Поделили. Ирландцам было все равно, как поделили, они знали лишь, что из каждых десяти акров земель их предков девять перешли к новым владельцам.
Лишь небольшая часть новых владельцев поселилась в Ирландии, мало кого привлекал несчастный и дикий остров. Новые лендлорды посылали на приобретенные даром земли своих управляющих, которые сдавали ирландским крестьянам их же прежние земли в аренду. Прежним крестьянам, то есть тем из них, кто остались: не менее трети населения Ирландии, около шестисот тысяч человек, погибли в борьбе, длившейся полстолетия. И к концу века стал «зеленый остров» островом, обугленным огнем, исполосованным мечом, обезлюдевшим, ограбленным… И кроме того, униженным и оскорбленным. Последнее право было отнято у коренного ирландского населения – право исповедовать свою религию. «Карательные законы», введенные в конце века, поставили ирландцев-католиков, а их было четыре пятых коренного населения, фактически вне закона: они были лишены права сами избирать свой игрушечный ирландский парламент – ведь номинально Ирландия оставалась «свободной» страной, объединенной с Англией властью короля, которого представлял лорд-наместник, и управлялась – в теории – ирландским парламентом, лишенным, по существу, какой бы то ни было власти. Но и в этот игрушечный парламент, где заседали ставленники английских ленд-лордов и дублинские чиновники, католики-ирландцы не имели права ни быть избранными, ни избирать его. Не имели они права и занимать какие бы то ни было общественные и правительственные должности; было им запрещено под страхом свирепых репрессий отправлять католическое богослужение. «Эта нация была обращена в рабство, лишена своего достояния, оскорбляема в своих религиозных убеждениях, презираема за свою нищету… ирландец рождается в рабстве и воспитывается в плену… к ирландцу относятся как к члену нечистой касты, соприкосновение с которым может запачкать…» – так пишет современник.
И все же мужественная, талантливая и несчастная нация не хотела умереть, исчезнуть. И, борясь за физическое свое существование, провинилась Ирландия перед Англией новой виной…
Была виновата Ирландия перед Англией. Была виновата вся Ирландия смертной виной, страшным грехом – и католики-крестьяне, и городское англиканское население, и исконные ирландцы, и английские насельники-колонисты.
И еще не в том была вина Ирландии, что она сопротивлялась завоевателю, – за это ирландцев просто убивали; и еще не в том была вина ирландцев, что оставались они верны католической религии – за это их лишали прав гражданства.
Но в том была вина всего острова, его воздуха, пастбищ, рек, долин и всего его населения, что к концу века появилась в Ирландии и развилась суконная промышленность. И стала конкурировать с английской шерстью.
Английская шерсть… знаменитая английская сукновальная глина!
«Англия избрана самим провидением, чтоб владеть всей мировой торговлей сукном. Иначе чем объяснить, что она единственная страна, владеющая неисчерпаемыми запасами сукновальной глины! Главная нужда нации – это закон, угрожающий смертной казнью купцам, экспортирующим открыто или контрабандой сукновальную глину».
Это высказывание анонимного автора относится еще к середине семнадцатого века. Ибо уже тогда мелкие промышленники долины Лидса и Галифакса, низины Норвича – «торговцы-производители» назывались они – великолепно знали, что кусок сукна, сработанный их рабочими в домашних мастерских на примитивных машинах, при помощи сукновальной глины, завоевывает рынки. Идет он в близкие голландские порты, доходит до приморских городов Леванта, перебрасывается через океан в новые земли, проникает в царство Великих Моголов и приносит Англии благополучие, богатство, жизнь. А потому, пишет английский экономист середины восемнадцатого века, «шерсть со столь давнего времени рассматривается как святыня, и небезопасно высказывать мнения, которые не клонились бы к укреплению положения шерстяной промышленности». И мешок, наполненный шерстью, на котором восседает в палате лордов вплоть до наших дней английский лорд-канцлер, был для Англии символом: английский купец и политик, будь он католиком, англиканцем или нонконформистом, – раньше всего он шерстепоклонник.
Производитель – торговец сукном, суконщик, – он позвоночный столб, центральная фигура английской промышленности, устой благосостояния, оплот страны. Он знает об этом; знают и другие – те, чья работа подлинно кормит Англию, те, что чешут шерсть, валяют, ткут, прядут.
Четко и сильно передает ироническая песенка, сложенная к началу восемнадцатого века английскими ткачами, торжествующее жизнеощущение суконщика. Так и называется она – «Восторг суконщика».
«Из всех существующих в Англии промыслов нет ни одного, который жирнее кормил бы своих людей, чем наш. Благодаря нашей торговле мы одеты так же хорошо, как рыцари, мы наслаждаемся досугом, мы весело живем. Обирая и прижимая бедноту, мы накапливаем богатства, создаем сокровища. И пусть сыплются на нас проклятия, зато мы набиваем свою мошну».
Со злой иронией рассказывает песенка, как благодетельствует суконщик всю страну и своих рабочих, и характерно подчеркивает она зависимость положения ткачей от вывоза сукон:
«Мы заставляем бедных ткачей дешево работать. Если наши дела идут плохо – они узнают об этом сейчас же, но никогда мы не сообщаем им, что поправились дела. А если они недовольны – мы говорим им, что не идут больше наши сукна в заморские страны…»
Таков суконщик. Благодетельствует он не только живых, но и мертвецов. При Карле II сумел «торговец-производитель» сукна добиться закона, согласно которому ни один мертвец в Англии не может быть положен в могилу, если не надет на нем шерстяной саван. Почему бы не заработать и на мертвецах!
Но суть, конечно, не в мертвецах. Охрана монопольного положения английских сукон в заморских странах – вот серьезная задача! А потому добиваются суконщики строжайшего запрета вывоза необработанной шерсти; вывозятся лишь готовые изделия. Больше того, запрещен даже вывоз живых овец, запрещено даже стричь овец на расстоянии ближе пяти миль от морского берега: все для того, чтоб нигде в Европе, кроме Англии, не обучились выделывать сукна…
И оказывается – научились. И не хуже, чем в Англии, и дешевле, чем в Англии. И тут же, рядом, под боком.
Да, оказывается, в Ирландии найдена знаменитая сукновальная глина, оказывается, там известны все секреты производства.
Какая проклятая страна! Поистине язва на теле Англии! Такой конкурент у себя же в доме!
Меры были приняты немедленные и решительные.
В 1698 году английский парламент утвердил закон, облагающий вывоз шерстяных изделий из Ирландии на европейские рынки непомерно высокими пошлинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Лишь небольшая часть новых владельцев поселилась в Ирландии, мало кого привлекал несчастный и дикий остров. Новые лендлорды посылали на приобретенные даром земли своих управляющих, которые сдавали ирландским крестьянам их же прежние земли в аренду. Прежним крестьянам, то есть тем из них, кто остались: не менее трети населения Ирландии, около шестисот тысяч человек, погибли в борьбе, длившейся полстолетия. И к концу века стал «зеленый остров» островом, обугленным огнем, исполосованным мечом, обезлюдевшим, ограбленным… И кроме того, униженным и оскорбленным. Последнее право было отнято у коренного ирландского населения – право исповедовать свою религию. «Карательные законы», введенные в конце века, поставили ирландцев-католиков, а их было четыре пятых коренного населения, фактически вне закона: они были лишены права сами избирать свой игрушечный ирландский парламент – ведь номинально Ирландия оставалась «свободной» страной, объединенной с Англией властью короля, которого представлял лорд-наместник, и управлялась – в теории – ирландским парламентом, лишенным, по существу, какой бы то ни было власти. Но и в этот игрушечный парламент, где заседали ставленники английских ленд-лордов и дублинские чиновники, католики-ирландцы не имели права ни быть избранными, ни избирать его. Не имели они права и занимать какие бы то ни было общественные и правительственные должности; было им запрещено под страхом свирепых репрессий отправлять католическое богослужение. «Эта нация была обращена в рабство, лишена своего достояния, оскорбляема в своих религиозных убеждениях, презираема за свою нищету… ирландец рождается в рабстве и воспитывается в плену… к ирландцу относятся как к члену нечистой касты, соприкосновение с которым может запачкать…» – так пишет современник.
И все же мужественная, талантливая и несчастная нация не хотела умереть, исчезнуть. И, борясь за физическое свое существование, провинилась Ирландия перед Англией новой виной…
Была виновата Ирландия перед Англией. Была виновата вся Ирландия смертной виной, страшным грехом – и католики-крестьяне, и городское англиканское население, и исконные ирландцы, и английские насельники-колонисты.
И еще не в том была вина Ирландии, что она сопротивлялась завоевателю, – за это ирландцев просто убивали; и еще не в том была вина ирландцев, что оставались они верны католической религии – за это их лишали прав гражданства.
Но в том была вина всего острова, его воздуха, пастбищ, рек, долин и всего его населения, что к концу века появилась в Ирландии и развилась суконная промышленность. И стала конкурировать с английской шерстью.
Английская шерсть… знаменитая английская сукновальная глина!
«Англия избрана самим провидением, чтоб владеть всей мировой торговлей сукном. Иначе чем объяснить, что она единственная страна, владеющая неисчерпаемыми запасами сукновальной глины! Главная нужда нации – это закон, угрожающий смертной казнью купцам, экспортирующим открыто или контрабандой сукновальную глину».
Это высказывание анонимного автора относится еще к середине семнадцатого века. Ибо уже тогда мелкие промышленники долины Лидса и Галифакса, низины Норвича – «торговцы-производители» назывались они – великолепно знали, что кусок сукна, сработанный их рабочими в домашних мастерских на примитивных машинах, при помощи сукновальной глины, завоевывает рынки. Идет он в близкие голландские порты, доходит до приморских городов Леванта, перебрасывается через океан в новые земли, проникает в царство Великих Моголов и приносит Англии благополучие, богатство, жизнь. А потому, пишет английский экономист середины восемнадцатого века, «шерсть со столь давнего времени рассматривается как святыня, и небезопасно высказывать мнения, которые не клонились бы к укреплению положения шерстяной промышленности». И мешок, наполненный шерстью, на котором восседает в палате лордов вплоть до наших дней английский лорд-канцлер, был для Англии символом: английский купец и политик, будь он католиком, англиканцем или нонконформистом, – раньше всего он шерстепоклонник.
Производитель – торговец сукном, суконщик, – он позвоночный столб, центральная фигура английской промышленности, устой благосостояния, оплот страны. Он знает об этом; знают и другие – те, чья работа подлинно кормит Англию, те, что чешут шерсть, валяют, ткут, прядут.
Четко и сильно передает ироническая песенка, сложенная к началу восемнадцатого века английскими ткачами, торжествующее жизнеощущение суконщика. Так и называется она – «Восторг суконщика».
«Из всех существующих в Англии промыслов нет ни одного, который жирнее кормил бы своих людей, чем наш. Благодаря нашей торговле мы одеты так же хорошо, как рыцари, мы наслаждаемся досугом, мы весело живем. Обирая и прижимая бедноту, мы накапливаем богатства, создаем сокровища. И пусть сыплются на нас проклятия, зато мы набиваем свою мошну».
Со злой иронией рассказывает песенка, как благодетельствует суконщик всю страну и своих рабочих, и характерно подчеркивает она зависимость положения ткачей от вывоза сукон:
«Мы заставляем бедных ткачей дешево работать. Если наши дела идут плохо – они узнают об этом сейчас же, но никогда мы не сообщаем им, что поправились дела. А если они недовольны – мы говорим им, что не идут больше наши сукна в заморские страны…»
Таков суконщик. Благодетельствует он не только живых, но и мертвецов. При Карле II сумел «торговец-производитель» сукна добиться закона, согласно которому ни один мертвец в Англии не может быть положен в могилу, если не надет на нем шерстяной саван. Почему бы не заработать и на мертвецах!
Но суть, конечно, не в мертвецах. Охрана монопольного положения английских сукон в заморских странах – вот серьезная задача! А потому добиваются суконщики строжайшего запрета вывоза необработанной шерсти; вывозятся лишь готовые изделия. Больше того, запрещен даже вывоз живых овец, запрещено даже стричь овец на расстоянии ближе пяти миль от морского берега: все для того, чтоб нигде в Европе, кроме Англии, не обучились выделывать сукна…
И оказывается – научились. И не хуже, чем в Англии, и дешевле, чем в Англии. И тут же, рядом, под боком.
Да, оказывается, в Ирландии найдена знаменитая сукновальная глина, оказывается, там известны все секреты производства.
Какая проклятая страна! Поистине язва на теле Англии! Такой конкурент у себя же в доме!
Меры были приняты немедленные и решительные.
В 1698 году английский парламент утвердил закон, облагающий вывоз шерстяных изделий из Ирландии на европейские рынки непомерно высокими пошлинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117