Ник прислушался к совету старика-купца и, когда солнце скользнуло за горизонт и начала сгущаться тьма, направился к едва ли не самому большому пролому в стене, в компании многих и многих мужчин. Именно там сказитель решил собрать свою аудиторию. Сам он, невысокий, худенький, в странной войлочной шапке и серой тунике, устроился на стене, меж двух факелов, чтобы сидящие внизу видели его лицо. Он снял шапку, обнажив совершенно лысый череп, круглый как яйцо какой-то доисторической птицы.
— Граждане Тергесте, — начал он, вызвав немалое удивление, ибо никто и представить себе не мог, что человек столь хрупкого телосложения обладает таким сильным голосом, все вы христиане. Я — нет. Я пришел из далекой восточной страны, куда еще не дошло учение скромного плотника. У нас своя вера. Очень древняя. Столь древняя, что мой народ счастливо живет и умирает по ее законам.
Его глубоко посаженные глазки обежали стоящих у стены.
— Посмотрите на форму моего носа, линию бровей, цвет моей кожи. Можете догадаться, откуда я родом? — ответа не последовало, а потому сказитель позволил себе улыбнуться. — Страна моя находится за великими реками и высокими горами. Народ мой знает много легенд, которые я мог бы вам рассказать. Но, добрые мои друзья, так уж получилось, что я стал свидетелем события, превосходящего все то, что я слышал в родной земле.
Слушайте меня. Слушайте внимательно. Я, Тарманца, жалкий сказитель, стоял рядом с Аттилой и великим святым отцом из Рима, которого все называют папой, когда они встретились на берегах Минчия. Как получилось, что какому-то чужестранцу дозволили присутствовать при столь знаменательном событии? Я вам все расскажу. Когда стало известно, что святой отец из Рима намеревается ехать на встречу с Аттилой без вооруженной охраны, многие из монахов, кому предстояло сопровождать его, подумали: «Что-то у меня нет сил для такой длинной поездки, да и не кажется мне, что моя голова будет лучше смотреться на пике гунна, а не на моих плечах». Я же старик, и мне уже без разницы, для чего используют мою голову, поэтому я подошел к одному из таких монахов и предложил поехать вместо него, если, конечно он отдаст мне свою рясу. Я пообещал низко надвинуть капюшон на лицо, чтобы никто не заметил подмены. Он согласился.
Когда на подходе к Минчию мы увидели стоящее на другом берегу войско гуннов, многие монахи замедлили шаг. И никто не запротестовал, когда я, шедший позади всех, протиснулся вперед, к Его святейшеству.
Река сильно обмелела, ибо в Ломбардии уже забыли, что такое дождь. Я видел, что палаток гуннов не меньше, чем песчинок на берегу, а небо покраснело от их знамен. Но я видел также, что животы у них втянуты, а ребра их лошадей можно без труда пересчитать. За нами была лишь выжженная земля. Ни один римский орел не поддерживал нас.
Сказитель выдержал паузу и возвысил голос.
— О ком мне рассказывать первым? Об Аттиле, Биче Божьем? Или о папе Льве, который бесстрашно поехал к Гунну, чтобы сказать, что тот не должен идти на Рим?
Ему ответили незамедлительно. Крики раздались отовсюду.
— Об Аттиле! Аттиле! Расскажи нам о Биче Божьем!
Сказитель чуть улыбнулся.
— Вот так всегда. Внимание прежде всего привлекает злодей. Но не положительный герой, добрый, богобоязненный, смелый. Как скажете, друзья мои, так и будет. Сначала я расскажу вам об Аттиле.
Выглядывая из под капюшона, я мог видеть этих двух великих людей куда яснее, чем вас, собравшихся внизу. Я сразу понял, что у Аттилы тело старика. Согнувшись, сидел он на лошади в окружении советников и охранников. Но глаза его были молоды! Я видел, как поблескивали они, когда он всматривался в лицо папы. И я подумал, что передо мной человек, который обрушил на мир все таящееся в нем зло ради достижения своих целей, в уверенности, что творит добро. Я видел раздирающие его противоречия. В твердости его взгляда читалась смерть, но в руках виделся намек на сострадание. Тунику его, заношенную, в пятнах, украшали драгоценные камни. Стоящие рядом с ним гунны по его сигналу с радостью разорвали монахов на части. Полуистлевшие человеческие головы качались на пиках многих из них.
Те же противоречия были свойственны и характеру папы римского. Римлян из римлян, смелый и гордый. И одновременно мягкий и сострадающий, готовый умереть, но не отступить от своей веры. В богатых церковных одеждах, надетых лишь для того, чтобы произвести впечатление на варвара. Наблюдая за ними, слушая их, я подумал, что убедить священника в его неправоте и заставить изменить принятое решение будет куда сложнее.
Папа протянул руку вождю гуннов. Аттила двинул лошадь на шаг или два и склонился над ней. Но не поцеловал руку, как ожидал папа. Аттила сказал: «Я кланяюсь не тебе, который собирает силы Рима, чтобы бороться со мной, а Богу, которому ты служишь. О котором я слышал много хорошего».
Глаза папы стали похожими на льдышки, и он сурово ответил: «Не спеши судить о Боге, которому я служу, о Аттила. Это жестокий Бог. Он ударит тебя, если ты ступишь на землю священного города Рима, как ударил Он дикаря Алариха».
Они говорили долго. Вернее, говорил папа Лев. Аттила, в основном, слушал. Гунны, сгрудившиеся за ним, не понимали ни слова. Они то и дело хватались за рукоятки мечей. Чувствовалось, что это единственный их аргумент при решении любого спора.
Сказитель замолчал, как бы подчеркивая, что переходит к самому главному.
— А теперь послушайте, что произошло дальше. Папа поднял руку и вскричал голосом, далеко разнесшимся по голым берегам Минчия. «Можешь не верить мне, когда я говорю о каре, которую нашлет на тебя Бог Израиля. Но я молю Его явить нам своих посланцев, чтобы те предупредили тебя о твоей судьбе. Я взываю, о великий Боже, к помощи святого Петра и святого Павла в этот час тяжких испытаний!»
И пока он говорил, небеса разверзлись, две фигуры появились средь редких облаков и на крыльях полетели к земле. Я видел их собственными глазами, хотя исходящий от них свет был столь ярок, что я едва не ослеп. Они были высоки ростом, эти души, что пришли на зов папы, с нимбами над головами, с белоснежными крыльями за спиной. Когда они коснулись земли, я не смог разглядеть их лица, так они сияли. Я закрыл лицо руками. Но я слышал их голоса, хотя не могу вспомнить, что они говорили.
Вновь пауза.
— Я уже говорил вам, что я не христианин. И все же готов утверждать, что увиденное мною — не магический фокус. Я видел, как разверзлись небеса, я видел спускающиеся на крыльях фигуры. Я видел, как их ноги коснулись земли. Я слышал, как дрожала земля, когда они шагали по ней.
Я не открывал глаз, пока вновь не услышал звука их крыл. Посмотрел вверх, но их уже не было. Небеса закрылись, поглотив своих посланцев. И тут я увидел, что исчезли сопровождающие Аттилу гунны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109