– кричал светловолосый, наклонившись и вглядываясь в мучнисто-серое лицо раненого. – Карлитос!
Андрес с Хуаном отвели Клару к краю тротуара, и Стелла, ушедшая за угол, чтобы не видеть, тоже подошла и уцепилась за руку Андреса.
– Вы подождите здесь или идите вниз по улице, а я зайду в эту закусочную и позвоню в полицию.
– Я пойду с тобой и принесу воды, – сказал репортер. – Бледное бормотание.
– Поспеши, – сказал Хуан. – Он бросает его.
Когда они переходили улицу, светловолосый парень уже бежал вверх по Виамонте, а Клара закрыла лицо руками и кричала что-то, они не поняли, что, а потом она вернулась к раненому, хотя Хуан и не пускал ее. Стелла, державшая ее под руку, тоже поплелась за Кларой и Хуаном в тень, к человеку, который теперь лежал на боку и совсем замолк.
– Разве не видишь – он отобрал у него свой пиджак! – кричала Клара. – Отобрал!
– Подожди, – говорил Хуан, удерживая ее. – Дай лучше я.
Но она стонала, отбивалась и в конце концов склонилась над раненым. И с криком отпрянула. Стелла, не успев понять, в чем дело, опять убежала на угол, где для нее было больше ясности. Хуан с силой похлопал Клару по спине, встряхнул за плечи и сам наклонился в темноту. Репортер бежал к нему со стаканом воды.
– Телефоны не работают, – сказал он. – На, дай ему…
– Умер, – сказал Хуан. – Я тебе советую не смотреть на него. Дай воды Кларе. Да, старик, Кларе.
– Ладно, – сказал репортер. – Выпей, Клара. – И всыпал в стакан порошок. – Это ей поможет.
Ведя женщин под руки, они подошли к Андресу, стоявшему на тротуаре у закусочной, и перешли улицу Леандро Алема, не встретив ни одной машины, только редкие пешеходы кое-где прятались по углам. Андрес сказал, что закусочная не работает, днем была попытка разграбить ее. Хозяин, лощеный франт с кольтом в руке, ждал новых событий. Потрясающий тип. А телефон сдох.
– А мне что делать со стаканом? – спросил репортер, когда Клара отдала ему стакан назад. На дне оставалось немного воды, и он выпил ее медленно, глядя через донышко на низкое красноватое небо. Над Почтамтом он увидел самолет, который тяжело удалялся.
– Кто в нем летит? – пробормотал Хуан. – Самолеты всегда угоняют. Держись крепче, старуха, вот так.
Клара подчинилась и шла медленно, будто спала на ходу, а Андрес поддерживал ее с другой стороны и оглядывался на репортера, чтобы тот позаботился о Стелле, которая все время оборачивалась назад, полумертвая от страха.
– Я, правда, ничего не понимаю, – сказала Стелла.
Репортер пожал плечами, и, когда они проходили по узкой дощатой мостовой вдоль огороженного забором дома, где шел ремонт, осторожно поставил стакан на землю, рядом с дощатым настилом.
– Здесь столько виски – столько граппы – столько пива, «First and Last» – отличное питейное заведение
– на воздухе, открыто всем ветрам – орошается водяной пылью реки, грязь – ну и что – подумаешь, грязь,
– горячительное бодро вливается в чужие глотки.
«First and Last»: все, что случается, случается с другими прихожанами (здесь их называют клиентами) – так что заведение – отличное, здесь собираются люди с реки, чтобы прикончить жажду, –
посидят – попользуются, а потом уходят –
– Мораль всех питейных заведений, – сказал Андрес, вытягивая ноги. – Кто-то теряет, а кто-то находит, и наоборот.
– Мораль тонкая, как южный ветер, – сказал репортер. – Годится для рулетки, для фильмов, для самых различных вещей.
– Для нас, – сказал Хуан, вытирая лицо. – Совсем чужие жизни, чтобы взбодриться самим. Я говорю с тобой? Нет, я не говорю с тобой. Я отбираю у тебя слова и прячу их. Снимаю с тебя улыбку или вот этот взгляд.
– Отобрал у него пиджак, – сказала Клара, вздохнув. – Простите меня, я очень устала. Нельзя…
«Отбирать, – подумал Андрес. Ему снова увиделся „Атенео", очки, покачивающиеся в руках у продавца. – Нельзя отбирать ничего, если кому-то не хочется этого потерять. Вот так-то». Он улыбнулся насмешливо. Какая сентиментальность.
– К вопросу о пиджаке, – сказал репортер, пошел за стулом и повесил на него свой пиджак. Андрес с Хуаном последовали его примеру, сразу почувствовав, что усталость спадает, как всегда происходит, когда переоденешься. Ибо, как сказал Хуан, одежда является частью души человеческой и сама может чувствовать, а потому чем раньше ее повесишь, тем лучше. Им принесли пиво в бутылках –
не слишком холодное, поскольку –
(что-то насчет электричества) –
и огромные сандвичи с колбасой и сырокопченым окороком. Они устроились справа у стены, относительно уединенно, видно, темнота разогнала клиентуру. Раскосый парнишка у стойки не сводил с них глаз и только иногда оборачивался посмотреть, сколько времени на старых стенных часах, висевших между прейскурантом и вытяжкой (которая не работала).
– Сюда, – сказал репортер, – я пришел с девушкой в ту ночь, когда умер Рузвельт. Она так плакала, что мне пришлось глушить ее горе катамаркской граппой. По-моему, она тогда здорово на меня обиделась.
– А мы здесь были много раз, – сказала Клара. – От центра удалено и в то же время в двух шагах, из-за этого нравится. Андрес, помнишь ночь забастовки?
– Бедный Хуан, – сказал Андрес. – Как ему тогда досталось.
– А тебе? Тебе это стоило нового костюма. Пей, пожалуйста, Стелла. И хватит вам сидеть, будто в воду опущенным.
– Я смотрю на того сеньора, – сказала Стелла, боязливо указывая на клиента, который сидел за столиком в центре зала, под одним из вентиляторов (неработавшим), и потел, точь-в-точь как бывший президент Агустин П.Хусто, только один глаз у него был воспаленный, красный, а во рту – сигара. Четыре другие сигары частоколом торчали у него из кармашка для платка (платка не было).
– Полный набор, – сказал Хуан. – Погляди на его кольцо, трехкратное. Очки, лысина, черный галстук. Совершенство. Сейчас он поднимется и подойдет к нам, предложит купить отрез кашемира.
– Однако он пьет кофе, – сказал репортер. – Это скандал, потому что такой тип должен пить не кофе, а геспиридин. Официант!
– Слушаю вас, – сказал официант, глядя на дверь, в которую влетели сразу трое. Один обернулся и посмотрел на улицу, а двое оглядывались вокруг, как люди, вышедшие из темноты на свет, и, наконец, выбрали столик в углу. Первый махнул рукой и присоединился к ним; лицо у него было в копоти, волосы на висках склеены потом, как бриллиантином –
– Еще сандвичей, – сказал репортер. – А что, вентиляторы…
– Не работают, – сказал официант. – Еще сандвичей? Не знаю, осталась ли ветчина, пойду посмотрю. Смотри-ка, еще идут!
Вошли две пары.
– А что ты хочешь? – сказал репортер. – По-моему, главное их желание – смыться. Пейте, Клара, вы белее Грокка.
– Я – круглая дура, – сказала Клара. – Animula vagula, blandula. Но было так –
– Ладно, – сказал Хуан, улыбнувшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Андрес с Хуаном отвели Клару к краю тротуара, и Стелла, ушедшая за угол, чтобы не видеть, тоже подошла и уцепилась за руку Андреса.
– Вы подождите здесь или идите вниз по улице, а я зайду в эту закусочную и позвоню в полицию.
– Я пойду с тобой и принесу воды, – сказал репортер. – Бледное бормотание.
– Поспеши, – сказал Хуан. – Он бросает его.
Когда они переходили улицу, светловолосый парень уже бежал вверх по Виамонте, а Клара закрыла лицо руками и кричала что-то, они не поняли, что, а потом она вернулась к раненому, хотя Хуан и не пускал ее. Стелла, державшая ее под руку, тоже поплелась за Кларой и Хуаном в тень, к человеку, который теперь лежал на боку и совсем замолк.
– Разве не видишь – он отобрал у него свой пиджак! – кричала Клара. – Отобрал!
– Подожди, – говорил Хуан, удерживая ее. – Дай лучше я.
Но она стонала, отбивалась и в конце концов склонилась над раненым. И с криком отпрянула. Стелла, не успев понять, в чем дело, опять убежала на угол, где для нее было больше ясности. Хуан с силой похлопал Клару по спине, встряхнул за плечи и сам наклонился в темноту. Репортер бежал к нему со стаканом воды.
– Телефоны не работают, – сказал он. – На, дай ему…
– Умер, – сказал Хуан. – Я тебе советую не смотреть на него. Дай воды Кларе. Да, старик, Кларе.
– Ладно, – сказал репортер. – Выпей, Клара. – И всыпал в стакан порошок. – Это ей поможет.
Ведя женщин под руки, они подошли к Андресу, стоявшему на тротуаре у закусочной, и перешли улицу Леандро Алема, не встретив ни одной машины, только редкие пешеходы кое-где прятались по углам. Андрес сказал, что закусочная не работает, днем была попытка разграбить ее. Хозяин, лощеный франт с кольтом в руке, ждал новых событий. Потрясающий тип. А телефон сдох.
– А мне что делать со стаканом? – спросил репортер, когда Клара отдала ему стакан назад. На дне оставалось немного воды, и он выпил ее медленно, глядя через донышко на низкое красноватое небо. Над Почтамтом он увидел самолет, который тяжело удалялся.
– Кто в нем летит? – пробормотал Хуан. – Самолеты всегда угоняют. Держись крепче, старуха, вот так.
Клара подчинилась и шла медленно, будто спала на ходу, а Андрес поддерживал ее с другой стороны и оглядывался на репортера, чтобы тот позаботился о Стелле, которая все время оборачивалась назад, полумертвая от страха.
– Я, правда, ничего не понимаю, – сказала Стелла.
Репортер пожал плечами, и, когда они проходили по узкой дощатой мостовой вдоль огороженного забором дома, где шел ремонт, осторожно поставил стакан на землю, рядом с дощатым настилом.
– Здесь столько виски – столько граппы – столько пива, «First and Last» – отличное питейное заведение
– на воздухе, открыто всем ветрам – орошается водяной пылью реки, грязь – ну и что – подумаешь, грязь,
– горячительное бодро вливается в чужие глотки.
«First and Last»: все, что случается, случается с другими прихожанами (здесь их называют клиентами) – так что заведение – отличное, здесь собираются люди с реки, чтобы прикончить жажду, –
посидят – попользуются, а потом уходят –
– Мораль всех питейных заведений, – сказал Андрес, вытягивая ноги. – Кто-то теряет, а кто-то находит, и наоборот.
– Мораль тонкая, как южный ветер, – сказал репортер. – Годится для рулетки, для фильмов, для самых различных вещей.
– Для нас, – сказал Хуан, вытирая лицо. – Совсем чужие жизни, чтобы взбодриться самим. Я говорю с тобой? Нет, я не говорю с тобой. Я отбираю у тебя слова и прячу их. Снимаю с тебя улыбку или вот этот взгляд.
– Отобрал у него пиджак, – сказала Клара, вздохнув. – Простите меня, я очень устала. Нельзя…
«Отбирать, – подумал Андрес. Ему снова увиделся „Атенео", очки, покачивающиеся в руках у продавца. – Нельзя отбирать ничего, если кому-то не хочется этого потерять. Вот так-то». Он улыбнулся насмешливо. Какая сентиментальность.
– К вопросу о пиджаке, – сказал репортер, пошел за стулом и повесил на него свой пиджак. Андрес с Хуаном последовали его примеру, сразу почувствовав, что усталость спадает, как всегда происходит, когда переоденешься. Ибо, как сказал Хуан, одежда является частью души человеческой и сама может чувствовать, а потому чем раньше ее повесишь, тем лучше. Им принесли пиво в бутылках –
не слишком холодное, поскольку –
(что-то насчет электричества) –
и огромные сандвичи с колбасой и сырокопченым окороком. Они устроились справа у стены, относительно уединенно, видно, темнота разогнала клиентуру. Раскосый парнишка у стойки не сводил с них глаз и только иногда оборачивался посмотреть, сколько времени на старых стенных часах, висевших между прейскурантом и вытяжкой (которая не работала).
– Сюда, – сказал репортер, – я пришел с девушкой в ту ночь, когда умер Рузвельт. Она так плакала, что мне пришлось глушить ее горе катамаркской граппой. По-моему, она тогда здорово на меня обиделась.
– А мы здесь были много раз, – сказала Клара. – От центра удалено и в то же время в двух шагах, из-за этого нравится. Андрес, помнишь ночь забастовки?
– Бедный Хуан, – сказал Андрес. – Как ему тогда досталось.
– А тебе? Тебе это стоило нового костюма. Пей, пожалуйста, Стелла. И хватит вам сидеть, будто в воду опущенным.
– Я смотрю на того сеньора, – сказала Стелла, боязливо указывая на клиента, который сидел за столиком в центре зала, под одним из вентиляторов (неработавшим), и потел, точь-в-точь как бывший президент Агустин П.Хусто, только один глаз у него был воспаленный, красный, а во рту – сигара. Четыре другие сигары частоколом торчали у него из кармашка для платка (платка не было).
– Полный набор, – сказал Хуан. – Погляди на его кольцо, трехкратное. Очки, лысина, черный галстук. Совершенство. Сейчас он поднимется и подойдет к нам, предложит купить отрез кашемира.
– Однако он пьет кофе, – сказал репортер. – Это скандал, потому что такой тип должен пить не кофе, а геспиридин. Официант!
– Слушаю вас, – сказал официант, глядя на дверь, в которую влетели сразу трое. Один обернулся и посмотрел на улицу, а двое оглядывались вокруг, как люди, вышедшие из темноты на свет, и, наконец, выбрали столик в углу. Первый махнул рукой и присоединился к ним; лицо у него было в копоти, волосы на висках склеены потом, как бриллиантином –
– Еще сандвичей, – сказал репортер. – А что, вентиляторы…
– Не работают, – сказал официант. – Еще сандвичей? Не знаю, осталась ли ветчина, пойду посмотрю. Смотри-ка, еще идут!
Вошли две пары.
– А что ты хочешь? – сказал репортер. – По-моему, главное их желание – смыться. Пейте, Клара, вы белее Грокка.
– Я – круглая дура, – сказала Клара. – Animula vagula, blandula. Но было так –
– Ладно, – сказал Хуан, улыбнувшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62