Только Иван не захотел вместе с ней у бога дитя просить, отговаривать стал, брата Петра ругал. Ему сатана глаза вином заливал, и не захотел он прийти к богу...
Коваль затронул больное место Степаниды, и она разговорилась.
Вытерла рот темной ладонью и добавила:
- Какие же ревности могли быть? Сатана толкнул его руку...
- Значит, не в ревности дело, - подытожил Коваль, будто соглашаясь со Степанидой.
- Брат Петро святой человек был. Помогать себе в хозяйстве допускал только одну сестру во Христе, у которой муж умер. Вот и приходила она к нему молиться, хотя за мертвых этих и не положено, они у бога новую жизнь получают.
- А кто же она? - поинтересовался капитан Бреус, хотя и знал, о ком идет речь.
- Ну кто... - замялась Степанида.
- Впрочем, можете не говорить.
- Невелика тайна, - решилась все же Степанида. - Ганна. Продавщица наша.
- Правильно, - согласился Бреус. - И часто вы ее здесь видели?
- Не очень чтобы...
- Значит, тайно прибегала...
- От людской молвы. Да и когда ей было - целый день и вечер в ларьке торгует. Если и прибежит, то ночью, поубирает, еду сварит и снова домой бежит...
- В прошлый раз, - переменил разговор Коваль, - вы сказали, что пистолета у Ивана Чепикова не видели. А знали, что зять потерял пистолет недели за две до убийства?
- Он и голову мог потерять.
- Вы не находили оружие в хате или во дворе?
Степанида только плечами пожала.
- А Мария или Лагута?
- Не знаю и не слышала.
- А может, он никакого пистолета и не терял?
- Может, и не терял, - равнодушно согласилась Степанида.
- Ну что ж, - поднялся Коваль, - так и будем считать...
На дворе полыхал июль. Солнце плыло в небе, как раскаленный масленый блин, горячий воздух пропекал через одежду, заманчиво играла мелкой волной синяя река. Горьковато пахла нагретая солнцем лоза, и запах этот напомнил Ковалю детство.
- С этой Клименчихой ногу сломаешь, - словно извиняясь за ее несговорчивость, сказал Бреус. - Ядовитая баба. И не поймешь, в бога она верит или в черта. Мать все же, но и слезинки не уронила. Будто и в самом деле верит, что Мария прямиком в рай отправилась...
- Оставьте, капитан, - недовольно остановил его Коваль. - О некоторых вещах не следует говорить таким тоном. - И, чтобы смягчить свои слова, дружелюбно добавил: - А не искупаться ли нам, Юрий Иванович? Глядишь, и пистолет ненароком в речке найдем. Бывает, неизвестно по каким причинам и за какие заслуги нам помогает господин случай.
Начальник уголовного розыска, который давно изнемогал в своем мундире, с радостью согласился.
Они разделись в лозняке напротив двора Лагуты.
Остывая, перед тем как лезть в воду, они расположились в редкой тени молодых ив, на небольшом камне, утопавшем в высокой траве. Обсудив добытые сведения, оба пришли к выводу, что конечно же Лагута был дезертиром и, прикидываясь юродивым, избежал разоблачения и наказания.
- Об этом нужно допросить еще Кульбачку, - сказал подполковник. - Она была все же самым близким ему человеком... И Чепиков мог кое-что знать о своем соседе...
- А какое отношение к убийству, товарищ подполковник, - разрешил себе спросить Бреус, - имеет то, знал Чепиков о дезертирстве Лагуты или нет?
Дмитрий Иванович не сразу отозвался. Бреус видел, что подполковник задумался о чем-то своем, и замолчал.
Коваль медленно поднялся с камня, вошел в прохладную воду. Уже из речки выкрикнул капитану, задержавшемуся на берегу:
- Смелее, Юрий Иванович! Вода чудесная!.. А что касается вашего вопроса, скажу: именно это и есть для меня самое важное...
V
...Чепиков смотрел в одну точку, на носки своих ботинок, и в который раз повторял:
- Да пойми, Петро! Прошу по-человечески. Нет мне жизни без Маруси. Обоих губишь: и ее, и меня.
Лагута сидел на лавке ровно, прислонившись к стене. Он будто и не замечал Чепикова, а думал о чем-то далеком. Стакан с водкой стоял перед ним полный. Не притронулся он и к колбасе, торопливо нарезанной хозяином дома большими кусками.
Иван Тимофеевич все сказал и теперь уставился на невозмутимого соседа. Молчание становилось для него невыносимым.
- Да выпей ты со мной, хоть пригуби, - быстро заговорил он, чтобы оборвать эту слишком затянувшуюся тяжелую паузу. - По-хорошему прошу.
- Не употребляю я этого зелья, Иван. И Марию твою к себе не зову. Сама идет, спасается.
- Да пойми же ты! Ничего в жизни, кроме нее, не осталось. Чего хочешь ради нее отдам... Не могу смотреть на тоску в ее глазах. Ну нет детей так что из того? Лишь бы она была рядом, как раньше... И не молчала, не смотрела на меня такими глазами, будто я во всем виноват. Хоть нож в сердце, чтобы не видеть такого! Как выпью, только легче и становится... И Чепиков, словно подтверждая сказанное, схватил со стола свой стакан и выпил его одним духом. - Ну выпей, Петро, - еще раз попросил он Лагуту, который и дальше молча и будто свысока наблюдал за ним.
- Червяк ты, Иван, червяк ползающий, - наконец проговорил он. - Зло не само по себе появляется, оно из нас самих растет. Ты в себя вглядись.
- Я зла никому не делал, и мне не надо...
- Делал. На войне в человека стрелял, руки в крови у тебя.
- Я врагов стрелял, фашистов.
- Враг ты себе сам. Убил на войне человека - значит, и детей его убил, и внуков, и правнуков, и всех, кто уже не родится от него. Ты весь его род истребил и оборвал... Вот господь тебе и воздал. И у тебя нет детей, и твой род оборвется... А Мария спасения ищет. И за тебя, и за себя молится. Господь, он и твою душу зовет, он и с тобой говорить хочет, тебе открыться. Иисус Христос родился для тебя и родится в тебе, если не будешь от него отворачиваться. Почему бы тебе, Иван, не допустить его в свое сердце? Прими с верой, и он устроит твою жизнь... Не ропщи, иди к нему.
Чепиков терпеливо слушал, потом вдруг вскочил и принялся быстро ходить по комнате.
- Род, говоришь, фашистский оборвал? Когда убивают гада, о его роде не спрашивают.
- И змий - божья тварь, Иван. А я о людях говорю.
- А двадцать миллионов, что фашист убил, изувечил, уничтожил на нашей земле, они разве не человеческие души? Или наших ты и за людей не считаешь?! Слушай, Петро, - остановившись возле Лагуты, сказал Чепиков неожиданно твердым и трезвым голосом, - последний раз говорю: отстань от Маруси, не приваживай, не задуривай. Не смей тянуть в свое кубло. Плохо ей, Лагута, от твоих молитв и радений. Она уже людей не видит. Сама не своя ходит. Если с ней беда случится, я из тебя душу вытрясу!
- Не угрожай, Иван, ибо ты не мне грозишь, а самому господу Иисусу Христу. А он и наказать способен.
- Меня? За что? Это не я, а ты здесь при немцах царствовал! - Чепиков вдруг, схватив Лагуту за рубашку, стащил с лавки.
- Так вот ты для чего позвал меня, брат мой! - пытаясь освободиться из цепких Ивановых рук и едва выговаривая слова, прохрипел Лагута.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63