Когда начинались, как говорила себе Федора, "бесовские игрища", она запиралась в комнатке и молилась, пока хозяин не выпроваживал гостей.
Она не осуждала хозяина, следуя заповеди "Не судите, да не судимы будете", но старалась держаться от него подальше, как от зачумленного. Даже белье его стирала, предварительно осенив корыто крестным знамением, словно изгоняя оттуда скверну.
Субботняя же ночь потрясла ее. Федора ничем не могла помочь Марии, спряталась у себя, молилась и плакала. Утром, проводив измученную сестру во Христе в Вербивку, старуха твердо решила уйти от Савченко. Но пока собиралась, произошли события, в результате которых она и оказалась в милиции, где допрашивали ее бывшего хозяина.
И все-таки вера и сейчас не позволяла ей вершить суд над Савченко. Давая показания, она выговаривала слова скупо. Возможно, и совсем бы не раскрыла рта, но еще до очной ставки с Савченко Дмитрий Иванович дважды беседовал с ней и смог кое-что выяснить о событиях субботней ночи.
Увидев своего бывшего хозяина, сидевшего, подобно раскаявшемуся грешнику, она не смогла так уверенно, как раньше, выразить свое отношение к событиям в доме, где служила. Было очевидным, что Савченко до сих пор подавлял ее волю.
- Вы говорили нам, - сказал Коваль, обращаясь к Федоре и подвигая к себе протокол прошлой беседы, - что среди ночи услышали крик. Кто это кричал?
- Мария кричала...
- Почему?
Федора отвернулась от Коваля.
- Что происходило в доме?
Старуха, казалось, вот-вот осядет в бессилии на пол. На лбу ее, окаймленном черным платком, выступили крупные капли пота.
- Я уже все сказала, - наконец произнесла она непослушными губами.
- Гражданин Савченко, - обратился Коваль к подозреваемому. Расскажите тогда вы, что произошло в вашем доме в ту субботнюю ночь.
- Да ничего особенного, гражданин начальник... Ну выпили, погуляли... Без женщины, конечно, не обошлось. Она ко мне давно липла, эта Мария. Муж у нее старый, немощный. Дело такое... обычное... житейское...
Коваль заметил, как вдруг блеснули глаза Федоры.
- Неправду говорите, Михайло Гнатович! - неожиданно сказала старуха. - Она христом-богом вас просила, плакала! А вы говорите - липла! Плохой вы человек, Михайло Гнатович, ох плохой! А Мария несчастная была... Ее обижать - все равно что дитя!.. Она из-за вас, Михайло Гнатович, возможно, и с жизнью рассталась.
- Так где же, Савченко, правда? - строго спросил Коваль.
- Да что вы, гражданин начальник, мне все статьи клеите! И что с женщиной позабавился... Беда в этом небольшая. Государству ущерба нет... И преступления тоже. Если по обоюдному согласию, - вяло закончил Савченко.
Наступила пауза.
Подполковник Криворучко недовольно засопел. Его явно интересовали другие дела, а Коваль все больше уводил допрос в сторону.
- Скажите, гражданка Гнатюк, кто привозил Савченко спирт? И сколько?
- Не считала я. Возили. И сам приезжал с канистрами, и ему привозили...
- Что вы ее терзаете?! - не выдержал Савченко. - "Возили... Привозили..." - передразнил он Федору. - Что она понимает?! Знала свою кухню да корыто с бельем... А в остальном - дуб дубом, с рубля сдачи не посчитает. Бывало, за день слова из нее не вытянешь, а тут разговорилась. - И для пущей убедительности бывший экспедитор постучал себя кулаком по лбу, а потом по столу и указал на Федору. - Она не то что канистры - людей рядом не видела, ходила как лунатик.
С Савченко слетело напускное безразличие, и он начал говорить своим обычным голосом. Коваль понял, что только теперь начнется настоящий разговор.
Федора подняла возмущенный взгляд.
- А что ты знаешь, хозяин?! Разве видел, как умирают дети, как хоронят мужей, знаешь горе?! Водкой глаза заливал... Люди у тебя как овцы: "Иди!" - идут! "Беги!" - бегут. В страхе держал, пугал, обманывал, измывался. И Марию погубил. Ирод, ирод, нет тебе другого слова...
- А оружия в доме не видели? - спросил Коваль, когда Федора в гневе умолкла. - Пистолет, например...
- Нет, - твердо ответила она. - Чего нет, того нет. Да и пистолеты зачем ему? Он и без них мог человека загубить!
- А кому продавал спирт? - спросил Криворучко. - Вы этих людей знаете?
- Всякие приходили. Вот и Ганка, та, что приводила Марию. Ей тоже спирт давал, а деньги себе забирал. Ганя одна душевной была, добрая, ласковая, только от нее одной и слышала слово хорошее. Когда вы бедняжку посадили в тюрьму, он сразу отрекся, как Иуда от Христа. Хлеб милосердный отнести запретил...
- Глупая ты, Федора, и милосердие твое глупое, - пробурчал Савченко, уже знавший, что Федора, несмотря на запрет, тайком ездила к Кульбачке. Но в его сердитом, презрительном бурчании Коваль с удивлением обнаружил и сочувственные нотки.
- А кроме Кульбачки кто еще спирт у вашего хозяина брал? - продолжал Криворучко.
- Имен их не знаю. - Федора упорно стояла, уцепившись в стул. Грицько кривой, из портового магазина, приходил. И другие тоже.
- Вишь, какая ты, Федора! Тихая да темная... - обиженно заговорил Савченко. - Пригрел гадюку... Ладно! - стукнул он кулаком по столу. Пустые все это разговоры. Заберите отсюда эту дуру, сам все расскажу.
Когда Федора выходила, Савченко бросил ей вслед:
- Пропадет, бестолочь, без меня. - И, обратившись к Ковалю, добавил: - Вы ее хоть в дом престарелых пристройте...
IV
Они говорили долго. Уже темнело, зажглись вечерние звезды, и в комнату вливался слабый, какой-то фиолетовый свет.
Электричества Коваль не включал. Трудно сказать, что именно подействовало на Кульбачку: растерялась от неопровержимых улик ее мошенничества, тщательно собранных капитаном Бреусом, или испугалась обвинений в убийстве, а может, просто смерть Петра Лагуты, разрушив все планы и надежды, окончательно выбила ее из колеи, но, так или иначе, она вдруг стала откровенной.
- Что моя жизнь, гражданин подполковник, - грустно произнесла Ганна. - Не было счастья смолоду, нет его и теперь. Но я не ропщу. Такая, знать, судьба моя... Сижу в вашей камере, времени хватает припомнить и переворошить всю мою горькую жизнь. И как замуж пошла за нелюба, и как жизнь с ним промаялась, и как Петра встретила и полюбила... Работа у меня была выгодная, деньги не переводились. Все складывала на будущую нашу с Петром жизнь. Не знаю, какая в нем сила таилась, откуда она бралась, может, и впрямь господь одарил, была у него своя вера, не такая, как в церкви и книжках. Только не могла я его не слушаться и волю его исполняла, как самого бога. Откуда мне знать, есть там где-то за тучами господь или нет, но когда с Петром молилась, камень с души скатывался, все грехи мне прощались, и светлой я становилась, словно голубка белая. А грехов у меня, чего таить, хватало: и спаивала, и обвешивала, и обсчитывала...
Коваль слушал, не перебивая, ничего не записывая. Он думал о том, как жажда наживы до сих пор отравляет людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63