с его чернью, несчастной, забитой и способной теперь, после реставрации и белого террора, лишь к вспышкам яростного, но бесцельного бунта; с его липкой грязью – в домах, на улицах, на лицах и одежде, в языке, в морали, в нравах, – липкой, жирной, потной грязью… Можно закрыть глаза, можно ее не видеть, можно притвориться, что не видишь.
Но широко открыты глаза у Свифта. Спокойны и четки его шаги, но убыстряется их ритм по мере того, как все с большей быстротой движутся горькие мысли…
Так где же Бедлам?
И с какой его камеры начать подметать?
По всему Лондону слышны удары «Большого Бена» – часов на башне Вестминстерского аббатства. Свифт сосчитал десять.
Куда теперь? В одну из лондонских кофеен?
Пытался закрыть лондонские кофейни Карл II, трусливый развратник: не нравилось ему, что слишком много и слишком весело говорят в кофейнях о политике. Но вскоре кофейни открылись снова, и в большем числе, чем раньше.
В первом десятилетии восемнадцатого века около шестисот числилось их в Лондоне. Многие из них перешли в историю. Сент-джемская, где собираются модники, аристократы и видные политики партии вигов, куда пускают лишь хорошо одетых, предпочтительно в шелковых чулках; «Кокосового ореха» – кофейня партии тори; Харрауэя, на Чэндж-Аллей, у него первого в Лондоне появился напиток, именуемый чай, – теперь там свирепствуют биржевые маклеры; «Греческая», на Стрэнде, – это первая лондонская кофейня, открыл ее полстолетия назад попавший в Лондон грек – теперь тут пристанище университетских людей; Гилдс, у собора св. Павла, – сюда прилично ходить даже епископам; Королевская – у биржи; Ллойдс – на Ломбард-стрит; кофейня «Смирна» в Пэлл-Мэлл – тихий приют громогласных сплетников; и две знаменитые литературные кофейни – Уилла, на Боу-стрит, и Бэттоновская в Ковент-Гардене, где заседает столь известный в истории английской журналистики «малый сенат» Джозефа Аддисона…
Людно в кофейне. Тут пьют не только кофе и чай – и кислое ирландское вино, именуемое кларет, и густое, пьяное испанское, и порт из бочки. Нюхают табак, курят неуклюжие длинные трубки, читают журналы.
Не уменьшается огонь в камине, аккуратно посыпан пол мелким песком, уютна обстановка и приятна сплетня – дворцовая, политическая, литературная, биржевая…
…И всем уж известно, что Эбигейл Мэшем, уродливая и красноносая, оттеснила от королевских милостей обаятельную Сарру, супругу герцога Мальборо, и стала новой фавориткой: это засчитывается как успех партии тори.
…И вполголоса сообщают, сколько заработал муж Сарры, великий воин, знаменитый герцог Мальборо, на своих фландрских победах.
…И с радостью рассказывают, что окончательно разорился герцог Лидс, расходовавший на одни лишь ливреи для своей челяди пять тысяч гиней в год.
…И с уважением вспоминают, что богатейший Иозайа Чайльд экономил даже на своих париках.
…И с хохотом передают последний анекдот – леди Чолмондлэй, модная дама, известная картежница, родила ребенка, отмеченного пятеркой червей. «Если уж господь бог решил отметить, – сказала благородная дама, – так почему не тузом?»
…И с сочувствием узнают, что испустил дыхание знаменитый «Джек Боец» – боевой петух сэра Джеффри: выиграл на нем сэр Джеффри пятьсот фунтов, а потерял две тысячи, но все же устроил ему торжественные похороны.
…И с лицемерной скорбью отмечают, что успехи англичан в Испании недолговечны – испанцы дерутся как черти. Англичанам придется убраться.
Сгущался воздух. Становилось жарко. Пылал камин. Краснели лица. Высокий, стройный человек вошел в кофейню. Сел в углу, поодаль. Взял чашку кофе – небольшой расход, всего четыре пенса. В мертвом свете свечей, освещавших комнату, смуглое его лицо с высоким, прекрасным лбом казалось угрожающе темным – в тон нависшим над глазами густым, черным бровям. Сидел молча. Прислушивался.
Но когда пересыхал этот веселый ручеек привычного злоречия, ходовых острот, яростных сплетен, злостных анекдотов, мелкой клеветы, корыстных обличений, тогда ронял человек в возникавшей тишине – как бы походя, словно самому себе:
– У нас совершенно достаточно религии, чтоб заставить друг друга ненавидеть, но так мало ее, чтобы побудить друг друга любить…
– Как можно полагать, что человечество послушается совета, если оно даже не в состоянии внять предостережению?
– Сердиться – это значит мстить самому себе за ошибки других.
– Человек, однажды солгавший, не понимает, какую обузу он на себя взял: ведь придется ему солгать еще двадцать раз, чтоб поддержать эту первую ложь.
– Люди с узкими душами – это как бутылки с узкими горлышками: чем меньше содержания в них, тем шумнее они выливают его.
– Развлечение – это счастье тех, кто не умеет думать.
– Я не встретил ни одного человека, который не умел бы терпеливо, как истый христианин, выносить несчастья ближнего своего…
И снова тишина в кофейне, уже не благодушная, а тревожная, настороженная. Один неуверенно смеялся, другой недоуменно пожимал плечами, третий спешил записать услышанное.
Человек в черной священнической сутане, на которой ярко белело пятно четырехугольного жабо, вставал, расплачивался за чашку кофе, уходил. Замечено было, что никогда он не смеялся над своими шутками, – ведь это были только шутки? Скоро они стали известны завсегдатаям кофеен, их повторяли. И стало затем известно, что этот странный шутник – провинциальный ирландский священник, что-то когда-то где-то написавший…
Но не знали того, что эти короткие молнии афоризмов были для Свифта острыми итогами его длительных прогулок по бесконечным рядам грустных камер грандиозного Бедлама; были мгновенными разрядами нараставшей и душившей его тоски и грусти, боли и обиды за человека – обитателя грандиозного Бедлама…
Шарль Дартинеф, сам знаменитый остряк, не мог, однако, успокоиться…
– Кто же все-таки он, этот странный священник? – обратился он к соседу.
– О, просто «сумасшедший священник» – так прозвали мы его. И действительно: разоблачителю Бедлама – как не быть сумасшедшим?
Глава 7
Свифт знакомится со счастливцем
Как вы смеете называться поэтом
И, серенький, чирикать, как перепел?!
Сегодня надо кастетом
Кроиться миру в черепе!
Маяковский
…Он опасен мелкой дичи.
Зверя бы не уволок -
Сердца вашего не тронет
Этот вылощенный слог.
Руставели
В 1704 году была опубликована и в течение ближайшего времени выдержала три издания «Сказка бочки», анонимно выпущенная вместе с «Битвой книг» модным издателем Джоном Нэттом. Книга произвела сильное впечатление, даже сенсацию. Многим лицам приписывали авторство ее. Несомненно, казалось лестно прослыть автором этого не совсем обычного, выражаясь мягко, произведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Но широко открыты глаза у Свифта. Спокойны и четки его шаги, но убыстряется их ритм по мере того, как все с большей быстротой движутся горькие мысли…
Так где же Бедлам?
И с какой его камеры начать подметать?
По всему Лондону слышны удары «Большого Бена» – часов на башне Вестминстерского аббатства. Свифт сосчитал десять.
Куда теперь? В одну из лондонских кофеен?
Пытался закрыть лондонские кофейни Карл II, трусливый развратник: не нравилось ему, что слишком много и слишком весело говорят в кофейнях о политике. Но вскоре кофейни открылись снова, и в большем числе, чем раньше.
В первом десятилетии восемнадцатого века около шестисот числилось их в Лондоне. Многие из них перешли в историю. Сент-джемская, где собираются модники, аристократы и видные политики партии вигов, куда пускают лишь хорошо одетых, предпочтительно в шелковых чулках; «Кокосового ореха» – кофейня партии тори; Харрауэя, на Чэндж-Аллей, у него первого в Лондоне появился напиток, именуемый чай, – теперь там свирепствуют биржевые маклеры; «Греческая», на Стрэнде, – это первая лондонская кофейня, открыл ее полстолетия назад попавший в Лондон грек – теперь тут пристанище университетских людей; Гилдс, у собора св. Павла, – сюда прилично ходить даже епископам; Королевская – у биржи; Ллойдс – на Ломбард-стрит; кофейня «Смирна» в Пэлл-Мэлл – тихий приют громогласных сплетников; и две знаменитые литературные кофейни – Уилла, на Боу-стрит, и Бэттоновская в Ковент-Гардене, где заседает столь известный в истории английской журналистики «малый сенат» Джозефа Аддисона…
Людно в кофейне. Тут пьют не только кофе и чай – и кислое ирландское вино, именуемое кларет, и густое, пьяное испанское, и порт из бочки. Нюхают табак, курят неуклюжие длинные трубки, читают журналы.
Не уменьшается огонь в камине, аккуратно посыпан пол мелким песком, уютна обстановка и приятна сплетня – дворцовая, политическая, литературная, биржевая…
…И всем уж известно, что Эбигейл Мэшем, уродливая и красноносая, оттеснила от королевских милостей обаятельную Сарру, супругу герцога Мальборо, и стала новой фавориткой: это засчитывается как успех партии тори.
…И вполголоса сообщают, сколько заработал муж Сарры, великий воин, знаменитый герцог Мальборо, на своих фландрских победах.
…И с радостью рассказывают, что окончательно разорился герцог Лидс, расходовавший на одни лишь ливреи для своей челяди пять тысяч гиней в год.
…И с уважением вспоминают, что богатейший Иозайа Чайльд экономил даже на своих париках.
…И с хохотом передают последний анекдот – леди Чолмондлэй, модная дама, известная картежница, родила ребенка, отмеченного пятеркой червей. «Если уж господь бог решил отметить, – сказала благородная дама, – так почему не тузом?»
…И с сочувствием узнают, что испустил дыхание знаменитый «Джек Боец» – боевой петух сэра Джеффри: выиграл на нем сэр Джеффри пятьсот фунтов, а потерял две тысячи, но все же устроил ему торжественные похороны.
…И с лицемерной скорбью отмечают, что успехи англичан в Испании недолговечны – испанцы дерутся как черти. Англичанам придется убраться.
Сгущался воздух. Становилось жарко. Пылал камин. Краснели лица. Высокий, стройный человек вошел в кофейню. Сел в углу, поодаль. Взял чашку кофе – небольшой расход, всего четыре пенса. В мертвом свете свечей, освещавших комнату, смуглое его лицо с высоким, прекрасным лбом казалось угрожающе темным – в тон нависшим над глазами густым, черным бровям. Сидел молча. Прислушивался.
Но когда пересыхал этот веселый ручеек привычного злоречия, ходовых острот, яростных сплетен, злостных анекдотов, мелкой клеветы, корыстных обличений, тогда ронял человек в возникавшей тишине – как бы походя, словно самому себе:
– У нас совершенно достаточно религии, чтоб заставить друг друга ненавидеть, но так мало ее, чтобы побудить друг друга любить…
– Как можно полагать, что человечество послушается совета, если оно даже не в состоянии внять предостережению?
– Сердиться – это значит мстить самому себе за ошибки других.
– Человек, однажды солгавший, не понимает, какую обузу он на себя взял: ведь придется ему солгать еще двадцать раз, чтоб поддержать эту первую ложь.
– Люди с узкими душами – это как бутылки с узкими горлышками: чем меньше содержания в них, тем шумнее они выливают его.
– Развлечение – это счастье тех, кто не умеет думать.
– Я не встретил ни одного человека, который не умел бы терпеливо, как истый христианин, выносить несчастья ближнего своего…
И снова тишина в кофейне, уже не благодушная, а тревожная, настороженная. Один неуверенно смеялся, другой недоуменно пожимал плечами, третий спешил записать услышанное.
Человек в черной священнической сутане, на которой ярко белело пятно четырехугольного жабо, вставал, расплачивался за чашку кофе, уходил. Замечено было, что никогда он не смеялся над своими шутками, – ведь это были только шутки? Скоро они стали известны завсегдатаям кофеен, их повторяли. И стало затем известно, что этот странный шутник – провинциальный ирландский священник, что-то когда-то где-то написавший…
Но не знали того, что эти короткие молнии афоризмов были для Свифта острыми итогами его длительных прогулок по бесконечным рядам грустных камер грандиозного Бедлама; были мгновенными разрядами нараставшей и душившей его тоски и грусти, боли и обиды за человека – обитателя грандиозного Бедлама…
Шарль Дартинеф, сам знаменитый остряк, не мог, однако, успокоиться…
– Кто же все-таки он, этот странный священник? – обратился он к соседу.
– О, просто «сумасшедший священник» – так прозвали мы его. И действительно: разоблачителю Бедлама – как не быть сумасшедшим?
Глава 7
Свифт знакомится со счастливцем
Как вы смеете называться поэтом
И, серенький, чирикать, как перепел?!
Сегодня надо кастетом
Кроиться миру в черепе!
Маяковский
…Он опасен мелкой дичи.
Зверя бы не уволок -
Сердца вашего не тронет
Этот вылощенный слог.
Руставели
В 1704 году была опубликована и в течение ближайшего времени выдержала три издания «Сказка бочки», анонимно выпущенная вместе с «Битвой книг» модным издателем Джоном Нэттом. Книга произвела сильное впечатление, даже сенсацию. Многим лицам приписывали авторство ее. Несомненно, казалось лестно прослыть автором этого не совсем обычного, выражаясь мягко, произведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117