечной готовностью к самопожертвованию. Вот этого Соланж не занимать. И то, что она уступила мимолетной слабости, по-человечески можно простить, тем более что подобного, я уверен, никогда больше не повторится: кризис миновал... Что касается вас, милая внучка, если хотите преуспеть в нашей профессии, никогда не позволяйте сердцу зажечься состраданием или иными человеческими чувствами к своему клиенту - короче говоря, не уподобляйтесь мне! Видите, к чему это приводит: перед вами жалкий старый неудачник!.. Ну, а сейчас топайте к себе, внучка, и обязательно с улыбкой на лице, чего бы вам это ни стоило после такой душевной травмы!
Погода стояла чудесная: апрель щедрой рукой разбросал набухшие почки по веткам чахлых парижских деревьев, во дворах и на подоконниках зачирикали воробьи, а Виктор Дельо водрузил на голову выгоревшее соломенное канотье. Свято соблюдая раз и навсегда заведенный порядок, старый адвокат одолел парадную лестницу Дворца Правосудия, пересек просторный вестибюль и направился к гардеробной адвокатов. Там он сменил канотье на шапочку и облачился в доисторическую мантию. Потерявший форму кожаный портфельчик, в котором покоилась неизменная "Газетт дю Палэ", окончательно довершил его облик. Жизнь Виктора Дельо вошла в проторенную колею.
При входе в Торговую галерею он столкнулся со старшиной сословия Мюнье, и тот воскликнул:
- Ба, Дельо, ты никак воскрес? Ну что, старина, как наши дела? Почти полгода носа не казал во Дворец! Еще бы: после такого триумфа в деле Вотье...
- Не будем преувеличивать... - скромно отозвался адвокат.
- Ничего себе! Весь Дворец и газеты только и твердили, что о тебе! В один день ты стал знаменитостью, и вдруг как в воду канул! Что стряслось?
- Да ничего... Я сидел дома, терпеливо дожидаясь, чтобы ко мне начали сбегаться с заманчивыми предложениями...
- И много их теперь у тебя?
- Ни одного! В глубине души я другого и не ждал... А как ты думал? Я принадлежу к старой гвардии, а ее давно оттеснили локтями молодые карьеристы...
- Послушай, тебя надо встряхнуть! У меня есть для тебя еще одно сенсационное дело... Один калека ухлопал свою жену...
- Ты непременно хочешь сделать из меня адвоката Суда чудес! Нет уж, благодарю покорно! Видишь ли, я предпочитаю вернуться в добрый старый Исправительный суд...
- Ты что, спятил?
- Может быть... если только, наоборот, не образумился!
- Воля твоя, конечно... Однако это, надеюсь, не помешает тебе время от времени наведываться ко мне? У меня всегда есть в запасе недурные сигары...
- Ну, раз уж ты проведал мою слабость...
Виктор Дельо улыбнулся, и они раскланялись. Затем старый адвокат возобновил прогулку по Дворцу, заходя из одной канцелярии в другую, из палаты в палату, изучая объявления о делах. Спустя три часа он снял мантию, сменил шапочку на канотье, вышел из Дворца и смешался с толпой. Весенняя теплынь располагала к раздумьям. Виктор Дельо неспешно зашагал к дому по набережной Гранд-Опостен, вдоль лотков букинистов. Почти у каждого он останавливался и листал пожелтевшие страницы, время от времени поправляя очки, чтобы полюбоваться старинной гравюрой... Однако мыслями он был далеко отсюда, в Институте святого Иосифа, тоску по которому испытывал с тех самых пор, как побывал там. Вот где парит истинный покой, вот где забывается вся людская суета.
Добравшись до своего подъезда, он немало удивился при виде поджидавшего его человека: то был Ивон Роделек собственной персоной, в черной сутане и голубых брыжах, смущенно комкающий в нескладных крестьянских руках треуголку.
- Какой приятный сюрприз! - воскликнул адвокат, приглашая гостя в свою скромную квартиру. - Вот уж не ожидал! А ведь по пути из Дворца я как раз думал о вас, о ваших коллегах и учениках... Как дела у Жака?
- Хорошо. Даже очень хорошо... Сегодня я уже могу сказать вам, что он возвращается к счастью.
- Что ж, прекрасно! Я тоже считаю, что эти два существа просто созданы друг для друга.
- Я рад сообщить вам, что мне удалось уговорить Жака и Соланж вернуться на несколько месяцев в Санак, где сама атмосфера должна благотворно повлиять на их чувства друг к другу... Завтра мы все трое отправляемся туда на лиможском экспрессе.
- Замечательно... А вы, господин Роделек? Расскажите немного о себе. Как вы себя чувствуете?
- Старею, как и все... Даже в очках уже плохо вижу: глаза сильно сдают... да и на ухо совсем туг... Согласитесь, это забавно: после того, как мне - хорошо ли, плохо ли - удалось дать несчастным детям возможность видеть без зрения и слышать без слуха, я сам становлюсь слепым и глухим! И все же, если это меня постигнет, я возблагодарю Господа за то, что он дал мне по-настоящему ощутить себя в том же состоянии, в каком находятся мои бедные воспитанники...
- Вы никогда не изменитесь, господин Роделек...
- Вы тоже, дорогой мэтр!
- Это ли не привилегия всех стариков - немного походить друг на друга?
- Несмотря на огромное удовольствие от беседы с вами, я вынужден вас покинуть, - сказал Ивон Роделек, вставая. Мне предстоит еще один визит...
- Держу пари, речь идет об очередном несчастном ребенке, которого вы намереваетесь увезти в Санак!
- Дорогой мой мэтр, вы выдающийся знаток психологии!.. Да, вы правы, меня ждет бедное дитя, так же от рождения лишенное трех чувств. Не знаю, удастся ли мне забрать этого ребенка в Санак, но у меня есть огромное желание покинуть мир не раньше, чем воспитаю своего двадцатого ученика...
Оставшись в одиночестве, Виктор Дельо переобулся в шлепанцы, укутался в свой халат, удобно устроился в любимом кресле и принялся перебирать в памяти дело Вотье: многочисленных свидетелей, из которых одни вызывали лишь презрение, а другие невольно вредили подсудимому от избытка благих намерений; кровожадного прокурора; спокойного, рассудительного председателя суда; наконец, своего несговорчивого подзащитного, замкнувшегося в упорном молчании... Потом он представил себе необычную группу путешественников, которые завтра займут места в лиможском экспрессе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43